Храни её

Все смотрели на Виолу разинув рты, и лишь я улыбался. Кампана стоял весь багровый, с набухшей шеей. Виола протянула руку, и муж почти рефлекторно отдал стихотворение. Она сложила его, спрятала в платье и снова повернулась лицом к avvocato:

— Я предупреждала тебя.

Я не успел заметить взмах руки. За долю секунды Виола схватила с ближайшей тарелки нож для сыра и изо всей силы вонзила в мужа.

Драматические события искажают ход времени, что лишний раз доказывает: Виола говорила совершенно разумные вещи. Никто из гостей не отреагировал, их разум замер на предыдущей секунде, увяз в неверии, которое налипло на шестеренки мозга и застопорило их. Потом на них обрушилась реальность. Кампана увидел нож, торчащий из плеча, лацкан пиджака, измазанный кровью, с крохой хорошего французского рокфора, специально привезенного для Орсини, и еще чего-то вроде пекорино. Он отпрянул и завопил, сестра сделала то же самое, прежде чем потерять сознание. В соседней комнате заплакали дети.

Ну, Орсини видали и не такое. Стефано пощипал себя за переносицу. Он прекрасно видел, что рана не смертельна, хотя два изогнутых зубчика ножа вонзились довольно глубоко и, должно быть, причиняли адскую боль. Франческо спокойно встал, подозвал дворецкого и попросил послать за доктором. Виола наблюдала за сценой равнодушно, как и ее отец. Ее мать сразу после происшествия исчезла, прикрыв рот салфеткой. Непонятно, целилась ли Виола в плечо или хотела попасть в сердце, но промахнулась.

Два часа спустя Кампана, Стефано, Франческо и я собрались в гостиной для разговора, к которому женщин не пригласили. Доктор дал Виоле успокоительное и уложил ее в постель. Я часто задавался вопросом, почему я вечно оказывался в центре их семейных дел — то ли действительно стал одним из Орсини, то ли они просто забывали про меня: взгляды людей по невниманию часто скользили поверх моей головы. У Кампаны из-под запятнанной кровью рубашки виднелось забинтованное плечо. Он покрутил коньяк в бокале и с ненавистью перевел взгляд с одного брата на другого:

— На этот раз с меня довольно. Все зашло слишком далеко. Эта бесплодная психичка сядет в тюрьму. Или в сумасшедший дом.

Стефано привстал и оскалился, готовый защищать честь сестры. Может, не ради нее, может, из семейной гордости, из чувства собственничества, но все равно готовый к бою. Как обычно, брат умерил его агрессию одним движением руки.

— Никто не сядет в тюрьму, — очень тихо сказал Франческо. — Конечно, мы и не верили, что вы станете Ромео и Джульеттой, но теперь пришло время вашим путям разойтись.

Кампана побелел. Нетрудно представить его расчет при женитьбе на Виоле: у Франческо явно не будет детей, по крайней мере официальных. Стефано, с его любовью к ночным загулам и вину, превратившей некогда пухлого, но смазливого мальчика в жирного функционера, тоже вряд ли создаст семью. Таким образом, существовала слабая, но реальная вероятность, что ребенок Кампаны и Виолы унаследует титул. Чрево Виолы сорвало этот план. Но союз с Орсини оставался источником престижа, и в этом отношении Кампана сорвал куш. Он хвастался, что может звонить напрямую папе римскому (что было правдой при условии, что Франческо захочет их соединить) и дуче (ложь, потому что Стефано дрожал перед Муссолини). И, несмотря на скудные кризисные годы, состояние Орсини, даже в плане недвижимости, оставалось значительным. Для Кампаны о разводе не могло быть и речи. О чем он и сообщил, вскочив со стула и яростно грозя нам всем толстым пальцем, но не выпуская стакан:

— Никакого развода, слышите? Не для того я столько денег угрохал на эту семью. Что бы стало с вашими цитрусами, с вашими чертовыми плантациями, с драгоценными апельсинами, если б не я?

— Никакого развода, — согласился Франческо. — Брак будет аннулирован. Когда Виола согласилась выйти за тебя замуж, она еще испытывала психологические последствия аварии. То есть была не в состоянии принимать такое решение. Ваш брак недействителен, аннулирование будет устроено в высших кругах. Тебе не придется ни о чем беспокоиться. Виола для видимости отправится на несколько месяцев в дом отдыха.

