Игра с отчаянием

— Забавно, как может иногда повлиять отсутствие одной фигуры на ход всей игры, — вдруг рассеянно проговорила Бернкастель, откидываясь в кресле.

Эрика вздрогнула, едва не уронив солинки, которые удерживала палочками, а затем осторожно поинтересовалась:

— Что вы имеете в виду, Госпожа?

Бернкастель скосила на неё глаза и при виде обеспокоенного выражения своей фигуры усмехнулась.

— Не волнуйся, Эрика, не тебя, — ответила она. Чуть помолчав, она прикрыла глаза и спокойно продолжила: — Просто задумалась о той игре, в которой ты участвовала, и осознала, что смерти некоторых круто меняют ход истории. Например, Ирису Кёко и Ууджима Сатоши: их отсутствие в родном мире предотвращает кровавую трагедию.

— Но ведь это справедливо не для всех фигур, верно? — заметила Эрика. — Я имею в виду, что отсутствие Уширомии Джессики вряд ли предотвратит трагедию Роккенджимы — она ведь никогда не была ключевой фигурой в этой истории.

Бернкастель кивнула.

— Верно, — подтвердила она. — Даже в осколках без Уширомии Джессики происходят убийства на Роккенджиме.

Бернкастель на некоторое время затихла, а затем тяжело вздохнула и, нахмурившись, произнесла:

— К сожалению, если у игрока нет главной фигуры, игра невозможна. И, благодаря тебе, Эрика, я оказалась как раз в такой ситуации. Эх, какая же это морока — искать новую фигуру! — Бернкастель закатила глаза.

Эрика оживилась.

— Тогда может быть всё-таки поставите против леди Лямбдадельты меня? — с готовностью предложила она.

Бернкастель скосила на неё глаза, а затем скривилась.

— Тебя? — насмешливо переспросила она. — Думаешь, это весело — игра “Эрика против Эрики”? — Бернкастель хмыкнула. — Возможно, звучит забавно, но ты совершенно не походишь для такого формата. Здесь тебе не нужно отрицать магию и объяснять всё логикой — здесь нужно использовать магию. На роль моей фигуры подходят какие-нибудь владельцы небольших миров типа той же Беатриче и Тау…

— А ведь я тоже могла бы быть владельцем мира, если бы в пятой игре Баттлеру не приспичило бросить мне повторный вызов после поражения… — пробурчала Эрика, со злостью вспоминая своё прежнее поражение.

— … Ведь концепт игры — противостояние ведьмы “осёдлой” и ведьмы “свободной” при поддержке сильнейших, — продолжала Бернкастель, не обратив на слова Эрики никакого внимания.

Она устало потёрла виски, после чего встала с места и куда-то направилась. Эрика наблюдала за её действиями в недоумении, а затем даже как-то обиженно воскликнула:

— Госпожа, вы уже уходите? Даже не посмотрите на результаты моей работы?

— Да, ухожу, — бросила через плечо Бернкастель. — Мне надо ещё искать подходящую фигуру в море осколков. Однако, — Бернкастель обернулась и слегка улыбнулась, — ты можешь помочь мне ещё кое в чём, Эрика: завари мне чаю.

Эрика всполошилась, а затем подскочила на ноги, резко бросив своё прежнее занятие, и поспешила выполнить новое поручение госпожи. Бернкастель проследила за ней взглядом, иронично усмехнувшись. Едва силуэт Эрики растворился в воздухе, Ведьма Чудес прикрыла глаза и вздохнула. “Да уж, — подумала она. — Появление этой фигуры на доске действительно спутало нам все карты. Какая жалость, что сама она слишком ничтожна, чтобы стать заменой…”

Едва подумав об этом, Бернкастель вновь усмехнулась и покачала головой. Она откинула волосы назад, и тут же её силуэт поглотило лиловатое мерцание.

Комната опустела.

