Искательница бед и приключений
Шрифт:
– Хотелось бы знать, откуда взялась засада, – угрюмо сказал Иверс. Он впервые заговорил о том, что произошло в ущелье. – Бандиты нас ждали. Сумели проникнуть внутрь другими тропами. Там был и твой старый знакомый, Джемма. Наверное, он преследовал тебя.
– Или же они знали о карте и охотились за ней. Учитывая нападения в переулке и на пароходе.
– А вот это совсем плохо.
Забывшись, он повернулся, чтобы продолжить разговор. Неудачный выбрал момент, потому что я как раз расстегнула рубашку и оттянула ворот, чтобы дать ему просохнуть.
Иверс застыл, беззастенчиво меня рассматривая.
–
Иверс моргнул и отвернулся.
– И не думал тебя обвинять. Все закончилось не так уж плохо. Мы открыли новый путь и теперь идем не по маршруту карты Лилля.
– Боковой проток был на ней отмечен?
– Да. Знаком опасности.
Мы замолчали. Профессор потянулся и зевнул.
– Давайте-ка отправляться на боковую. Предлагаю устроиться в камерах. Из пеленальных тряпок сделаем лежанки, у входов поставим крышки от ящиков. Они никого не остановят, но задержат хотя бы ненадолго. У костра будем дежурить. Я первый, потом Аджиб, потом Озия.
– Я тоже могу дежурить, – вызвалась я.
Иверс отрицательно мотнул головой, встал и повернулся, чтобы подбросить в костер топлива. Я потупилась, но повторила трюк Эвиты – продолжила наблюдать за профессором из-под опущенных век. Изучала плоский живот, дорожку волосков, бегущую ниже от широкой заросшей груди. Разглядывала все его синяки и ссадины.
Голый и избитый человек обычно выглядит уязвимым, но не Иверс. В одних штанах, взъерошенный и грязный, он казался еще более устрашающим... но и прекрасным.
Ужасно, что я признаю такое – даже мысленно.
Когда одежда более-менее высохла, мы оделись и перебрались в камеру. Для нас с Эвитой мужчины устроили лежанки на каменных ящиках, сами расположились на полу.
Иверс остался в коридоре у костра.
Я ворочалась на жесткой лежанке, полотнища кололись, хрустели и не делали постель более уютной.
Мои спутники быстро затихли – усталость взяла свое.
Ко мне сон так и не приходил. В голове прокручивались события дня, я заново переживала все, что случилось, и гадала, что нас ждет впереди. Ссадины ныли, сердце то пускалось вскачь, то стучало гулко, отдаваясь в ушах.
Помаявшись с полчаса, я поднялась и вышла в коридор.
Иверс сидел, прислонившись к стене, и заполнял журнал экспедиции. После просушки листы блокнота стали бесформенными и заворачивались, кончик карандаша крошился. Профессор тихо ругался сквозь зубы, но упорно продолжал вести записи.
Заметив меня, он поднял голову и вопросительно изогнул бровь. Его глаза блеснули в неярком свете костра.
– Не спится, – объяснила я свое появление. – Можно, посижу с вами?
Он молча ткнул рукой, приглашая занять место рядом.
Когда я устроилась, Иверс отложил блокнот и передал мне кружку. Он повторно вскипятил заварку, от чая остался лишь легкий аромат дыма, но я с радостью пригубила горячий напиток.
Иверс продолжал хранить молчание, но к своему занятию не вернулся. Я уставилась на огонь, чувствуя, что профессор не отводит от меня глаз.
Наблюдает. И о чем при этом думает? Что вспоминает?
– Непростой был день, – начала я хриплым от неловкости голосом.
Неловкость возникла от того, что профессор
пошевелился и придвинулся ближе. Теперь его плечо касалось моего. Я хорошо чувствовала упругость его мышц и жар кожи.– Да уж, – согласился Иверс. – Однако весьма продуктивный.
– Ну, если в вашем понимании лишиться припасов и поздороваться со смертью считается продуктивным, тогда да.
Я повернула к нему голову. Услышав мой ответ, профессор широко улыбнулся, а я притихла.
За эти дни он уже не раз улыбался искренне. Не скалился, не обнажал зубы устрашающе, не растягивал губы в саркастической усмешке, а от души радовался меткой шутке, вкусной еде или удачной находке.
У Габриэля хорошая улыбка. Типично мужская. В ней прячутся и ободрение, и провокация. Ровные белые зубы, выразительные губы, искристый блеск в глазах.
На эту улыбку хотелось ответить. И не только. Хотелось кокетливо опустить ресницы, метнуть лукавый взгляд, поправить локон, бросить игривую реплику.
Но подобные девичьи ужимки не в моем характере. Да и Иверс... не симпатичный однокурсник. А человек, которого я, вообще-то, поклялась ненавидеть до конца своих дней.
Поэтому я подобралась, строго свела брови и с независимым видом поставила кружку на пол.
– Мы выжили, Джемма, – сказал профессор, все еще улыбаясь. – Справились со всеми напастями. И справимся со всем, что ждет нас впереди.
Он замолчал на миг, а потом внезапно добавил с обезоруживающей откровенностью:
– Я рад, что мы с тобой в одной команде, Джемма. Ты показала себя храброй и сообразительной. Навела меня на верное решение с той загадкой – ты ведь первая поняла, в каком направлении надо мыслить. А в этом подземелье ведешь себя так уверенно, будто была здесь уже тысячу раз.
– Ну, в каком-то смысле так и есть. Подземные лабиринты для меня не в новинку.
– Теперь я знаю, что на тебя можно положиться. И не жалею, что Абеле отправил тебя со мной. Этот экзамен ты выдержала блестяще.
Тут-то я и вспомнила, почему ненавижу Иверса.
Он оценивает людей с точки зрения их пользы для него лично. Он не дает им кредита доверия! А от тех, кого считает «балластом», безжалостно избавляется.
Экзамен я выдержала, вот оно что!
Я немедленно ощетинилась. Вздернула подбородок и пошевелилась, чтобы отодвинуться. Вот только не удалось. Слева мое плечо уперлось в выступ, а Иверс подался вперед, развернулся и пристально заглянул мне в лицо. Словно в угол загнал.
– Значит, за этот экзамен вы готовы поставить мне высший балл, профессор? – я негодующе фыркнула. – Знаете, я была такой же сообразительной и три года назад. Вы бы это поняли, если бы внимательно слушали мой доклад и предварительно прочитали мою работу.
Он состроил изумленную гримасу.
– Опять прошлое решила помянуть? Ладно. Давай-ка поговорим о твоей защите, раз ты никак не успокоишься. Твою работу я тогда прочитал и внимательно слушал выступление. Все мои вопросы были по теме. А вот ты в ней плавала.
– И вы меня с удовольствием топили.
Иверс утомленно вздохнул.
– Джемма, позволь, все же объясню, почему так отнесся к тебе.
– Прошу, уважьте, – мой голос сочился ядом.
Иверс воинственно задрал подбородок – принял вызов.