Империя света

Временами Икдока мучило чувство вины, и ему казалось, будто все это из-за того, что он перетащил когда-то здоровую и жизнерадостную студентку столичного вуза в глухую провинцию. А иногда, в минуты гнева, ему хотелось бросить все и развестись. Мать Мари родилась и выросла в Сеуле, и до встречи с ним она и подумать не могла, что в один прекрасный день переедет в Кванчжу и остаток жизни будет женой торговца спиртным. Но что случилось, то случилось. Икдок знал, что причина ее депрессии была не в этом, и помощник приходского священника, который якобы изучал клиническую психологию, тоже так говорил, но легче у него на душе от этого не становилось.

Тем не менее у них появились дети. Младшенькая Мари была отличницей. Она не раз становилась лучшей ученицей в классе, и Икдок с нескрываемой гордостью рассказывал всем об успехах дочери. В конце концов она поступила в университет в Сеуле и покинула родительский дом.

Старший сын Чонсок в пять лет получил травму головы. Увидев мчавшуюся на задание пожарную машину, он выскочил за ней на дорогу, и его сбила вторая машина, которая шла следом. Ему сделали несколько операций на головном мозге, но в итоге он выписался с диагнозом «умственная отсталость тяжелой степени». Второй сын Инсок был угрюмым и молчаливым ребенком, который любил в одиночестве читать книжки. Он находил укромный уголок на складе отца среди ящиков со спиртным и забивался туда на целый день. Склад он знал как свои пять пальцев, и никто, кроме их собаки, не мог его там найти. Инсок хорошо учился, но уезжать в Сеул не захотел. Вместо этого он остался с родителями и поступил в один из провинциальных государственных вузов. Мари же была другой. Она была абсолютно не похожа на мать, а, наоборот, унаследовала от отца его прирожденный оптимизм. Всегда жизнерадостная и энергичная, Мари во всем брала инициативу в свои руки и никогда просто так не сдавалась. Она любила похвастаться и покрасоваться перед другими и терпеть не могла проигрывать.

Но депрессия матери сильно угнетала Мари. Ее сердце сжималось в комок каждый раз, когда она приходила домой из школы и заглядывала в комнату поздороваться. Мать никак не реагировала на голос дочери, а лишь лежала молча, натянув одеяло до самых бровей. В такие моменты Мари иногда со страхом думала, не умерла ли она, но при этом какая-то ее часть втайне хотела, чтобы лежавшая под одеялом мать оказалась мертвой. Все равно ведь мама уже безнадежна. Поздоровавшись так с матерью, она разворачивалась и упиралась в Чонсока, который уже стоял возле нее и глупо улыбался. Ничего дурного в нем не было, но иногда он мастурбировал в своей комнате, даже не замечая, что дверь открыта настежь, и Мари воспринимала его скорее как огромного орангутанга, нежели человека. С возрастом он неуклонно набирал вес, и на момент ее отъезда в Сеул весил уже порядка ста пятидесяти килограммов. С тех пор его больше не взвешивали, потому что он терпеть этого не мог, и никто не был в силах взгромоздить этого гиганта на весы. В доме был отдельный туалет специально для Чонсока. Обычный керамический унитаз под ним трескался, и им пришлось установить для него сделанный на заказ унитаз из металлопластика. Мари была убеждена, что, если бы не депрессия матери, брат не растолстел бы до такой степени. Хотя она никогда не признавалась в этом, ее мечтой в те годы было поскорее покинуть родительский дом и уехать как можно дальше, и она понимала, что для этого должна была хорошо учиться.

Как только Мари поступила в университет и избавилась от гнетущего присутствия матери, ее природный оптимизм тут же вернулся к ней. С какими бы трудностями Мари ни сталкивалась, она всегда говорила себе: «Ничего страшного, выкрутимся». Время от времени она небрежно записывала в своем дневнике: «Все решают слова. Слова меняют поступки, а поступки меняют судьбу».

