Хождение Восвояси

– Бештолковка… – безнадёжно отмахнулась старушка. – Мы должны убедитьщя, што они – покойники!

– Это ты тоже от деда узнала? – заинтересовалась Лариска.

– Иж книжки. Лющинды Карамелли, – важно проговорила боярыня и, словно это объяснило всё и сразу, перешла к делу.

Тихий стон прозвучал в ночной тишине почти неслышно, но уши караульных, настроенные на волну неприятностей, уловили его сразу.

– С…слыш…шали?.. – прозаикался младший лазутчик Чей.

Старший мечник Во, еле ворочая прикушенным языком, упрямо покачал головой:

– Н-нет. Не с-слышал я. Никакого. С-стона.

– А я и н-не г-г-говорил, что это… б-был… – начал было Чей, но следующий стон, будто заблудшую душу в подземном царстве Инь Вана на кусочки пилили, заглушил его слова.

Одним полуоткушенным языком в карауле стало больше.

– Это она! – пискнул ратник Ба. Глаза его могли теперь посоперничать округлостью с луной – проворно спрятавшейся в тучах, не исключено, что устыдившись собственного несовершенства.

– Ступа-айте, ноженьки го-олые, хла-адные… – долетел, точно дыхание ледяного ветра, скорбный голос.

Белое пятно, словно лицо отрубленной головы, плывущее по клубам исторгающегося из могилы мрака – сравнение, которое не пришлось подсказывать никому из караульной троицы – замаячило в дальнем конце площади.

– Несите меня к нему-у… к нему-у…

Три взгляда, как очень мотивированные кролики – к удаву, устремились на звук – и были вознаграждены. Теперь, кроме лица, во тьме светились бескровной белизной две руки, несущие голову, и две ноги до колена. Одна из них – от пятки.

– О…н…н…на…

– Смотри-ите, глазыньки пусты-ые… Не сморгни-ите, не слези-итесь… – в словах прозвучало нечто такое, от чего волосы на головах солдат приподнялись и принялись толкаться в попытке то ли рассмотреть надвигающийся ужас получше, то ли сбежать.

Теперь это был единственный голос во всей округе [248] : ни один из охранников не мог больше выдавить ни слова.

– Ищите мне его-о, его-о… Го-о-олодно… Го-о-олодно мне… – простонал призрак – и вдруг резкий вдох и визг разорвали ночь и барабанные перепонки зрителей.

248

Стук зубов, почти заглушавший бенефис боярышень, не считается.

– Чу-у-у-у-ую! Те-е-е-е-ело! Кро-о-о-о-овь!!!..

Возможно, гостья из преисподней говорила что-то еще. Увы, перечисление ее гастрономических пристрастий было потрачено зря: стук брошенных пик и грохот чрезвычайно быстро удаляющихся шагов заглушил всё.

Оттирая на ходу ноги и руки, запачканные грязью, чтобы не белели в темноте, где и когда не надо, женщины побежали к распростёртым телам.

Оборотень… неподвижен… Местный… неподвижен… Фигура… не шелохнётся… Парадоксов…

Наташа бросилась перед ним на колени и, не теряя ни мгновения, вцепилась в запястье. Пульс, пульс, пульс… Где пульс? Где?!..

Задыхаясь от страха и волнения, она отдернула руку и прижала потную ладонь к ноге. Спокойно. Спокойно. Трясущимися руками и землетрясения не нащупать!

– Ну?.. – прошептала за спиной Серапея.

– Спокойно. Спокойно, – повторила вслух боярышня, вдохнула-выдохнула глубоко несколько раз, яростно выбросила из головы мысль о том, что с минуты на минуту могут подоспеть головорезы Ка, еще раз вдохнула-выдохнула, пинком вышвырнула вернувшуюся мысль, прорычала: "Спокойно, Наташка, раскудрить твою берёзу!" и приложила почти не дрожащие пальцы к шее Гены. Туда, где должна была биться хоть крошечная капелька жизни в сонной артерии.

Секунда… другая…

Есть!

Или показалось?

Нет. Еще пара секунд – и слабый толчок под чувствительными пальцами подтвердил: живой.

Чувствуя, что у самой нее сердце колотится за двоих, она наклонилась к его губам.

– Нашла время тшеловатьщя! – сердито воскликнула боярыня, но Наташа не обратила на нее внимание.

Почти касаясь своим носом Гениного рта, она скомандовала: "А ну, дыхни!" и нажала ему на грудь. Еле заметный выдох сорвался с обветренных губ.

– Ты щего? – озадаченно склонилась на ними старушка.

– Запах… странный, – заново дрогнувшим голосом прошептала Наташа. – Рыба… И вроде как… пыль…

– Какая пыль? – опешила Серапея.

– Г-горячая… Н-не понимаю! – поджидавшие своего часа слёзы навернулись на глаза и потекли бесконечной горячей дорожкой. – Я не з-знаю! Я н-не могу дать п-противоядие… если н-не знаю, чем их от-травили!

– Шделай хоть што-то!

– Ч-что?!

– Што ты даёшь больным, когда не жнаешь, от шего они хередают?

– Хе… ч-чего делают?

Боярыня нетерпеливо закатила глаза.

– Болеют, шего! У наш в тшарштве Коштей, откуда я родом, так говорят!

– А-а… П-понятно. От-твар полыни с т-тысячелистником даю… Укроп и к-корень алтея… с м-мёдом… Имбиря н-настойк-ку…

– Готовое ешть?

– В-всегда имеется.

– Ну так дай!

– Что?

– Вщё вмеште!

– Но это не смешивают!

– А ты шмешай!

– Но это…

Серапея не слушала. Одно за другим, она обходила лежавших, прижимая пальцы под скулы, как научилась у Наташи. Живой… живой… живой… живая…

Показав рыдающей над Демьяном Лариске нехитрый приём, она дала ей подзатыльник и направление обхода еще не обойдённых.

– С него нащни! – боярыня ткнула пальцем в Агафона, завидев мчащуюся из дома Наташу с огромной бутылью снадобья.

– Какая разница? – глаза боярышни, как булавки к магниту, метнулись к Гене.

– Большая! Бештолковщина коневшкая… Колдун он, вот какая ражнитша! Его в щебя приведешь – поможет!

– Ага.

И глотая слёзы, желание высказать старой грубиянке, что о ней думает, и себе – что думает о своих умственных способностях, она приподняла голову мага и принялась вливать, капля за каплей, противоядие из напёрстка.

– Глотай… глотай… быстрее… – взгляд на Гену. – Ну, давай…

– Ну, давай, – буркнула старушка, выудила из кармана серебряную стопку и отлила в нее из бутылки.

На палец зелья Гене… На палец – Чи Хаю… Остальное – царевичу…

Ничего. То ли время должно пройти, то ли снадобья мало, то ли вообще от него толку тут не будет…

Кряхтя, Серапея поднялась с колен и заковыляла к Наташе. К ней же спешила Лариска, обойдя всех.

– У всех трепещется! – алея от радости, сообщила она.