Я не мог взять и вскочить с места, как вскакивали они все в минуту возмущения. Казалось бы, пустяк, но он злил меня всю жизнь. Я извернулся, достал ногой до пола и сумел встать.

— И речи быть не может! — воскликнул я после этой заминки.

— На этот раз, — снова заговорил Кампана, — коротышка прав. Об аннуляции не может быть и речи.

Франческо встал в свою очередь, разгладил черную сутану с фиолетовой каймой. Avvocato невольно сделал шаг назад.

— Мимо, я все обсудил с сестрой. Она согласна. Она даже сама меня об этом попросила. Я знаю в Тоскане одну монашескую обитель, прелестный уголок. Ты можешь удостовериться, если хочешь. Что же до тебя, наш дорогой зять… — Он снова надел шапочку и соединил пальцы в странном молитвенном жесте. — Ты выполнишь в точности то, что мы скажем.

— Это мы еще посмотрим. — Кампана развернулся на пятках.

Франческо кашлянул.

— Не стоит расставаться на таких словах. Гнев — плохой советчик. Ты вовсе не обязан соглашаться на аннуляцию.

— Ты чертовски прав, аббат. И кстати…

— Она все равно состоится, — отрезал Франческо.

— Что-что?

— Помнишь, было одно… досадное происшествие. Молодая женщина, которую ты покалечил несколько лет назад. Мне сказали, она потеряла глаз.

Avvocato замер и медленно вернулся к нему:

— Меня признали невиновным.

— Потому что Мимо дал показания в твою пользу. Но тот же Мимо может пойти на попятную и заявить, что ты заставил его так сказать, чтобы сохранить репутацию семьи.

— Он сядет в тюрьму за лжесвидетельство!

Франческо засмеялся:

— Минут на десять, да. А вот ты, боюсь, задержишься там куда дольше и потеряешь много-много друзей. А что подумает твоя сестра Элоиза? Твоя родня? И прежде всего, такое явное доказательство твоей психической неустойчивости гарантирует нам расторжение брака. Я предложил тебе разумный компромисс, возложив бремя развода на Виолу, но раз ты против…

Мне не хотелось в тюрьму даже на десять минут. Но я пожал плечами. Челюсть Кампаны перекосило. Выпучив осоловелые глаза, он смотрел на молодого епископа так, словно видел его впервые.

— Поскольку расторжение брака непременно состоится, — бесстрастно продолжал Франческо, — тебе остается просто сообщить нам, хочешь ты пройти через это с высоко поднятой головой или потерять все: репутацию, бизнес, семью. Для нас результат не изменится.

У Кампаны вырвался нервный смешок. Он тяжело пошел к двери и там обернулся в последний раз.

— Вы чертова банда ублюдков, — выплюнул он.

Стефано, не сказавший ни слова, наконец встал:

— Нет. Мы настоящие Орсини.

Я был до смешного рад, что при этих его словах находился в комнате.

Брак признали недействительным в рекордно короткий срок, и мы больше никогда не слышали о Ринальдо Кампане. Его имя мелькало в титрах фильмов вплоть до конца 1950-х годов, а потом однажды вечером по дороге домой он исчез. Позже выяснилось, что он смылся в Соединенные Штаты: в бизнесе что-то пошло не так, и он задолжал очень серьезным людям. Так что Кампана осуществил мечту своей бывшей супруги.

Виола искренне просила отправить ее в дом отдыха. Весной 1941 года я вместе с водителем отвез ее в монастырь, расположенный в укромном месте среди тосканских холмов. Два покатых склона молодой пшеницы окаймляли подковообразное здание, окруженное зеленым парком. Архитектура обители, свежевыкрашенной в розовый цвет, чем-то напоминала мастерскую Метти, да и Флоренция находилась в шестидесяти километрах. Настоятельница, очень милая женщина лет сорока, приняла нас в светлой гостиной. Юные послушницы, порхая, как ласточки, накрыли к чаю. В заведении чаще всего принимали на реабилитацию сестер, страдающих духовным недугом. После чая нас провели по кельям. Та, что по просьбе монсеньора брата была предоставлена Виоле, выходила окнами на юг, но ее притенял темно-зеленый кипарис, пахнущий гитарой.