Отшумел День первокурсника, когда вокруг было не ступить из-за многочисленных торговцев сладкой ватой и фотографов с большими камерами, и на следующий же день окутанный утренним туманом университет обнажил свой истинный облик. Мари ждали несколько добротных кирпичных построек времен японской оккупации и кое-где потрескавшиеся здания из дешевого железобетона, наспех построенные на деньги Запада. Азалии и магнолии, которые прикрыли бы топорную архитектуру, еще не расцвели. Ветер с низких холмов на севере несся через пустынный университетский городок в сторону главных ворот. На площади перед главной библиотекой сиротливо стоял невзрачный памятник основателю, а сама площадь была покрыта черным асфальтом вместо брусчатки, чтобы студенты во время демонстраций не выламывали камни и не бросали их в полицию. Это было начало 1986 года, когда только что созданная Новодемократическая партия возглавила движение за пересмотр конституции и введение прямых выборов, позже вылившееся в события 3 мая в Инчхоне, но первокурсница Мари ни о чем этом пока знать не могла. Лишь обтрепавшиеся плакаты на стенах библиотеки смутно намекали на надвигающиеся политические волнения. Повсюду крутили документальный фильм японского телеканала о кровавых событиях в Кванчжу, но для нее, уроженки Кванчжу, в этих кадрах не было ничего нового или шокирующего.

Куда больше внимание восемнадцатилетней Мари в первый учебный день привлек мастер-класс «Очарование походки», который устраивала обувная компания «Эсквайр». Реклама с последней страницы газеты задавала ей вопрос:

Есть ли в твоей походке семь составляющих очарования?

1. Носок туфли первым, касается земли.

2. Ноги полностью выпрямляются.

3. Колени слегка трутся друг о друга.

4. Легкие шаги по прямой линии.

5. Спина ровная, грудь расправлена.

6. Размах рук при ходьбе 15 градусов.

7. Голова поднята, взгляд прямо перед собой.

А как ходишь ты? По походке можно судить о твоем характере, уме и воспитании. Красивая походка начинается с удобной обуви и правильной осанки.

Прочитав это, Мари ипытала стыд за свою походку. Ни одной из этих «семи составляющих очарования» она у себя не обнаружила. Она впервые открыла для себя, что назначение ходьбы состоит не только в перемещении из одного места в другое. Как гласила реклама, походка являлась выражением характера, ума и воспитания. Первым делом ей надо было заменить кроссовки парой хорошеньких туфелек на каблуках. Она поехала на Мендон и купила себе туфли «Эсквайр» и вместе с ними получила билет на мастер-класс «Очарование походки», который лично вела известная супермодель. Занятия проходили в модном районе Апкучжон в 14:00 и в 19:30, и Мари выбрала вечернее время. Надев только что купленные черные туфли со сверкающими острыми носиками, она дошла до остановки в Синчхоне и села в автобус. Автобус пересек реку по мосту Ханнам, проехал район Синса и помчался в Апкучжон. Здесь, в Каннаме, застройка еще шла полным ходом, и из-за беспорядочно торчавших тут и там зданий весь округ напоминал разинутый рот ребенка с выпавшими молочными зубами. На окнах новеньких многоэтажек висели огромные вывески с надписями «СДАЕТСЯ». Некоторые критиковали Каннам, который был заставлен новостройками без единого клочка зелени, называя его кирпичным складом под открытым небом. Но в глазах Мари, напротив, Апкучжон и Синса с их полным отсутствием зелени казались еще притягательней. Зеленый цвет отдавал деревенщиной — серый был в авангарде. Каннам разом пленил ее: это был мир сверкающих вывесок, где одетые по последней моде девушки разъезжали на легковых автомобилях по широкому проспекту. Кто знает, не случись с ней в тот день досадная неприятность, ее жизнь, наверное, сложилась бы совсем по-другому.

