Хозяин теней 2

Хорошие.

Но куда им до тех самых «Найков». А костюму из английского сукна так же далеко до моего спортивного из блестящей переливчатой ткани с вышитою на груди пумой.

И он тут.

Надо же… это меня в прошлое вернуло? Или подсознание очередные игры играет? Во второе верю охотно. Оно и понятно, тогда я… жил? Нет, и потом тоже жил, но тогда мне казалось, что я, если не на самой вершине, то где-то очень к ней близко. Что всё-то впереди и только самое клёвое.

«Найки» хреновы.

Костюм.

Девочки. Бабки-бабосики. Друзья, которые почти братья. Локоть к локтю. Душа в душу…

Выстрел бахнул где-то совсем рядом. И туман откатился. А знаю это местечко. Пустырь на окраине нашего Богом забытого городишки. Вон, белеют развалины недостроенного клуба, хотя, поговаривали, что это баня должна была быть.

Или даже целый комплекс.

Только не успели. И вот теперь остались стены с провалами окон и дикий разросшийся кустарник. А ещё пара ям, таких, очень удобных ям. И лесочек чуть дальше. Теперь-то от леса почти ничего не сохранилось, здание еще в начале двухтысячных снесли. И комплекс построили, торгово-развлекательный, частью нового микрорайона… но это совсем уж недавно.

Чтоб вас…

Машины.

Тоже узнаю. Чёрную Бэху, что выглядывала из зарослей, зарывшись в них мордой. Уазик чуть дальше приткнулся. Милиции ждать не след, она в наши дела благоразумно не лезет, да и дядька Матвей знает, с кем там говорить и как, чтоб по понятиям.

Застрекотал пулемет.

Надо же… как соловей. А я уже и отвык.

— Гром! — Санька выныривает из-за кустов и дёргает меня, заставляя упасть на землю. Больше она не сухая, не в порох, но с травой вот.

И я вспоминаю, куда попал.

Было это.

Летом было. Стычка. Гастролеры одни, одуревшие от вседозволенности, решившие, что если обзавелись парой калашей, то им сам чёрт не брат. А может, дури перебрали. С дурью тогда всё тоже было и проще, и сложнее. Главное, что именно здесь, на пустыре, мы с ними и столкнулись.

Впервые, чтоб по-серьёзному.

Нет, были разборки, но местечковые, в которых, как теперь понимаю, дядька Матвей силу свою пробовал. И нас к крови приучал, к тому, что люди — твари хоть и опасные, но хрупкие. И бита в беседе с ближним — отличный аргумент.

Левка, привстав над выжженной травой, нелепо рухнул. Совсем как тогда. Он был первым, но мы решили, что это случайность. Просто не повезло.

Левка первому

И за его невезение мы рассчитались сполна.

Мишка, поняв, что случилось, заорал. И снова застрекотали автоматы.

Сейчас я видел. Подробно так. Темные фигуры двигались медленно, неестественно дергаясь.

И не падали.

Я ведь уложил тогда одного. Парень с бешеными глазами и родинкой на крыле носа. Я всадил в него полобоймы, от страха и адреналина, выплескивая накопившуюся ярость.

И он упал.

Тогда.

А сейчас поднялся. И шел на меня. И толстяк, помню, мы ещё матерились, закапывая труп, тоже не падал.

И рыжий, которого пришлось добивать, и почему-то мы долго не могли решиться. И дядька Матвей орал, что мы сосунки, что он враг и, хуже того, свидетель. А рыжий даже не орал. Может, он и сам бы помер. Но теперь он шел, подволакивая ногу, переваливаясь нелепо.

Шел и не падал.

Последним же поднялся Левка. С развороченную башкой, уродливый, как и подобает зомби, он повернулся ко мне.

— Ты чего, Гром? — говорит он. — Это ж игра такая…

Игра?

Пистолет выпадает из моей руки. И все кивают.

Игра.

Не всерьез

— Ты ж не веришь, что мертвые на самом деле могут оживать?

Я пячусь от них, сбившихся в кучу. Я… Не кричу. Знаю, что они ждут. Но… Нет. Не на того напали. И бежать бесполезно…

— Слышишь?!

Голос вырывает меня с того пустыря. Он бьёт плетью, наотмашь, и последнее, что вижу, фигурки-кегли, разлетающиеся в разные стороны. Ненастоящие.

Мать вашу, я так и знал, что они не настоящие…

— Дыши.

Рывок. И вместе с приказом в меня втекает сила. Она темная и вязкая. Она наполняет тело, раздувая его изнутри. Она сдавливает лёгкие, выжимая из них остатки воздуха. И она же отпускает, позволяя воздуху вернуться на место. И следом идёт мощный удар в грудь. Он пробуждает сердце. И то заводится. Всполошенно так, захлебываясь. А я… Я пытаюсь открыть глаза.

— Есть, — в этом жёстком голосе теперь звучит радость. — Давай, подхватывая и тащи… Тимоха, не мешайся. Тань, ты гостями вон займись. Давай, что застыл.

Сила держит. И все же ее недостаточно. Я чувствую. А тот, кто держит, знает. Он рядом.

Идём.

Куда?

Без понятия.

Идём. И сила вокруг становится ещё гуще. А ещё ощущаю, как чужие пальцы стаскивают запястье. Наверное, это больно, кости почти хрустят, но мне лишь страшно, что это прикосновение разорвется. Я знаю, что тогда конец. И ладно бы мне, но ведь и Савке.

Савка должен жить.

— Клади.

И меня опускают на лёд. Это именно льдом и ощущается. Холод замораживает и тело, и силу

— А теперь иди. Здесь тебе быть не надо. Наверху жди…

— Долго?

Еремей. Ну да. Кто ещё нас таскать будет.

— Как получится.

Я слышу, как он уходит. А тот, другой, наклоняется ко мне.

— Понимаешь? Надеюсь. Там… У тебя будет шанс. Ты не один. С тобой и тварь, и сила.

У меня получается открыть глаза. Ровно затем, чтобы увидеть сухо костлявого старика с ножом в руке. Нож был черный и кривой, то ли обугленный, то ли оплавленный. Главное, что старик, перехватив нож за рукоять обеими руками, усмехнулся

— Помни, — сказал он. — Кто ты есть.

И без замаха одним движением вогнал клинок мне в грудь.

Сука.

От возмущения я почти вырываюсь сюда, в жизнь, ровно для того, чтобы яснее ощутить пронизывающую тело боль. Да как так… и старика вижу ясно, будто зрение вдруг вернулось.

Узкое лицо его.

Острые скулы. Чрезмерно крупный чуть свёрнутый набок нос. Лоб высокий, который из-за залысин кажется ещё выше. Волосы редкие, сквозь которые просвечивает смуглая кожа черепа.