Храни её

Куда бы я ни шел в Риме, кто-то следовал за мной.

Все быстрее и быстрее.

В начале 1920-х годов мне потребовалось два дня, чтобы добраться до Рима из Пьетра-д’Альба. Десять лет спустя — день. Еще через десять лет — еще наполовину меньше. Болиды стояли на каждом углу. Пройдет пять лет, и люди преодолеют звуковой барьер. Звуковой барьер! Я знал лошадей и повозки, и вдруг мы ненароком, едва извинившись, потеснили звук.

Ощущение слежки исчезло, как только я вернулся в Пьетра-д’Альба на рождественские каникулы. Мать лежала, не вставая с постели: у нее заложило грудь, и она задыхалась при каждом слове. Осмотрев ее, врач с обеспокоенным видом сказал нам, что у нее в груди настоящий оркестр, причем не камерный. Витторио день и ночь ухаживал за своей второй матерью — он сам стал ей вторым сыном. За те шесть лет, что она безвыездно жила в мастерской, они очень сблизились. Даже Анна, видя ее каждый раз, когда привозила детей, полюбила мою мать. Анна с Витторио официально развелись в прошлом году. Однажды вечером, выпив лишнего, Витторио вздохнул: «Взять бы все мои недостатки, собрать в кучу и сжечь, чтобы снова стать тем, кого она любила».

Новый год встречали у Орсини малым кругом, а именно: они, я, еще две вдовствующие синьоры, более или менее связанные с семьей, глухие, как камень, и два старых холостяка из двоюродных, один из которых — в полном маразме. Виола идеально играла роль младшей маркизы, переходя от одного гостя к другому, смеясь над избитыми шутками, розовея от удовольствия, словно в каком-то сне. Подарки были сложены возле камина, и Виола сердечно обняла мать, получив оранжевый бриллиант в окружении двух изумрудов — семейный фруктовый талисман в виде броши. Я удивился, когда Стефано, склонившись над стопкой конвертов, вытащил из них один с моим именем и бросил мне. В нем находилась обрезная карточка с тиснением из двух золотых балок: приглашение на вечер в Королевскую академию Италии двадцать третьего марта 1943 года на имя Стефано Орсини. Я с улыбкой вернул ему карточку:

— Думаю, это для тебя.

Стефано поднял бровь, взглянул и пожал плечами:

— Тогда я, наверное, перепутал.

Он сделал вид, что ищет по карманам, наконец нашел еще один конверт и протянул мне, его глаза искрились.

Сердце замерло. В конверте находилась копия указа от двадцать первого декабря 1942 года. По личному представлению министра народной культуры скульптор Микеланджело Виталиани за вклад в итальянское интеллектуальное продвижение в области искусств принимается в полноправные члены Королевской академии Италии.

На глаза навернулись слезы. Как в тринадцать лет, когда я плакал, стоя у башни этого самого особняка. Все стыдливо отводили глаза, чтобы я мог взять себя в руки. В этих кругах мужчины не плакали, или их считали женщинами. Мое официальное признание состоится торжественным вечером двадцать третьего марта, сообщил Стефано. Мы откупорили шампанское, за меня подняли тост, потом еще несколько. Я избегал смотреть на Виолу, но она сама подошла ко мне и коснулась рукой в перчатке моего запястья:

— Поздравляю. Я рада за тебя.

За ужином одна из старых тетушек проснулась и завела разговор о позиции Святого Престола по отношению к Германии. Шампанское подействовало.

— Хотя ты епископ, — сказала она Франческо, — а я все равно меняла тебе пеленки и видела твое cazzino. Так расскажи нам, что происходит. Потому что я не одобряю ни эту свинью Муссолини, ни тем более свинью Гитлера, но я чту Бога, и мне хотелось бы знать, что Он думает по этому поводу.

Франческо со свойственной ему обтекаемостью выражений заверил ее, что Его Святейшество сокрушается ужасам войны и осуждает их с величайшей твердостью.

— Почему тогда он не скажет этого вслух?

— Он сказал, дорогая тетя.

— Не называя конкретных виновников.

— Его Святейшество не может говорить что вздумается, — возразил Франческо, с иронией взглянув на брата. — Он должен проявлять осторожность.

Виола наклонилась и положила руку на запястье тети, точно так же, как сделала, поздравляя меня:

— О, тетушка, не будем о политике.

— Вот именно, — сказал Стефано, красный от гнева.

Тот кузен, что не был в маразме, взялся занимать тетку беседой, и вскоре та снова стала клевать носом. Ужин закончился в слегка напряженном молчании, затем гости удалились: Стефано — курить в парке, Франческо — писать письма в своей комнате. Я задержался, потому что Виола осталась перед камином. Она достала из кармана таблетницу, вынула из нее две розовые капсулы и опустила в стакан с водой.

— Тебе нездоровится?

— О, Мимо, ты еще здесь? Нет, я не больна. Это всего лишь тонизирующее средство, которое прописал доктор на случай, если я устану.