Выйдя из автобуса перед универмагом «Ханъян», Мари направилась к назначенному месту, разглядывая по пути фирменные вывески «Макдоналдс», «Пицца Хат» и прочих американских ресторанных сетей. Новые туфли еще не сели по ноге и начали натирать ей пятки. Только она засомневалась, сможет ли в таком состоянии пройти мастер-класс по красивой походке, как правый каблук угодил в щель между торцами мостовой и она подвернула лодыжку. Что тогда, что сейчас суставы у Мари были очень слабыми, и малейшая неосторожность оборачивалась растяжением. Если бы она села там же и помассировала как следует лодыжку, чтобы расслабить мышцу и связки, все наверняка бы обошлось, но Мари постеснялась сделать это и, терпя боль, пошла дальше. Ей казалось, что все люди на остановке и перед «Макдоналдсом» смотрели на нее. Не пройдя и нескольких метров, она все же остановилась и рухнула на край клумбы. Сидя на холоде в минус три градуса в тонкой юбке, не доходившей до колен, Мари сокрушалась не столько из-за больной лодыжки, сколько из-за того, что она не попадет на «Очарование походки», и от обиды у нее на глазах выступили слезы. Лодыжка теперь болела так, что невозможно было ступить на правую ногу, и на ощупь казалось, что она уже сильно опухла. Мари долго сидела на краю клумбы, стараясь сохранить невозмутимый вид, как будто она просто ждет кого-то. Но как только солнце скрылось, на улице еще больше похолодало, и ей вдруг стало жутко в этом городе, где ей некого даже позвать на помощь. Каннам, пленивший ее с первого взгляда всего несколькими часами ранее, теперь казался холодным и бездушным чудовищем из серого бетона. Никто из прохожих так и не подошел к ней, чтобы помочь. Мари поняла, что если останется сидеть здесь, то в конце концов окоченеет. Она решительно скинула туфли и, запихнув их в сумочку, заковыляла босиком по ночному морозу. На ней были лишь капроновые чулки, и леденящий холод от промерзшей мостовой пробегал по жилам до самого сердца. Рафинированные обитатели Апкучжона не обращали никакого внимания на босоногую девушку. Мари поражали невозмутимость и напускное безразличие большого города. Если бы девушка с босыми ногами шла, прихрамывая, по Чхунчжанро в Кванчжу, то кто-нибудь давно бы уже взял ее себе на спину или посадил в такси до дому. Но здесь никто на нее даже не смотрел. Подволакивая правую ногу, Мари кое-как перешла дорогу и встала на автобусной остановке, ухватившись рукой за недавно высаженное дерево гинкго. Автобуса долго не было, и когда он все же пришел, она с трудом взобралась в него и после долгих мучений добралась, наконец, до студенческого пансиона в Синчхоне.

А не подверни она в тот день ногу и стань обладательницей изящной походки, многое в ее жизни пошло бы по-другому. Ей бы не пришлось несколько дней лежать в постели у себя в комнате, земляк Мари курсом старше не повел бы ее в больницу, и она вслед за ним не вступила бы в кружок активистов. Мари чувствовала себя отвергнутой Каннамом и вообще Сеулом и была счастлива, что встретила этих людей, которые говорили на родном для нее провинциальном диалекте и помогли ей в трудную минуту.

Иногда Мари размышляла о том, как бы сложилась ее жизнь, если бы она не забеременела и не родила Хенми. Если бы ее мать не впала в депрессию. Если бы она не встретила Киена. Нет, если бы она не приехала учиться в Сеул. Откуда же, с какого момента все пошло наперекосяк? Глупый вопрос? Хорошо, поставим его по-другому. Что бы я сделала, будь мне сейчас снова двадцать? Мари глубоко задумалась, стоя перед светофором. Наверное… Она удивилась тому, как быстро в ее голове всплыл ответ. Она бы не ввязывалась ни в какое студенческое движение. Учила бы английский, по выходным играла бы в теннис, а летом ездила бы на пикники с ребятами из яхт-клуба. Встречалась бы с парнем из богатой семьи, который вот-вот должен уехать учиться за океан, а потом вышла бы замуж за другого, еще богаче, который ревновал ее к первому. Уехала бы с ним далеко-далеко, защитила бы там диссертацию по социологии или психологии и, вернувшись в Корею, сейчас преподавала бы в каком-нибудь университете. И она уж точно не бросалась бы до сорока лет из стороны в сторону, меняя профессии одну за другой. Чем бы Мари ни занималась, она никогда ни в чем не блистала, ни когда работала страховым агентом, ни сейчас, в роли консультанта в автосалоне. Ни даже в студенческие годы, когда участвовала в движении активистов в поддержку Ким Ирсена. Почему она, отличница и любимица всех учителей школы, за всю жизнь так ни в чем себя и не проявила? Может, это чьи-то коварные происки? Она не хотела признавать, что дело было в ее собственных ошибках. Наверняка чей-то злой умысел, неотступно преследовавший ее, чья-то невидимая рука вмешались в ее жизнь и преградили ей путь к успеху. Иначе почему…

