Храни её

Через несколько мгновений раздался голос Виолы, едва слышный, но достаточно громкий, чтобы перекрыть рев бури из открытого окна.

— Ты предал меня, да?

Вопрос не требовал ответа, мы оба его знали. Конечно, глагол «предать» мне не нравился. Но спор о нюансах смысла подождет.

— Когда мы возвращаемся в Пьетра-д’Альба? — снова заговорила Виола.

— Завтра.

В темноте я угадал, что она кивнула. Странное дело, мне не хватало от нее вспышки гнева, хотелось оправдываться.

— Что бы ты делала одна в США? Думаешь, родственники по доброте душевной стали бы высылать тебе деньги? В последние двадцать четыре часа мы оба притворялись. Ты знала не хуже меня, что это просто передышка.

— Я надеялась, что, может быть…

— Это безумие. Есть и другие решения. Я действовал в твоих интересах.

— О да, уже многие и давно действуют в моих интересах. Кого ты предупредил? Стефано?

— Франческо. Перед уходом. Я просто попросил его дать нам день во Флоренции. Попробуй сейчас заснуть. Мы еще поговорим об этом.

Лежа рядом, мы ждали рассвета, притворялись спящими. Около шести часов утра со стороны Арно разлилась пурпурная волна, прогоняя смолистую воду ночи. В дверь постучали. Я открыл двум громилам в темных костюмах, которые ждали в коридоре, чтобы вернуть нас в Пьетра-д’Альба. Больше мы об этом не говорили.

Кандидо Амантини никогда не походил на тот образ экзорциста, что создаст впоследствии массовая культура. Падре Винченцо знавал его в прежние времена, еще молодым священником, и запомнил как скромного человека в больших очках, а вовсе не истребителя бесов и метателя громов. Однако, если верить профессору Уильямсу, конгрегация Святой канцелярии обратилась прежде всего к Амантини, еще до появления научных экспертов. Он провел взаперти, в молитве у статуи почти двенадцать часов, а перед дверью хранилища, куда временно поместили «Пьету», стояли два швейцарских гвардейца. Амантини имел на вооружении «только Библию семнадцатого века, коробку свечей и еще одну коробку с белыми мелками», указано в отчете. Документ не сообщает, довелось ли гвардейцам что-то видеть или слышать. Кандидо Амантини наконец вышел и неделю спустя представил свой вердикт. Статуя лишена бесовского присутствия, но все же обескураживает тем, что после нескольких часов созерцания ее он тоже ощутил странное воздействие чего-то большего, чем тонны мрамора, колеблющиеся перед ним в свете свечей. Но это присутствие, уверяет он, не дьявольской природы, ибо последнее при изгнании нечистой силы неизбежно сопровождается запахом горелой земли, или ржавчины, или яиц, как сразу после близкого удара молнии.

Амантини позволяет себе предположение, которое проясняет поступок Ласло Тота: некоторые считают, что он выбрал целью уничтожения «Пьету» Виталиани, но не нашел ее и только тогда обратился к «Пьете» Микеланджело: это творение близко подходит к Божественному. Да, статуя одержима Божественным присутствием. И в этом качестве представляет опасность. Бог слишком велик, чтобы человек мог приблизиться к Нему, и потому Он поручил святому Петру, несмотря на его отступничество, задачу основать некий корпус, тело, которое может служить посредником между ними, — Церковь. Если кто-то может вплотную подойти к Божественному, коснуться его пальцем, как это делает Адам на сикстинском плафоне, то какой прок от Церкви? В своих рекомендациях, адресованных конгрегации Святой канцелярии, только в 1908 году сменившей инквизицию, Амантини категоричен. «Пьета» с художественной точки зрения — важнейшее произведение высокого искусства. Но с богословской точки зрения она представляет собой неизъяснимую ересь. Амантини расписывается в непонимании, но рекомендует впредь никогда не выставлять статую на обозрение.

В своем примечании профессор Уильямс упоминает одну забавную деталь: запоздалая инквизиция, которая под другим именем обратилась к отцу Амантини, в 1573 году судила Веронезе за то, что он осмелился изобразить в своей «Тайной вечере в доме Симона»… карликов. А они суть персонажи уродливые, комические, противоречащие Божественной сцене. Картину пришлось переименовать. И вот почти четыреста лет спустя та же самая инквизиция будет ставить в вину еще одному карлику, что он слишком близко подобрался к Богу.

Затем явились эксперты, ученые и историки. Статую взвешивали, измеряли и просвечивали рентгеном. Он не выявил ни малейшего присутствия микротрещин, подтвердив качество мрамора. Предположили слабую радиоактивность статуи или выделение ею газа типа радона, испытания опровергли и это. Измерили основание, обнаружили, что размер статуи соответствует золотому сечению, Божественная пропорция обнаруживалась и при соединении отдельных ее точек. Однако какой-либо вывод сделать невозможно, поскольку это не первое произведение, соответствующее данному правилу гармонии. Выдвигались и опровергались самые диковинные теории: вкрапления метеоритных частиц, ионизирующее излучение, влияние геобиологических сетей Хартмана и Карри… Все специалисты подтвердили выводы отца Амантини. Ничего не понятно.