— Это, наверное, утомительно — играть идеальную младшую маркизу. — Я закрыл лицо руками и вздохнул. Я ведь тоже выпил.

Виола без малейшего недовольства протянула мне открытую таблетницу:

— Хочешь принять? Увидишь, это расслабляет.

— Прости меня. Я не хотел так говорить.

— Нет? А мне показалось, ты именно это и хотел сказать.

— Возможно, но не такими словами. Я знаю, ты не одобряешь некоторые мои карьерные решения. Но академия, понимаешь… Это наивысшее признание.

— Я очень рада за тебя.

— Фальшивая Виола этому очень рада. Настоящая, могла бы, убила бы меня.

— Нет ни настоящей, ни ложной Виолы. Есть одна я.

— Знаешь, что я думаю? Что все эти маски, которые ты носила много лет, все это нарочно, чтобы бесить меня.

Виола недоверчиво усмехнулась и уперла кулаки в бедра:

— Ну, Мимо, похоже, ты невнимательно читал книги, которые я давала! А жаль. Ты узнал бы, что Джордано Бруно умер, отстаивая, среди прочих ересей, идею о том, что Земля не вращается вокруг нас.

Странное шипение послышалось в ответ на эти слова. Мы вздрогнули — в углу комнаты, никем не замеченный, оставался маркиз. Почти сразу же его взгляд снова стал пустым. Виола позвонила, спешно явился слуга и вывез патриарха из гостиной.

— Я всего добился своим трудом, — продолжил я, размахивая своим указом о назначении, когда мы остались одни. — Я заслужил это, и никто у меня этого не отнимет.

— Никто у тебя ничего не отнимает.

— Неправда, Виола. Ты ненавидишь этот режим. Но он был добр ко мне. — Я сделал шаг вперед и применил свое фатальное оружие. Я ткнул пальцем себе в грудь. — Не суди меня. Ты не знаешь, каково быть таким, как я…

Виола сделала точно такой же жест, указывая на себя:

— А ты не знаешь, каково быть такой, как я. — Она снова отвернулась к камину с довольной усмешкой рыбака, который, подловив глупую рыбку, бросает ее обратно в реку, чтоб не возиться с мелюзгой.

Мать, ко всеобщему облегчению, выздоровела, что позволило мне вернуться в Рим. Над Вечным городом кружил снег. Холод был кусачий, особенно в моей квартире, которая плохо отапливалась, но ничто не могло испортить мне настроения. Менее чем через три месяца я получу высшую художественную награду страны. Сопровождающая ее шумиха гарантирует мне новые заказы. Неделю спустя прежнее странное ощущение разом вернулось. Сомневаться не приходилось: за мной следили. Я применял разные трюки: внезапно бросался в узкий переулок, проходил сквозь здание и выходил с другой стороны, и ощущение пропадало на несколько часов или на несколько дней. Я снова пошел к Стефано, занимавшему высокий пост во внутренних делах.

— Кем ты себя возомнил, Гулливер? — спросил он меня, гогоча. — Думаешь, ты такая важная птица, чтоб за тобой следили? И зачем нам ходить за парнем, которого дуче только что наградил? За верным сторонником режима?

Тем не менее он обещал перезвонить и в тот же вечер явился в мастерскую сам, чтобы поклясться, что мне все мерещится. За мной никто не следит, по крайней мере никто из его службы. В последующие дни ощущение утихло. Решив максимально использовать будущий прием в Королевскую академию, я за несколько недель до мероприятия снял сады отеля «Россия» и организовал вечер в свою честь: сам себе не поможешь, никто не поможет. Франческо гарантировал мне присутствие нескольких кардиналов, и я знал, что приехал бы и Пачелли, если бы позволили обязанности. Сербская княжна, недавно овдовев, нашла себе нового любовника, кого-то посолидней, как она сказала. То ли она имела в виду мои частые отлучки в Пьетра-д’Альба, то ли некоторую рассеянность при занятиях любовью. Но она охотно пришла, одолжив мне на время свою красоту, в сопровождении сонма воздыхателей. Некоторые были готовы ради нее на все, даже заказать у меня совершенно ненужную им скульптуру. Стефано, как всегда, заявился со своими более-менее рукопожатными друзьями, впрочем, я признавал за ними своеобразное умение веселиться. Компании держались особняком и напоминали в огромной гостиной две футбольные команды: с одной стороны в красном — люди Ватикана, с другой, в черном — люди режима. Сфумато из женщин, одна красивее другой, размывало границы и создавало впечатление единства и текучести, но компании не смешивались. Шампанское лилось рекой, как и другие напитки. Я даже видел, как среди фашистов циркулировал кокс. Княжна Александра Кара-Петрович бесстрашно и открыто флиртовала со мной, что сразу сделало меня желанным для многих женщин и, вероятно, для некоторых мужчин. Все думали, что, если такой, как он, может привлечь такую, как она, и вдобавок Королевская академия вот-вот примет его в свои ряды, в нем наверняка что-то есть. Я не извлек из этого внимания всю возможную пользу. Поскольку за мной следили, я постоянно был настороже.