Хорунжий

Мы уже в городе!

Я подхватил валявшуюся на земле чью-то саблю и пересек границы шахристана. Ко мне бросился выскочивший из башни новый стражник, занося для удара клинок. Он на мгновение замер, выпучив глаза — вряд ли на охраняемом объекте когда-либо обнаруживался голый мужик в тюрбане и с саблей в руке. Это его и сгубило. Бежавший за мной Кузьма отоварил его цепью, расколов голову как орех. Напарнику стражника, выбежавшему из второй башни, досталась мой трофейная сабля — с фатальным исходом.

— Кузьма, ты бы цепи снял, а то неудобно перед ребятами, — подначил я великана.

— Кто бы говорил?! Трясешь мудями перед басурманками — ни стыда, ни совести!

Мы не сговариваясь закатились от хохота, сбрасывая напряжение. В ворота заезжала первая арба, предназначенная для устройства баррикады, гребенцы возвращались после недолгой погони, весело переговариваясь. Звук от громкого цоканья копыт их лошадей по древним каменным плитам бился о стены домов замершего в страхе города. На него быстро опускалась ночная темнота, даря не прохладу после жаркого дня, а предчувствие чего-то ужасного, непоправимого.

— Верблюда жалко, — вздохнул Кузьма. — Я его Васькой назвал.

* * *

Наша внезапная атака вызвала в городе хаос и кутерьму. Как мы узнали потом от горожан, на несколько часов Хива погрузилась в анархию, хан заперся во внутренней крепости Куня Арк, приказал закрыть ворота и никого не пускать. Лишь к полуночи его военачальники частично разобрались в случившимся, собрали штурмовые отряды, нарезали им сектора атак — не шибко грамотно, а главное долго, очень долго. Мы использовали это время, чтобы основательно подготовиться.

Улица за Пахлаван-Дарваза выглядела как расширенный вдвое воротный туннель под стеной — каменный коридор, перекрытый шестью куполами, в арках которого размещались торговые лавки. Лучше места и не придумать: мы перегородили начало улицы баррикадой из сваленных на бок арб и засели в оборону, имея прикрытие сверху. Хивинцы, пользуясь темнотой, попытались дважды нас атаковать, но встреченные плотным огнем откатились назад, унося раненых и убитых. В конце концов, они умудрились поджечь баррикаду, но сделали себе только хуже — у нас имелось еще две линии обороны, отблеск пламени лишил их эффекта неожиданности, а лезть через уголья в длинных халатах — очень дурная затея, в чем они быстро убедились.

Сменив тактику, они попытались подобраться к нам сверху, чтобы, разобрав купола, выкурить нас ружейным огнем. Частично им это удалось. Весь город представлял собой плоскость из глинобитных крыш. Используя мостки, можно было перемещаться между домами, огибая внутренние дворики. Ночь им благоволила — мы имели преимущество в виде высоких привратных башен, но не могли его реализовать в полной мере, ибо ни черта не было видно. Приходилось стрелять то на звук, то на сгусток тьмы, иногда раздавался чей-то вскрик или глухой удар пули в крепкую глиняную крышу. Когда один из куполов был проломлен и атакующие стали стрелять через дыру, сквозь нее проник свет от горящей баррикады. Наши лучшие стрелки быстро объяснили хивинцам, что на плоских крышах разгуливать очень опасно и даже стальная каска не поможет. «Хивинец, не стой под стрелой, соблюдай технику безопасности!» — так и хотелось крикнуть им вслед.

До нас пытались добраться и с боков. Мы слышали грохот ломаемых стен, и ничего с этим поделать не могли. Атаковать пытались и с крепостных стен, имеющих вид плоских бастионов. Всего пара попыток — мы сбросили вниз несколько горящих факелов с привратных башен и быстренько отогнали штурмовые группы.

Эти узкие декоративные башни под маленькими кокетливыми синими куполами стали нашей палочкой-выручалочкой. С них можно было вести круговой обстрел, и, если мы продержимся до рассвета — обязаны продержаться! — то противнику мало не покажется.

С их помощью мы даже отбили самую опасную для нас атаку — с тыла. Так и не поняли в темноте, кто на нас напал — то ли охранники невольничьего базара, то ли солдаты гарнизона с туркменами-волонтерами. Они крались тихо, но ров-канал их задержал. Предусмотрительно оставленный мною резерв принял неравный бой — орали раненные верблюды, звенела сталь, хрипели и рвали глотки люди, кто-то тонул в канале, трещали выстрелы с обеих сторон. Я повел на выручку десяток снятых с баррикады бойцов. О стрельбе и не думали, все смешалось в общей свалке. Мы бросились в шашки, противник дрогнул и побежал, а через непродолжительное время на невольничьем базаре вспыхнула серьезная заварушка, взметнулось пламя — там явно разгорелся не предусмотренный моим планом бой. Наверное, восстали рабы, воодушевленные появлением урусов.

— Нет ничего более гадкого, чем городские бои, — вздохнул Кузьма, бунтуя мне кисть. В бою у мостика меня серьезно зацепило, и не меня одного. Мало, кто вышел из этой схватки без единой царапины.

Мы лежали, привалившись к тушам убитых верблюдов, даже в смерти продолжавших нас защищать. Из них устроили нечто вроде ретраншемента, прикрывавшего фланги предвратной обороны.

— Почему, Кузьма? Ты уже участвовал? — тихо спросил Муса, опасаясь, что я начну ругаться. Он заряжал нам ружья, энергично орудуя шомполом.

Я смолчал, хотя до этого просил внимательно прислушиваться, не крадутся ли снова враги. Парни выдохлись, им нужна передышка, пусть немного поболтают. А Муса вообще красавчик, как он с такой незажившей раной может воевать, было выше моего понимания.

Назаров понял, что я не против его рассказа, тяжело вздохнул и начал свое повествование, как только завязал узел на моей повязке:

— Я был тогда еще совсем зеленым казаком, первый мой поход. Семь лет назад это было. Мы шли образумить поляков, которые восстали и вырезали наш гарнизон в Варшаве. Прямо во время заутренней. Все наши были очень злы, хотели поквитаться. Ляшскую столицу с одного берега охраняло предместье Прага, превращенное в крепость. Мы взяли ее ночным штурмом, а дале…

Кузьма замолчал. Взялся за флягу, сделал крупный глоток.

— Что, что далее было? — потеребил его Муса, передавая мне заряженное ружье и принимаясь за свое.

— В нас стали стрелять из домов. И тут мы озверели. Никого не щадили — ни женщин, ни стариков, ни детей. Жители бежали к мосту, но он горел. Они кидались в воду и тонули. Солдаты кричали: «Пардону не давать!» Вот мы и не давали.

— Ничего себе! — присвистнул Муса. — Это как в Мангите. Там казаки кричали: «амана не давать!» Аман на местном — пощада.

— Хуже. Хуже, чем в Мангите. Он маленький город, а в Праге жили тысячи.

— И чем все закончилось, Кузьма? — заинтересовался я. — Как вас встретила Варшава?

— Цветами и оркестрами, — ответил Кузьма настолько неуверенно, будто сомневался в собственных словах.

— Кажется, снова идут, — встрепенулся Муса, подтягивая к себе ружье.

— Огонь! — закричал я и спустил курок, направив дуло в сторону моста.

Пошла пальба вразнобой. С противоположного берега нам отвечали. Мы тут же били на вспышки выстрелов — и так часто, что стволы раскалились, и их невозможно было держать в руках.