Би-би-бип, би-би-бип. Услышав сигнал переключения светофора, Мари машинально тронулась с места и начала переходить дорогу. Она сделала шага три-четыре, и тут прямо перед ее носом — без преувеличения, в буквальном смысле, всего в нескольких сантиметрах от ее носа — на полной скорости пронеслась «Санта Фе». Мари отшатнулась назад, перед глазами на мгновение потемнело. До смерти перепуганная, она повернула голову вправо и гневно посмотрела вслед чуть не сбившему ее внедорожнику. Тут же оказался инспектор. Он вышел вразвалку на третью полосу и жестом остановил машину. «Санта Фе» сбавила скорость и подъехала к обочине. Когда полицейский на дороге останавливает проскочивший на красный свет автомобиль, он чем-то напоминает медведя на охоте. С виду медлительный, он всегда бьет безошибочно и цепко хватает добычу. Инспектор подошел к машине, и водительское стекло медленно опустилось. Мари сделала глубокий вдох и направилась в их сторону. «Хм, а ведь утром я стрельнула у полицейского пару сигарет», — подумала она и слегка ухмыльнулась. Она рассчитывала, что если водитель начнет отнекиваться, то она скажет полицейскому, что своими глазами все видела. Эта машина совершенно точно проехала на красный свет! На тот момент она еще чувствовала себя уверенно, словно преимущество было на ее стороне. Полицейский заметил приближавшуюся к нему Мари и искоса посмотрел на нее. Из окна машины показалась голова водителя и тоже повернулась в ее сторону, как будто желая посмотреть, в чем дело. Она ожидала увидеть молодого крепко сложенного мужчину, но, к ее удивлению, водителем оказалась девушка на вид чуть старше двадцати лет. На ней был эффектный черный костюм от «Прада» с глубоким вырезом, аккуратно уложенные лесенкой волосы обрамляли маленькое смазливое личико, отливая шелковистым блеском. Бросив на Мари пренебрежительный взгляд, она принялась кокетничать с полицейским:

— Ой, понимаете, я просто очень опаздываю кое-куда, поэтому немножко поспешила на светофоре. У меня права совсем недавно, вот посмотрите.

Глядя с улыбкой на инспектора, она протянула свое удостоверение. При этом она не переставала следить краем глаза за Мари, которая уже стояла возле них и наблюдала за разговором. Наконец, не выдержав ее пронзительного молчания, полицейский повернулся к ней и спросил:

— Что-то случилось?

Она изо всех сил пыталась сохранить спокойствие и медленно произнесла:

— Эта машина только что чуть не сбила меня на пешеходном переходе.

Полицейский перевел взгляд на ее загипсованную руку, затем обратно на лицо:

— И что, вы ранены?

— Нет, не ранена, но я чуть было не погибла! — ответила Мари уже немного повышенным тоном.

В этот момент вмешалась «Прада»:

— Да это потому, что вы выскочили на дорогу, когда зеленый еще даже не загорелся. Надо же смотреть на светофор…

Мари вдруг охватил приступ неконтролируемого гнева. Это была крайняя степень злости и раздражения, какие обычный человек испытывает не более чем несколько раз за всю жизнь. Девушка еще не успела договорить, когда рука Мари вдруг резко метнулась в окно машины, словно кобра, которой наступили на хвост, и вцепилась в ее роскошную шевелюру. Девушка завопила. Не ослабляя хватки, Мари в ярости трясла ее за волосы и кричала, указывая в сторону пешеходного перехода через двенадцать полос дороги: