Империя. Цинхай

– Сколько его помню, он всегда таким был. Иногда необщительность бывает не от того, что парень зазнался, а от того, что не испытывает доверия, или уверенности в себе.

– Уж кому-кому, а ему уверенности в себе не занимать, - сказала Дами, ища в глазах Энди поддержки. Тот кивнул, соглашаясь. Улыбаясь, он погладил ладонь жены.

– Я не могу хорошо его знать, потому что редко с ним вижусь и общаюсь, но веря в твою проницательность, предположу, что ты угадываешь с его характером. – Сестра Квон Джиёна незаметно вздохнула, переведя взор к окну. После обеда она видела Ифаня, гуляющего с Викторией. Изумительная пара, им бы быть женихом и невестой, а не братом с сестрой. Они степенно и заторможено, как впадающие в спячку мухи, шли по дорожке, роняя фразы редко, словно из их уст рождался жемчуг, а не слова, и метать его на гравий под ногами выглядело бы расточительством. Слышно издали не было, о чём они, но было видно, что ни он, ни она не отличаются болтливостью.

– Я угадываю ещё то, что у детей твоего друга Чана проблемы с личной жизнью. Женат только первый, старший сын, но другим сыновьям и дочерям тоже много лет! Почему никто не вступает в брак? – Дами понимала только Цянь, чью историю в общих чертах передал Джин, и Хангёна, который был неисправимым бабником. Но что касается Эдисона, Николаса, ушедшего из вольного братства? Что им мешало? Фэй с монастырскими замашками, Эмбер с феминистическими, хотя именно её пытался несколько раз познакомить с кем-нибудь Энди.

– Будем надеяться, что Генри с Кристал всё же поженятся, - произнёс мужчина. «Чтобы Джессика обрела большие права находиться здесь?
– поджала губы Дами. – Я бы наоборот этих дамочек Чон спровадила подальше». – Наверное, их отец нагулялся за всех, - посмеялся Энди. – Я сам тоже думал над этим, почему у человека, такого любвеобильного и неугомонного от природы, у всех, кроме одного ребёнка ничего не складывается? От двенадцати детей – двое внуков!

– Это из известных, пораспрашивайте Хангёна, готова спорить, найдётся ещё десяток, - поддержала веселье мужа Дами. В их идиллию вторгся настойчивый стук в дверь.

– Кто там? Я же просил не беспокоить! – крикнул Энди.

– Срочное дело, господин Лау! – раздался голос служанки, в котором тряслась тревога и слышалась паника. Хозяин дворца посмотрел на Дами, отметил, что она плотно запахнутая в непрозрачном атласном халате, развернулся ко входу:

– Откройте!

Обе створки распахнулись, по бокам встали Джексон и Сандо, несущие дежурство, позади них стояло двое телохранителей Энди, ожидающих, когда придётся проводить его к собственной опочивальне. Вошедшая девушка почти упала на колени, таким низким был её взволнованный поклон.

– Господин Лау! – не оттягивая, бросилась она в объяснения. – Госпожу Николь отравили!

– Что?! – поднялся Энди.

Стоявший у двери Сандо почти перестал слышать. Он только видел немое движение главы синеозёрных, нависшего над служанкой и уточняющего, о чём она говорит? В ушах ухнуло, золотой ощутил льющуюся в висках кровь. Госпожу Николь отравили. Ему показалось, что отрава сразу же полилась по его крови, и яд вертится в его сердце, разъедая его. Сандо повторял только один приказ самому себе: стой, стой, стой! Потому что он не мог стоять, он бежал, он уже был там, где-то, где она, вопреки предостережениям и запретам, он чувствовал, как оторванный кусок его тела бежит разбираться, что произошло. Но он на дежурстве, он на посту, прежде всего долг. Он не имеет права показать, что его волнует, что он связан… И вместо этого «стой!» самому себе он впивается глазами в Дами и без слов кричит, приказывает уже ей: «Поднимайся и иди! Иди, иди, иди!». Потому что без неё он не может уйти, потому что он приставлен к ней. Дами встала, обвив плечо Энди руками. «Иди, умоляю, беги, беги туда!» - вопит голос Сандо, но он стоит, безразличный, безучастный, выдержанный, начавший снова слышать, о чём идёт речь.

– О боже, Николь! – ахнул Джексон. – Дядя Энди, скорее, нужно к ней!

– Да, быстрее, - кивнул Энди и указал на выход. Дами потянулась следом, и Сандо, опережая их всех, зная, куда все направляются, больше не сдерживается. Он мчится, он пересекает пространство так, словно его не существует.

Дверь спальни Николь открыта, там толпится прислуга, и многие из членов семьи. Изнутри раздаются стоны и хрипы, переходящие в крик невыносимой боли.

Сандо растолкал всех на своём пути и, замерев на секунду в проёме, увидел валявшуюся на полу девушку, скорчившуюся в позе эмбриона, держащуюся за живот, иссиня-серую, с фиолетовыми губами и задыхающуюся от непосильных вздохов. Пресный пот, предвещающий смерть, катился по её лицу.

========== Выжившие ==========

– Николь! – воскликнул Энди, опускаясь к ней, на пол. Он стал оборачиваться к присутствующим людям: - Врача! Срочно, зовите сюда моего врача!

