Хозяйка старой пасеки 2

— Садитесь, Павел Никифорович. — Я указала на освободившееся кресло.

Тот покосился на исправника, прежде чем сесть. Стрельцов сделал свою фирменную морду кирпичом и удаляться под благовидным предлогом явно не собирался. Значит, говорить прямо не выйдет. Придется устраивать спектакль.

22

— Представляете, Павел Никифорович, сегодня, объезжая свои земли с господином исправником и уездным землемером, я обнаружила, что у меня завелся тайный доброжелатель.

Я захлопала ресницами. Все же есть свои плюсы в моих новых восемнадцати: в прежнем возрасте фокус «прелесть какая дурочка» вряд ли бы удался, а до старой дуры я дожить не успела.

— Кто-то засеял с десяток десятин на моей земле озимой рожью. Учитывая, что все выросшее на земле принадлежит ее хозяйке, этот кто-то определенно хотел помочь мне с посевной. Как трогательно, правда?

Стрельцов потер переносицу, чересчур внимательно уставившись в окно. Марья Алексеевна закашлялась в платочек.

А где Варенька? Как это — гости в доме, а ее нет? С этой барышней нужен глаз да глаз, как с маленьким ребенком: если затих — явно не к добру. Но спрашивать о ней сейчас было бы неуместно.

Лисицын побагровел, попытался оттянуть пальцем воротник. Я продолжала щебетать:

— Впрочем, может быть, я слишком много думаю о себе, а этот неведомый доброжелатель заботился о моей тетушке? Даже у дам в ее возрасте бывают поклонники. Необязательно романтические — можно ведь ценить и глубокий ум и скромный характер. Когда хозяйство такое большое, трудно уследить за всем, и тетушка могла с радостью принять помощь. Особенно если бы она исходила от милого молодого человека… вроде вас.

— Вы правы, — с готовностью подхватил Лисицын. — Агриппина Тимофеевна часто жаловалась, что в ее года трудно уследить за всем. Столько хлопот, то ли за хозяйством следить, то ли за недееспособной барышней, оставшейся на ее попечении. — Он делано вздохнул.

Я продолжала улыбаться так же безмятежно. Даже если нянька Насти права и та, прежняя Глафира — тоже я, такой мелочный укол не мог меня задеть. Разве что заставить сделать зарубку в памяти.

— И я предложил ей помощь. Засеять часть земель на границе наших угодий, до которых у нее не доходили руки в обмен на… десятую часть урожая.

— Как благородно с вашей стороны! — всплеснула руками я. — Взять себе всего лишь десятую часть урожая — она не окупит даже семян!

Лисицын снова оттянул воротник.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Вы меня неправильно поняли. Это Агриппина Тимофеевна предложила взять себе десятую часть урожая в качестве арендной платы за землю.

— Ах, вот как! До чего жаль, что я как хозяйка этой земли не была свидетельницей этой вашей договоренности.

— Вы… не слишком хорошо себя чувствовали.

— Понимаю, и благодарю, что не стали тревожить меня напрасно. Ведь наверняка осталось письменное соглашение?

— Все было под честное слово.

Зараза! Честное слово дворянина — это серьезно, я не могу вслух усомниться в нем, не оскорбив.

— Конечно, честное слово дворянина нерушимо, — согласилась я. — И я как хозяйка, вернувшая себе все права, обязана продолжить дело Агриппины Тимофеевны.

Лисицын довольно разулыбался.

— Однако, Павел Никифорович, моя тетушка, земля ей пухом, была не слишком расторопна в хозяйственных делах. Возможно, ей казалось, что десять процентов урожая с ее же собственной земли — вполне щедрая плата за помощь. Я так не считаю. Я хочу четверть урожая с этой земли.

— Помилуйте, но это же грабеж! — возмутился Лисицын. — Я засеял сто пятнадцать пудов ржи. Урожай — сам-пять…

— В прошлом году было сам-три, — вставила Марья Алексеевна.

— А в позапрошлом — сам-пять, — не сдавался Лисицын. — Хорошо. Сам-четыре. Пуд ржи на рынке Больших Комаров прошлой осенью стоил один отруб. При урожае сам-четыре десять процентов, — он уставился в потолок, подсчитывая, — от четыреста шестидесяти пудов — это сорок шесть отрубов. Аренда земли на год стоит четыре отруба за десятину.

Выходит, с Софьей я продешевила. Впрочем, коровы пасутся на земле не весь год, а только в сезон, так что то на то.

— То есть, взяв десять процентов, вы все равно останетесь в выгоде.

Может, я бы и согласилась и даже спустила бы ему подколку про недееспособность, как спустила Софье намек на «настоящего убийцу», — в смятении люди часто говорят вещи, о которых потом жалеют. Но он не просто засеял мою землю. Он передвинул межи, украв у меня кусок. И вот этого я спускать не собиралась.

Я улыбнулась, и, судя по тому, как перекосило Лисицына, улыбка эта могла сделать честь любому крокодилу.

— Вы забываете одну деталь, Павел Никифорович. Вы не согласовали ваши труды с настоящей хозяйкой этой земли. Честное слово дворянина — веский аргумент, но не для суда. К тому же, по вашим собственным подсчетам, даже отдав мне четверть, вы получаете урожай в триста сорок пять пудов. Триста сорок пять отрубов с земли, которая вам не принадлежит. Вы считаете, это грабеж? Возможно, мы спросим господина исправника: он лучше всех нас разбирается в законах.

— Не понимаю, о чем тут спорить, — пожал плечами Стрельцов. — Межа восстановлена, урожай принадлежит владельцу земли.

Лисицын позеленел, но сдаваться не собирался.

— Его еще надо снять. А это дело непредсказуемое.

— Очень непредсказуемое, — согласилась я. — Вот, кажется, прекрасно все выросло, сжать да в амбар, а утром на стеблях появляется залом… и ни один мужик не согласится даже пройти мимо такого поля. Пока пошлют за священником — а он, не ровен час, у умирающего или вовсе в отъезде — дожди, и плакал урожай. Все сгнило, никаких доходов, одни убытки.

— Понимаю вас, Глафира Андреевна. — Он снова оттянул пальцем воротник. — Подумав как следует, я решил, что такая умная и прекрасная барышня, как вы, заслуживает четверти урожая, снятого с этой земли.

— Благодарю вас за комплимент, Павел Никифорович. И, поскольку слово барышни не ценится так высоко, как слово мужчины, я предлагаю оформить наше соглашение письменно. Вы не поможете нам, Кирилл Аркадьевич?

— С удовольствием, — улыбнулся Стрельцов.

Наконец с бумагами было покончено и Лисицын убрался.