Перечислив чужие теории, профессор Уильямс наконец выдвигает собственную. По его словам, ни религия, ни наука не способны найти разгадку. Ни один из экспертов на самом деле не увидел статую по-настоящему. «Тот, кто долго смотрит на нее, — пишет далее профессор, — лишь любуется лицом Марии, ее фигурой, женственностью и обаянием, несмотря на явные признаки возраста». В отличие от «Пьеты» Микеланджело (неправдоподобно юной для Богоматери), «Пьета» Виталиани совсем не девочка. У нее за плечами жизнь. И Уильямс предполагает, что разгадка кроется в отношении скульптора к своей модели.

«Он знал ее, — говорит нам Уильямс, — и тайна лежит в природе этих отношений».

Леонард Б. Уильямс умер в 1981 году, посвятив последние двадцать лет жизни изучению этой скульптуры. Он так и не понял, что был совершенно прав и при этом полностью ошибался.

Орсини в зените славы и сами того не знают.

Благодаря озерной воде апельсины плодоносят как никогда. Померанцы тоже. Большую долю продукции семья экспортирует.

Пий XI внезапно умирает от сердечного приступа десятого февраля 1933 года в Ватикане. Поскольку, по некоторым данным, он собирался публично осудить фашистские методы, а его врачом был не кто иной, как отец последней любовницы Муссолини, Клары Петаччи, то ходят слухи: неудобного папу могли отравить по приказу дуче.

В 1933 году, второго марта случается накладка: над крышей Ватикана поднимается черный дым — это техническая проблема, но в итоге дым становится белым, и новость приходится подтверждать еще раз по Ватиканскому радио.

Habemus papam.

В 17:30 Эудженио Пачелли становится папой. Человек, которому я обязан карьерой. Теперь уже с именем Пий XII он возвращается вечером к себе, поворачивается к своей экономке [19] , расправляет белую рясу и шепотом говорит: «Видите, что они со мной сделали».

19

Реальное историческое лицо, сестра Паскалина Ленерт была экономкой и доверенным лицом Пия XII в течение 41 года, вплоть до его смерти.

В конце войны люди и слышать не хотели о смерти. Двадцатые годы были временем жизни, стремительной, бешеной, и я не раз думал, что фильмы той поры, с их прерывистыми и скачущими кадрами, ухватили какую-то долю реальности. В 1930-е годы, с удалением от нее, потихоньку возникло любопытство, и смерть снова вошла в моду. Малейший уважающий себя город, малейшая не совсем пропащая деревушка просто обязаны были иметь свой памятник павшим героям. Мне пришлось, как я ни уклонялся, изваять обелиск для Пьетры. Он отличался от других тем, что на камне было только одно имя. Военные власти не додумались призывать на фронт из этой далекой горной долины или же в угоду Орсини обошли ее мобилизацией. Их сын Вирджилио сам надумал уйти добровольцем и тем привлек близорукий взгляд судьбы. В результате мы только усугубили трагедию: Якопо, официально ставший моей правой рукой, увенчал строгую серую стелу фигурой солдата, который под градом пуль водружает стяг. Глядя на одинокое имя посреди пустой плиты, любой неминуемо думал: «Ну что за дурак». Посмертное чествование выглядело оскорбительно. Орсини видеть не могли этот памятник, мэр тоже, и поскольку я тоже его ненавидел, то без колебаний снес. Я снова начал усердно работать над статуями для Дворца итальянской цивилизации и занимался ими до конца десятилетия.

После флорентийского эпизода — моего предательства, как ни противно мне это слово, — Виола со мной не разговаривала. Она не присутствовала на ужинах, когда меня приглашали. Если нам случалось встретиться в деревне во время мессы — я всегда поддерживал церковь и считал делом чести личное присутствие, — она притворялась, что меня не видит. Ничего сложного, нужно просто не опускать взгляд. Она смотрела прямо перед собой, в ту пустоту, которую я бы занимал, будь я нормального роста, и не замечала меня, поскольку меня там не было. Я бы обиделся, если бы регулярно не получал из рук Эммануэле посланий в конвертах без марки. Личность отправителя он не выдавал: не мог предать оказанное доверие (он говорил слово «предать» с нажимом, глядя на меня), а в конвертах лежали вырезки из газет. Первая статья была опубликована в ноябре прошлого года и описывала Хрустальную ночь — погромы, устроенные евреям в Третьем рейхе. Затем мне прислали «Манифест ученых-расистов», на котором Муссолини основывал свои указы. Затем статья, где обсуждался отъезд из страны нобелевского лауреата Энрико Ферми — его жена была еврейкой, и ей запретили преподавать. Ферми будет разрабатывать основы ядерного деления для другой страны. Посыл был ясен: Стефано мне солгал. И Виола, которая все еще хотела меня исправить, тем самым давала понять, что наша дружба, возможно, еще не совсем мертва.