– Ааа! – скрючилась в очередном приступе боли Николь. Она успела взглянуть на Сандо, стоявшего гранитным утёсом над морем волнений людей, и не нашла никакого отклика на свои страдания, поэтому, когда её чуть отпустило, она ухватилась за руку Энди, сочувственно оглядывавшего ту, которую знал с пелёнок. – Мм… - простонала она, стиснув зубы. Из-под ресниц брызнули слёзы, вызванные мучениями внутри, и смешались с потом, катившимся из-под светлой чёлки.

– Что произошло?! Что она ела?! – кричал Энди служанкам, но те косились друг на друга, не решаясь отозваться, да и не помня от всей этой суматохи и осознания её последствий, кто и кому что подавал, был ли кто на ужине? Или не был?

Сандо смотрел на Николь, ещё раз осилившую бросить на него взгляд, обвиняющий, зовущий, не понимающий, почему он не обнимет её хотя бы в этот страшный час? А если этот час последний? У наёмника на шее, среди прочих амулетов, висела крошечная амфора, в каких в прежние времена носили благовония или духи. На Утёсе богов такие амфоры вольным братьям раздавали для других целей, с другим содержимым. Среди старейшин был чойчжон, ведающий ядами и противоядиями. Он знал секрет средства, справляющегося с любым из известных ядом, и выдавал одну его порцию каждому наёмнику на год, чтобы тот мог себя спасти, если вдруг настигнет такая беда, и его попытаются уничтожить через отраву в еде. Второй порции в год не полагалось, наёмникам давался один шанс, в остальных случаях они сами должны были быть умнее и предугадывать угрозу своей жизни. Сандо схватился за эту амфору, сжав её в кулаке. Он знал, что тайное лекарство чойчжона поможет, но так же и знал, что его наняли ради безопасности Дами, и добровольная помощь Николь выдаст их отношения. А если не выдать их отношения – она умрёт. Сандо много раз видел, как действует тот или иной яд. На Утёсе не щадили ни своих, ни чужих. И он знал по всем признакам, которые проявляло отравление Николь, что пока придёт доктор – обратного пути от смерти уже не будет. А в дверях толпилось всё больше людей. Девушка сжимала зубы и молчала, хотя ей хотелось кричать уже не только от физической боли, но и для того, чтобы умилостивить возлюбленного и заставить его подойти к себе. Она чувствовала – это их последняя встреча. Слёзы текли по щекам, бледнеющим и обескровленным, но она хотела и перед смертью показать, что жестокость равнодушия будет на его совести, и она их не выдаст, смолчав и не обратившись к нему, как он от неё и требовал. Как требовали обстоятельства и условия, в которых они спутали свои судьбы.

Сандо оттолкнул мельтешившую перед ним служанку, упал рядом с Николь на пол, и, перехватив у Энди даже её руку, поднял её голову, кладя на свои колени. Сорвав с шеи противоядие, он вырвал зубами пробку и поднёс амфору к серо-синим губам китаянки.

– Пей! – грозно прошептал он. Николь застыла, на мгновения забыв даже о боли. Ресницы задрожали, а мокрые глаза уставились на вольного брата, не верящие, что он сделал это. – Пей! – поторопил её Сандо.

– Не надо… - Изогнувшись и опав обратно, Николь подавила очередной крик. – Ты не должен…

– Пей! – Девушка схватилась за живот и согнулась пополам, закричав опять и уже не управляя собой. Тяжело задышав, Сандо больше не думал. Он принимал решения и действовал. Вылив противоядие себе в рот, он поймал лицо Николь, крепко зафиксировал его в своих ладонях и прилип к ней поцелуем, через который перелил лекарство. Он не отрывал свои губы, пока не было проглочено всё до последней капли. Секунды отсчитывали жизнь Николь, медлить было некогда. Золотой осознавал, что выдал их связь и роман, но он и осознавал, что не может поступить иначе, оставшись у стенки наблюдать, как в агонии погибает та, что отдала ему своё сердце, а за ним и тело, всю себя. На весах лежали сохранность Николь и его репутация. Наёмник слишком гадкое и тёмное существо, чтобы печься о репутации, хотя, возможно, теперь на Утёсе богов будут на него смотреть по-другому, когда узнают, что самый первый и лучший воин размяк от чувств в сухих горах Цинхая. Возможно, какая-то репутация всё же должна была быть.

Поцелуй подействовал на Николь, как обезболивающее. Она обмерла и ослабла в руках Сандо, прекратив малейшие движения. Энди, открывший у себя на глазах нечто, о чём в своём доме не подозревал, чуть отодвинулся, позволяя вольному брату действовать, поскольку видел уверенность его движений и поступка и доверился в спасении дочери друга. Дами круглыми глазами смотрела на своего телохранителя, словно видя впервые. Этот человек пугал её, страшил, вызывал опасения и отталкивал, потому что выглядел самым беспощадным и злобным из всех, кого она знала, и вот он баюкает на руках едва не скончавшуюся девушку, целуя её вспотевший лоб и прижимая к своей груди, вытирая с восковых, сизых щёк слёзы, отводя свои глаза от изумлённых взглядов публики.