Империя. Цинхай

Возможно, солнце опустилось ниже и накинуло на сады сумерки, но под кронами, в потайном любовном гнезде, ничего не изменилось. Сандо сидел прямо на траве и корневищах, выпирающих из земли, а Николь на его коленях. Они отдышались, и теперь набирались сил и выдержки, чтобы разойтись до следующей встречи. Она потёрлась лбом о его щетинистую щёку и прижалась крепче к его груди.

– А я ведь на самом деле о тебе очень мало знаю. Ты никогда не отвечаешь на мои вопросы о себе. Что бы я ни сказала полчаса назад, ты ведёшь себя мудро, и кажешься очень мудрым. У тебя есть какое-то образование или нет?

– Какая разница? Ты обо мне складываешь впечатление и без этого. И так получается ближе к правде.

– Где ты родился?

– Неважно, я туда возвращаться не собираюсь. – Николь устало вздохнула. Вряд ли она что-то из него вытянет.

– Ну, а твоё происхождение? Ты же не чистый кореец, я вижу, не только ты умеешь замечать. Уж это мог бы и сказать, такие вещи не выдают никаких секретов, не дают никаких точных сведений о тебе. – Сандо откинул голову, открыв широкую и мощную шею, которую Николь сразу же поцеловала, проведя по ней пальцем. Он тщательно всё взвесил и решил, что национальность его родителей на самом деле никак не влияет на его двойную, тройную игру. Среди братьев-золотых о его родителях тоже никто не знал, потому что он много лет не был дома.

– Мой отец – кореец, - сказал наёмник. – А мать метиска. Её отец был мулатом откуда-то с Карибского побережья, а бабушка по матери – из народа науа, откуда-то из Мичоакане.

– Мичоакане? Где это?

– В Мексике. – Когда урывал свободное от наёмнического ремесла время и путешествовал с золотыми, наводя в мире порядок, Сандо побывал на родине предков, хотя родился и вырос на берегу Южной Кореи. Отец был простым рыбаком, и никогда не приходилось испытывать голод, благодаря добыче свежей рыбы к столу, но никогда не приходилось чувствовать и обеспеченности, потому что рыба – это всё, что вдоволь водилось в лачуге в совокупности со снастями, сетями, канистрами с топливом для катера, впитавшейся в доски солью и трофейными крупными крабами или морскими звёздами. Крупное не ели – сохраняли экспонатами из прихоти главы семейства.

– О! – восхищено расширились глаза Николь. – Так, в тебе кровь индейцев… твоя мать, наверное, была красивой женщиной. – «Возможно, она до сих пор красивая женщина» - подумал мужчина, не навещавший семью с того дня, как ушёл из дома ради мести за покойную возлюбленную. О родителях, он надеялся, позаботятся родственники, которых хватало. А он всегда был сам по себе. Жил и старался ради других, помогал и работал, как мог, но был сам по себе.

– Давай не будем больше обо мне, ладно? – попросил Сандо у Николь, и она сдалась, услышав нежную и мягкую, редкую для него интонацию. Они недолго помолчали. – Ну, а ты сказала, что любила читать раньше, что же случилось теперь? Настолько всё неинтересно по сравнению с тем, чем мы занимаемся на пару?

– Нет, дело не в этом… Я заметила, знаешь, что в книгах и фильмах всё время стараются придумать какую-то глобальную катастрофу: конец света, войну, тоталитарный режим, не дающий и вздохнуть свободно. Там постоянно показывают или расписывают какие-то ужасы, тайфуны, массовые взрывы и перестрелки, только пройдя которые можно обрести любовь, или покой, или я не знаю, что ещё. Нет, бывают и совсем плохие финалы, где никто ничего не обретает, но большинство романов на бумаге и на экране основаны на надуманных апокалипсисах, борясь с которыми герои обретают что-то. Причём обретают то, что у них могло быть и до этого. Чаще и было до этого, но только свержение инопланетян помогает им заметить человека рядом или полюбить! Что за ерунда? И это всё мне как будто бы втюхивают и навязывают, словно утверждая, что я не могу быть счастлива, если не переживу абсолютный завал, какую-то лютую драму, переделку, поединка с монстрами или диктатором. А я не хочу, Сандо, не хочу никаких переделок и ужасов, не хочу сражаться и быть героиней. Я, может, так долго и была несчастна, что верила в эти массмедийные басни, что без злоключений и подвигов нельзя найти покой и радость, нельзя найти тебя. Но ты здесь, и больше всего теперь я боюсь, что случится какая-нибудь заваруха, а мне её не надо, уже не надо. Поэтому я не открываю больше книг, и в кино не поехала с Генри и Кристал. Хватит этих сказок.

– Ну, наверное, сценаристы и авторы сочиняют от скуки, пока сами не встретили ничего хорошего…

– Нет, мне кажется, что они создают Третью мировую войну, экологическую гибель планеты и прочее в своей фантазии знаешь зачем?

– Зачем же?

– Чтобы оправдать своё неумение быть счастливыми.

– То есть?

– Да! Вот так, создал катастрофу, пережив которую герои познали счастье, и всё, можешь со спокойной совестью говорить, что ты весь такой неудачник, потому что нет борьбы, нет возможности показать себя, нет условий для духовного роста. Они оправдывают свою серость надуманными трагедиями, вот что я думаю. Но не знают ни истинной трагедии, ни истинного счастья.