***

Козакура Мари ни разу не лежала в больницах. Когда она заболевала, её лечила мама, затем, после смерти мамы, Мари лечилась различными целебными настойками самостоятельно, а после во время болезней ей помогали Сето с ребятами. Ни одно заболевание Мари не было настолько серьёзным, чтобы ей приходилось ложиться в больницу. Поэтому впервые она оказалась здесь в качестве посетителя из-за болезни других.

В больнице Мари сразу же решительно не понравилось: слишком бело, слишком стерильно, слишком неприветливо. Проходя по ослепительно белым коридорам, Мари озиралась, точно испуганный, вырванный из привычной среды зверёк, и невольно сильнее жалась к Сето. Она чувствовала себя так, словно на неё направили свет множества прожекторов, и ей очень-очень хотелось спрятаться. От холодных стен и полов веяло чем-то неприятным, будто они насквозь пропитались атмосферой боли и страданий, а теперь стремились раздавить этой болью каждого из посетителей.

Мари поёжилась и подняла глаза на Сето, будто ища у него поддержки — она всегда так делала, когда чувствовала себя потерянной в этом огромном внешнем мире. Однако сейчас Сето был как никогда мрачен: он напряжённо хмурил брови и поджимал губы, его красивые (Мари всегда любовалась ими) золотистые глаза, обычно сияющие добротой и заботой, теперь помутнели. Мари было невыносимо больно видеть его таким. Сето всегда был для неё добрым другом и надёжным товарищем, в любой момент готовым подставить плечо другим — теперь же плечо нужно было подставить ему. Он остро нуждался в этом, и не он единственный.

Мари украдкой взглянула на Кидо. Суровый лидер Ослеплённой банды сейчас совершенно раскисла. Она ниже обычного опустила голову, чтобы скрыть лицо за капюшоном, но Мари всё равно видела, как покраснели и распухли её глаза от литров пролитых слёз и бессонных ночей. “Кидо очень переживает…” — подумала Мари, сочувственно глядя на раздавленную последними событиями девушку.

Затем она перевела взгляд на последнего компаньона (по крайней мере, последнего, имеющего физическое тело). На Момо было больно смотреть: её некогда солнечную улыбку будто выключил кто-то незнакомый, кто-то несомненно жестокий и безжалостный, а сияющие позитивом глаза потухли. Да она и сама была бледна, как смерть, и выглядела немногим лучше Кидо. Мари знала, что в кармане толстовки Момо лежит телефон, а в нём, несомненно, обитает Эне, заметно притихшая, поддавшись всеобщему мрачному настроению. Или же она переживает случившееся намного больше других?..

Мари видела изменения, произошедшие с членами банды, и прекрасно осознавала их причину. Собственно, события, сломившие их, повлияли и на неё саму: сердце постоянно грызли мучительная тревога и беспокойство, смешанные с болезненной надеждой, а руки не прекращали дрожать мелкой дрожью, когда она на базе разливала по чашкам ароматный чай, пытаясь хоть как-то поддержать остальных.

И сейчас от причины всего этого их отделяла одна-единственная дверь.

Там, за светло-серым прямоугольником, к которому была прилеплена небольшая белая табличка с числом тридцать восемь, в неуютной палате были их друзья.

Там, в больничной палате, был Кано. На его лице не было привычной загадочно-лукавой улыбки — на его лице застыло безмятежное выражение спящего человека. Кано не шутил над членами банды, как он это обычно делал — с его сомкнутых губ ни срывалось ни единого звука, кроме едва слышного дыхания.

Там, в той же палате, был Шинтаро. Загадочный беспробудный сон будто был призван стереть тёмные круги под его глазами и вечное хмурое выражение с его лица. Однако вместе с этим он забрал у Шинтаро возможность радоваться простым мелочам типа банки любимой соды или всяким интернетным штучкам (Мари плохо понимала, даже когда он пробовал ей это объяснить, да и сам Шинтаро всегда быстро махал на неё рукой, сдаваясь). Ничто не раздражало необщительного брата Момо — ничто не было способно его осчастливить.