Империя света

— Сколько это стоит?

Киен добавил еще несколько купюр поверх суммы, которую назвал продавец, и быстро сунул ему в руку. Продавец без какого-либо выражения на лице сказал, что сам не знает, на чье имя зарегистрирован номер, и что Киену это знать и не обязательно. Понажимав на кнопки, он показал ему, как пользоваться телефоном. Киен поблагодарил его и вышел из магазина.

26

Если прислушаться, можно было услышать, как в игровом зале этажом ниже ударяются друг о друга бильярдные шары. Иногда Чхольсу прикрывал глаза и слушал эти удары. Они напоминали треск ломающихся под тяжестью снега веток в тихую ночь. Тук. Ту-дук. Весенний снег, тяжелый, пресыщенный влагой, напоминает кьеркегоровскую «неистовую тишину». Он беззвучно ложится на ветви деревьев, которые держатся из последних сил. Эволюцией не предусмотрено, чтобы тонкие веточки сгибались под тяжестью. Они созданы лишь для того, чтобы тянуться вверх как можно выше — как можно ближе к солнечному свету. Если снега скапливается слишком много, они не выдерживают и с треском ломаются.

Когда с работой у отца-комика было туго, он отправлял маленького Чхольсу в Хвесон в гористой части провинции Канвон. Там на высоте шестисот метров над уровнем моря жили его дед, хромой после инсульта, и бабушка с врожденным слабоумием. Несмотря на хромоту, дед прекрасно со всем справлялся. Сарай всегда был до отказа завален дровами, и недостатка в картофеле, рисе или кукурузе тоже никогда не было. В последнюю неделю октября дед брал кирку и копал ямы для горшков с кимчхи. Бабушка была умственно отсталой, но ни в коем случае не глупой или сумасшедшей. Самое главное, в ней было постоянство. Тихая и теплая по натуре, она, как никто другой, обожала внука Чхольсу. Более того, она умела всей душой, не жалея ни капли, выражать свою любовь, что было большой редкостью среди скупых на ласку бабушек в этих краях. Она плохо считала — вернее, почти не умела считать и не знала чисел больше пяти — и была неграмотной, но при этом без труда понимала на слух все, что говорили окружающие. Когда маленький Чхольсу читал бабушке свои книжки, та лежала рядом с улыбкой ребенка на лице и увлеченно слушала внука, время от времени говоря что-нибудь вслух: «Ой, забавно! Это как снеговики». Или: «Сквозняк дует в свисток?»

Иногда бабушка использовала непонятные метафоры собственного сочинения. Она заливалась слезами, когда Чхольсу читал что-нибудь грустное, а если история была веселой, радостно хлопала в ладоши. Но телесериалы бабушка почему-то не любила и озадаченно хмурилась, когда смотрела на экран. Постоянно сменяющиеся сцены и мелькание лиц приводили ее в замешательство, и ей куда больше нравилось слушать по многу раз одни и те же истории, которые ей читал внук. Ее любимыми книгами были «Счастливый принц» Оскара Уайльда и «Маленькая принцесса» Фрэнсиса Бернетта. Другой бы удивился, увидев, как бабушка, сидя в доме на окраине горной деревушки где-то в глубинке провинции Канвон, с замиранием сердца слушает историю маленькой Сары Кру, но для Чхольсу это было частью повседневной жизни. Ему, напротив, странными казались нормальные бабушки других ребят. Их суровые, злые лица всегда выглядели устрашающе, словно они были готовы в любую минуту обнажить зубы в сердитом оскале, извергая грубое, смрадное дыхание.

Дом деда стоял посреди картофельных полей. Зимой здесь дули сильные ветры, поэтому крыша дома была построена очень низко и утяжелена подвешенными по краям камнями. Дед с бабушкой проживали зиму на запасах картофеля и кимчхи. В одну из заснеженных ночей, когда ветви деревьев с треском ломались от навалившейся тяжести, пожилая пара тихо занималась любовью. «Не ерзай так», — шептал дед. Было слыпшо, как он шарил под одеялом здоровой рукой, пытаясь задрать бабушкину юбку. В темноте раздавался тихий шорох муслина. Любовные утехи всегда почти сразу заканчивались коротким всхрипом деда. После этого они зарывались под одеяло и долго о чем-то шушукались и хихикали, словно дети.

Однажды в снегопад дед вышел из дома и захромал по сугробам через поле. Бабушка сильно простудилась, и он сказал, что сходит к старосте за лекарством. Однако в тот вечер он не вернулся. Чхольсу всю ночь слышал, как бабушка взволнованно ходила по дому взад и вперед. Где-то вдалеке раздавались протяжные крики фазанов. Наутро сбежались жители деревни и принялись искать деда. Следы на снегу вели в сторону гор. Это значило, что он изначально шел не к дому старосты. Правые следы были четкими, но левые смазались, потому что он подволакивал больную ногу. Следы резко оборвались перед молочной фермой, принадлежавшей известной корпорации, как будто дед в этом месте оторвался от земли и растворился в воздухе. Вокруг было лишь открытое пастбище без единого деревца. Зимой ферма чем-то напоминала горнолыжный спуск. Здесь на многие километры вокруг не было ни камней, ни растительности, а лишь мягкий и пологий склон. Куда же он мог деться? Жители деревни были в полном недоумении. Хромоногий дед ушел в горы на шесть километров от дома и бесследно исчез. Вероятно, он шел по темноте не меньше двух часов. Отсюда до демилитаризованной зоны было рукой подать, и если двигаться быстро, то за сутки можно было оказаться по ту сторону границы, преодолев горный хребет Тхэбэк, поэтому полицейские расследовали вероятность бегства на Север. Они знали, что дед Чхольсу был родом из Вонсана в провинции Южная Хамген. Однако все же было маловероятно, что шестидесятилетний хромой старик, оставив любимую жену, мог дойти по глубокому снегу до демилитаризованной зоны и пересечь границу, охраняемую десятками тысяч солдат, чтобы повидать свою родину.