– Философ, - погладил по голове её Сандо, - иногда, увы, так и бывает, что, не познав горечи, не познаешь сладости. Потери и лишения открывают нам глаза и дают ощутить ценность чего-либо.

– Да почему так? Почему именно так? Почему люди сразу не могут не быть слепыми?

– Человек не рождается даже умеющим стоять на ногах и ходить, а ты хочешь, чтобы мы все сразу были рассудительными и обладающими знанием? Чтобы ребёнок пошёл – ему помогают встать и показывают, как делать шаги, чтобы он заговорил – с ним разговаривают. Но как только дело доходит до умения любить, уважать, жертвовать – никто не показывает пример, учителя куда-то деваются. Как же не вырастать слепыми? Современным детям не показывают даже, как надо любить других, их либо отдают на поруку гаджетам и компьютерам, чтобы воспитывались сами, либо залюбливают до смерти, так что бедное чадо только и знает, как любить себя, ведь мамаши, папаши и бабули показывали лишь любовь к нему. Друг друга при этом можно крыть матом, посылать, ругать, обзывать за спиной, не выполнять просьб, не проявлять почтения, не оказывать помощи, хотя именно отношения между собой, которые можно было бы наблюдать со стороны, как пример для подражания, воспитали бы ребёнка, но никак не забетонированный вектор в его сторону, с баловством, потаканием, исполнением капризов и становлением в центр внимания. Им ещё месяца от роду нет, а они выставлены тысячам на Фэйсбуках и Инстаграмах. – Николь опустила лицо и тронула через майку грудь Сандо, пропесочившего то, с чем сталкивался в свои отпускные будни, к чему тщательно приглядывался, когда был не занят, чтобы понимать и ведать, ради чего сражается, за что, в какой части требуются исправления, а где всё хорошо. И часто ему не терпелось перекроить мироздание от и до.

– Ты был бы замечательным отцом, - постаралась без упрёка или жалости произнести Николь, но наёмник уже сделал себе замечание, что зря коснулся темы детей.

– Что мусолить пустое? На той неделе приехал очередной твой брат, Ву Ифань. – Сандо при любом удобном случае хотелось приобретать сведения и подбираться к изучению каждого, кто пока что был потенциальным врагом. – Ты с ним в дружбе?

– Не очень, а что?

– Я заметил, что с Эдисоном они тоже почти не общаются.

– Они слишком похожи, чтобы найти общий язык.

– Разве? Мне картина представилась обратной. Эдисон – хитрость и коварство, а Ифань – безразличие и нарциссизм.

– В чём-то ты прав, а в чём-то нет. – Сандо специально обрисовал всё грубо и парой слов, чтобы выглядело не очень достоверно и хотелось поправить. В этих поправках Николь и должна была выложить о братьях больше, чем наёмник успел бы вызнать сам с помощью изучения на расстоянии. – Эдисон не лишён самолюбования, но он получает удовольствие от осознания своего ума. Когда у него что-то удаётся, когда он кого-нибудь затыкает за пояс на словах – он блаженствует и пышет бахвальством, а Ифань всего лишь уверен в своей красоте и не ждёт никакого ей подтверждения, что же касается хитрости и безразличия… Эдисон равнодушнее, чем кажется. Иногда он делает вид, что увлекается, но на самом деле ему это не нужно. А Ифань не всегда прост. Отец когда-то хотел держать его при себе, потому что он сметливый малый, и знает уйму языков, не то шесть, не то восемь, но Ифань прикинулся бестолочью и непригодным для дел, и теперь почивает на лаврах в Нью-Йорке. Знаешь, сколько надо ума, чтобы заставить отца поверить в свою непригодность?

Сандо не знал, но догадался, что приличное количество.

Всё о том же Ифане разговор шёл и следующим вечером в спальне Дами. Не настроенная на супружеский долг, она притворилась недомогающей, и Энди пришёл к ней сам, посидеть перед сном, боясь настаивать, чтобы не повредить состоянию жены, о котором безумно пёкся. Нарастающее осознание отцовства окрыляло его и придавало сил. В молодости, впервые взяв на руки Джаспера, которого уже нет в живых, Энди не испытал и малой доли того, что испытывал уже сейчас, ещё не представляя, как будет выглядеть новорожденный, мальчик это будет или девочка. Срок беременности был немногим больше месяца, а предводитель синеозёрных не мог дождаться и грезил тем, как взглянет на младенца. Мог ли он подумать, вступая второй раз в поздний брак, что испытает нечто подобное? Он предполагал возможность отцовства, но не зацикливался на ней, не ждал от Дами непременного зачатия. Она была молодой и сулящей союз с Драконом, и этого было достаточно, чтобы взять её себе. Она в приятный довесок оказалась красивой, и Энди стал привязываться к ней. Она приняла в себя часть его и теперь вынашивала новую жизнь, их общую, их продолжение, и это уже был предел возможных чувств. Глядя на юную супругу, Энди держал её за руку, сидя в соседнем кресле.

– Мне не нравится его напыщенность, - честно сказала Дами об Ифане, приняв легкомысленный вид.

– Напыщенность?

– Тебе он таким не кажется?

– У всякого уважающего себя человека есть доля тщеславия, но у Ифаня она скорее на лице, чем в душе.

– Ты думаешь? Он необщительный. Я надеялась, что отдохнув с дороги, он расскажет что-нибудь об Америке, о Нью-Йорке, о своей жизни, а он… - Её никто не перебил, но Дами недоговорила, задним числом поняв, что переняла особенность пятого сына.