Искры

Мы стоим на кухне, я мою посуду, а Петрович складывает ее на сушку. Ева в столовой разливает для нас травяной чай и не слышит. Видимо, поэтому он решил затеять этот разговор.

– У них другая душевная организация. Они будто с другой планеты: более чувствительные и ранимые, но когда нужно, – сильные и выносливые, – продолжает Батя вполголоса. – И я даже не говорю о том, что мне, мужику, пришлось вместо матери разбираться вместе с ней с какими-то женскими штуками или осваивать кулинарную науку. Я о том, что это в принципе сложно – как учить инопланетный язык. Ева первые полгода у нас вообще молчала.

– Она не разговаривала?

– Нет. Пожар, в котором погибла ее мать, так подействовал. Девочка будто застыла, закрылась в себе, ни на что не реагировала. Других родственников у нее не было, отец неизвестен, так что дорога в детдом ей была прямая. Она не доверяла больше никому, кроме меня. Держала за руку, – Петрович зажмуривается, – так крепко, – он качает головой, – что я не мог отпустить. Не мог оставить ее одну.

– Ты вынес ее с того пожара? – спрашиваю я, выключив воду.

– Да, – отвечает он, кивнув. – К сожалению, только ее. Мать задохнулась во сне, а Ева оказалась в огненной ловушке у себя в комнате. Спряталась в шкафу, как это обычно делают дети, и тряслась, обняв любимую игрушку.

Я поворачиваюсь и смотрю в сторону столовой. Там играет музыка, и Ева кружит вокруг стола, пританцовывая. Трудно поверить в то, что все это происходило с ней. Она выглядит такой живой и счастливой.

– Ты никогда не рассказывал, – говорю я, перейдя на шепот.

– Да. Но многие не одобряли мое решение взять девочку себе. Оказалось, люди странные. Жестокие. Каждый второй спрашивал: зачем тебе это? Как я мог ответить, если сам не знал. Ты просто должен помочь потому, что у тебя есть такая возможность. Вот и все. – Батя разводит руками. – Я пришел домой, спросил моих пацанов. Им тогда было двенадцать и девять лет. Они поддержали. Освободили для нее одну комнату в нашей старой квартире, сами украсили ее.

– Хорошие у тебя парни.

– Да. Но в опеке мне сначала не хотели отдавать Еву. Одинокий мужчина, и все такое. Десятки проверок, характеристика с работы. Помогли сослуживцы и их рекомендации. Еще пришлось пройти Школу приемных родителей. Все непросто и небыстро. Но она, как увидела меня, сразу побежала навстречу, – он тяжело вздыхает, – в тот день я и привез ее домой.

– Все готово. Вы идете? – доносится до нас голос Евы.

– Да, уже идем! – отвечаю я, вытирая руки полотенцем.

Петрович смеряет меня долгим взглядом.

– Я вложил в нее все, что мог. Знаешь, как я люблю свою дочь? – шепотом спрашивает он.

– Я понимаю, к чему ты ведешь, – говорю решительно. – И помню наш разговор. Но прошло столько лет. Я изменился. Повзрослел. Выбросил всю дурь из головы. Клянусь.

– Ох, Данила… – Батя качает головой.

– И я люблю ее.

Эти слова будто высвобождают меня из невидимого плена. Становится страшно и легко одновременно.

– А она тебя? – спрашивает он, прищурившись.

Я оборачиваюсь и смотрю в проем двери, ведущей в столовую. Мне нечего ответить.

– Я бы очень хотел, чтобы это было так.

– Вы, конечно, оба взрослые люди, но… – Петрович не успевает договорить, потому что в дверях появляется Ева.

– Эй, Золушки, вы долго еще? – напевно произносит она.

– По-моему, ты ее избаловал, – усмехаюсь я.

– Иногда эта девчонка даже сама хозяйничает на кухне, – замечает Батя, качнув головой. – Может даже приготовить и накрыть на стол. Серьезно говорю. Только кухню потом приходится отмывать несколько дней. Все время думаю о том, что проще, наверное, купить новую.

– Вот и неправда! – обиженно дует губы Ева.

– Это я еще не рассказывал, как она однажды приготовила лазанью…

– Нашел, что вспомнить, – ее щеки покрываются румянцем. – Ну, чуть пересушила, с кем не бывает!

– А муравейник… – произносит Батя, положив ладонь на сердце.

– Хватит меня позорить, – отмахивается она и удаляется обратно в столовую, – все я умею!

– Пуговка, я же любя! – орет он ей вдогонку. И поворачивается ко мне: – Ну, вот. Видишь? С девчонками трудно. Тебе дал под зад, и ты помыл посуду, а у нее теперь полдня буду вымаливать прощение за то, что растрепал про чертову лазанью!

– Да, – соглашаюсь я, – она упрямая.

– Вся в меня, – с гордостью замечает Батя.

* * *

Но волнения были напрасными. Вечер прошел тепло и душевно. Мы покормили Огонька сеном и овсом, прогулялись с ним на площадке, я даже вспомнил былые времена и немного поездил верхом. Потом была баня, затем ужин и вечерние посиделки у камина. Мы играли в лото и домино. Петрович раздавал щелбаны за каждый проигрыш, и так как применение силы к дочери не в его правилах, все щелбаны доставались мне. Ночью, наверное, шишка на лбу надуется размером с рог единорога, но это того стоило. Видеть, как Ева хохочет, катается по полу от смеха и хлопает в ладоши, это лучшая компенсация боли.

Я не знаю, зачем не уехал. Не понимаю, почему принял неожиданное приглашение остаться в доме на ночь. И не представляю, что делать дальше. Но не покидает ощущение, что так надо. И так правильно. А еще я готов пойти на все что угодно, лишь бы доказать Бате, что я больше не тот безголовый проблемный пацан, которым был когда-то, и что мне можно доверять.

Однажды я его послушал и отступил. Так было правильнее для Евы. Сейчас я не готов отступать. И пусть она решит, как теперь будет правильнее для нее.

Мы расходимся по комнатам, и я, оказавшись в своей, замираю у окна. Ветер сдирает с берез снежные шапки, в воздухе кружатся мелкие снежинки, небо кажется темно-синим и бесконечным. И только на горизонте лес серой линией разрезает его на части.

У меня много мыслей. Сердце беспокойно колотится в груди. Я схожу с ума по Еве. Мы расстались несколько минут назад, а я уже скучаю. По ее самоуверенности, дерзости, силе. По ее нежности, слабости, мягкому сердцу. По ее запаху, хитрому взгляду и дерзким словечкам. Скучаю и уже не представляю жизни без нее.

Потому что только с ней я ощущаю себя счастливым и живым.

Только с ней меня не преследуют призраки умерших сослуживцев и тени прошлого. Только с ней я чувствую себя самим собой и моя жизнь обретает смысл.

Проходит еще, наверное, час, а я так и не придумываю, как поступить. Ева не столь легкомысленна, как хочет показаться. Она не из тех, кто способен провести время с мужчиной, а затем без сожаления выбросить из своей жизни и идти вперед, не оглядываясь. Если она и использует кого-то, то только для того, чтобы обозначить границы между нами или позлить меня, – в этом я совершенно уверен.