Бабушка интуитивно догадалась, что произошло, когда по дому заходили чужие люди, а дедушки нигде не было видно. Интуиция у нее во многом была развита куда лучше, чем у других. Она не понимала тонкостей языка, но чутко улавливала все по тону речи и интонации. В этом бабушка чем-то напоминала собаку, долго прожившую в семье. Она забивалась в угол комнаты и плакала, убитая горем: «Мне грустно с цикадами. Мне грустно с цикадами».

Чхольсу всегда думал, что бабушка просто очень боялась стрекота цикад. Но он понял, что на самом деле она их жалела. Несмотря на поломанную грамматику — нет, скорее, благодаря ей, — печаль бабушки прямиком доходила до самого его сердца. Слова «печаль» было недостаточно, чтобы передать это горькое чувство, и маленький Чхольсу ощущал его тяжесть всем своим телом, словно ему на плечи и спину взвалили огромный мешок с картошкой. В ту ночь он заснул, молясь о том, чтобы отец поскорее забрал его домой.

Отец приехал из Сеула только через два дня после исчезновения деда. Он крепко обнял мать и долго сидел с ней, не проронив ни слова. Бабушка всхлипывала, словно маленькая девочка, прижавшись к его груди. Отец, чьей профессией было смешить людей, здесь, в Хвесоне, никогда не смеялся. Для Чхольсу всегда было загадкой, откуда у отца взялся его искрометный талант рассказчика, если дед-молчун за целый год произносил меньше слов, чем в клятве первоклассника, а бабушка едва могла сказать что-то связное. Возможно, он с детства ощущал болезненную необходимость доказать всем свое красноречие, потому что это был единственный способ поскорее избавиться от клейма недоумка. Отец прославился тем, что тараторил без остановки со скоростью пулемета, одновременно выплясывая ногами нечто наподобие твиста. В какой-то передаче даже пробовали измерить, сколько слов он произносил за одну минуту. История, которой могло бы хватить на целую повесть, в его исполнении умещалась не более чем в пару минут. Отец мог говорить без перебоя, и люди, едва поспевая за его речью, не могли вставить ни слова. Его визитной карточной были шуточные диалоги, когда он повторял слово в слово то, что говорил другой человек, а затем добавлял к этому что-то свое. Звучали они примерно так: «Ага, так вы говорите то-то и то-то? А я вот считаю, что…»

Чхольсу не знал, о чем именно был разговор между отцом и бабушкой. Он сходил в деревню, чтобы поесть сушеной хурмы, а когда вернулся, отец уже собирал вещи. Бабушка, по всей видимости, отказалась уезжать из дому с ними. Она уже по-своему нашла способ справиться со своей печалью. Она каждый раз накрывала стол на двоих и за едой разговаривала с дедом, словно он сидел перед ней живой. Если бы так вел себя здоровый человек, его давно бы уже забрали в психиатрическую клинику, но, глядя на бабушку Чхольсу, никто не видел ничего странного в этом маленьком ритуале.

Отец забрал Чхольсу обратно в Сеул.

— А как же бабушка?

— Соседи обещали присматривать за ней…

Через три года тело деда, погребенное под грудой гнилых листьев на дне ущелья, обнаружил собиратель женьшеня в пяти километрах от того места, где пропали его следы. Как он там оказался и почему, по-прежнему оставалось для всех загадкой, но так или иначе, его нашли. Почти сразу после похорон бабушка тихо умерла во сне. Отец Чхольсу, который в это самое время был сильно занят из-за новой работы на телевидении, опять приехал в Хвесон и в этот раз едва мог скрыть свое раздражение. На его лице читался немой упрек уж лучше бы вы за раз вместе умерли!

Тук. Ту-дук. Снизу снова донесся стук бильярдных шаров. Мужчина в сером жилете устало клевал носом, но, почувствовав на себе взгляд Чхольсу, очнулся и приоткрыл глаза:

— Что?

— Ничего. — Чхольсу отвел взгляд.

— Проследи-ка еще за Чан Мари. Она недурна собой, говорят?

— Даже если и так, она же его жена. Он с ней больше десяти лет прожил.

— Возле жены он наверняка хоть раз да объявится. Не спускай с нее глаз.

Чхольсу медленно поднялся с места.

— Будь начеку, она может оказаться одной из них, — машинально бросил ему в спину серый жилет.

Кивнув в ответ, Чхольсу подошел было к двери, как вдруг раздался телефонный звонок. Серый жилет взял трубку. «Да. Угу… угу… понял». Их взгляды встретились, и Чхольсу задержался на пороге.

— Выходит, она таки не одна из них, — объявил серый жилет и, записав что-то на листочке бумаги, протянул Чхольсу.

— Взять его?

— Нет, пока просто сядь на хвост. Этот ублюдок, кажется, вот-вот наложит в штаны.