Искры

Будет ли правильно, если я приду к ней в комнату? И придет ли она ко мне, если я не явлюсь?

Я так и стою в полной темноте, прислушиваясь к звукам в доме, пока не решаюсь выйти из спальни, чтобы найти чего-нибудь выпить, чтобы охладиться. В доме тихо, но я замечаю тусклый свет в кухне. Мой пульс ускоряется.

– Тоже не спится? – тихо спрашивает Ева, когда я вхожу на кухню.

Она стоит возле стола с высоким стаканом, почти доверху наполненным молоком. В теплых шерстяных носках и пижамной футболке длиной до середины бедра, сквозь которую проступают твердые вишенки сосков. Ее волосы распущены, растекаются блестящим водопадом по плечам. Над верхней губой молочные усы.

Ожившая греховная фантазия из моих снов.

Я сглатываю.

– Ждал, что ты придешь, – произношу вполголоса. – Почему-то не дождался.

Ева беззвучно смеется. Видно, что ей приятно это слышать. Это не издевательский смех. Ну, может, лишь отчасти.

– На твою скрипучую кровать? – шепчет она, облизав губы.

Господи.

Мой член болезненно натягивает брюки. Я не могу думать ни о чем, кроме того, что на ее языке сейчас разливается сладкий молочный привкус. Обвожу голодным взглядом тело Евы и делаю шаг навстречу. Даже в свете одной-единственной крохотной лампочки над плитой вижу, как расширяются ее зрачки и высоко вздымается на вдохе грудь.

– Можно и здесь, – говорю я, уже представляя, как Батя меня пристрелит. Но желание обладать этой девушкой гораздо сильнее, чем страх смерти.

– Или нет, – произносит Ева, пригубив молоко. Она отставляет стакан на рабочую поверхность гарнитура и чувственно облизывает губы. – С чего ты вообще взял, что тебе что-то светит, распутник?

Я подхожу вплотную. Пусть слышит, как громко бьется мое сердце. Вжимаю ее в край стола. Пусть чувствует, как сильно я хочу ее. Подхватываю Еву под бедра и усаживаю на стол.

– Каждый твой отказ возбуждает меня еще сильнее, – говорю хрипло.

И стираю большим пальцем молоко с ее верхней губы, затем слизываю капли молока с пальца.

– Мне снять трусики или сперва пофлиртуем? – произносит Ева, тяжело дыша.

Выпуклость на моих джинсах упирается ей прямо между ног. Она придвигается ближе и обвивает меня ногами. Медленно гладит руками мои плечи.

– Хочешь сделать секс на столе нашей традицией, Пуговка? – спрашиваю я.

Ева шутливо толкает меня в грудь.

– Не называй меня так!

– Разве мы недостаточно близки, чтобы использовать ласковые прозвища?

– Заведи себе постоянную подружку и называй ее, как хочешь, – шепчет она, лукаво глядя на меня.

– Что мне еще сделать, чтобы ты услышала меня? – вздыхаю я. – Мне нужна только ты, Ева.

– А мне нужен тот, кто видит огонь в моих глазах и жаждет с ним играть, – с улыбкой произносит она, проводя пальцем по моей груди. Ниже, еще ниже, – прямо сейчас.

Ее рука гладит мой член, и я забываю все слова, что хотел ей сказать. Если она предлагает мне только одну ночь, нельзя отказываться. Последние отголоски разума еще твердят, что нужно настоять на серьезных отношениях, признаться ей в своих чувствах и нормально поговорить. Но я, словно последняя распутная псина, беру то, что дают.

Меня словно охватывает настоящее безумие. Я целую ее – яростно и страстно. Прикусываю ее нежные губы, грубо проникаю между ними языком. Молочная сладость заполняет мой рот целиком. Я издаю тихий звук, похожий на рычание, и Ева стонет мне в унисон. Мои бедра двигаются ей навстречу, пальцы сминают ткань ее футболки, впиваются в кожу на ее ягодицах, сдавливают и жалят. Они требуют немедленно перейти к активным действиям.

И Ева только приветствует это рвение. Ее пальцы лихорадочно расстегивают пуговицу на моих джинсах, тянут вниз молнию, дергают пояс и, наконец, высвобождают из-под ткани боксеров пульсирующий член. Я едва успеваю выхватить из заднего кармана презерватив, как джинсы сваливаются вниз, к щиколоткам. Ужасно неловко, наверное, будет утром завтракать за этим столом, но, к сожалению или к счастью, мы настолько безумны, что дороги назад уже нет.

Я надеваю презерватив и подтягиваю Еву к краю стола. Она тихо охает и цепляется за мои плечи руками. Мне кажется, я могу кончить от одних лишь ее прикосновений и звука ее дыхания, обжигающего кожу на моем лице, – настолько велико возбуждение. Оно буквально сжигает меня изнутри.

– Тише, – шепчу я, взглядом указывая наверх и напоминая Еве, что нас могут услышать.

– Черт, – раздраженно выдыхает она.

Ее буквально трясет от желания.

– Постарайся не шуметь, – прошу я, сдвигая ее трусики в сторону и приставляя свой твердый, пульсирующий член к ее влажному входу.

– Не могу обещать, – отвечает Ева, сбивчиво дыша.

И я вхожу одним резким, внезапным и уверенным движением. Заполняю ее на всю глубину. Чувствую, как напрягаются ее мышцы, когда она едва не вскрикивает от боли и удовольствия. Я затыкаю ее рот грубым поцелуем, рывком притягиваю ее бедра к себе и начинаю двигаться в ней, словно обезумевший, наращивая ритм все сильнее. Вхожу в нее все глубже и глубже, заставляя впиваться пальцами в мою спину и тихо стонать.

Мы двигаемся навстречу в каком-то диком, яростном темпе. Я шепчу ее имя, Ева в слепом безумии кусает мои губы и царапает мою кожу. Прижимает меня все ближе и крепче, словно боясь отпускать, и перебирает пальцами мои волосы, задыхаясь. Я придерживаю ее под ягодицы, замедляясь, чтобы поцеловать в полутьме ее глаза, шею, плечи. Ловлю носом нежный фруктовый запах ее волос. Потом шире раздвигаю ее бедра и вновь грубо притягиваю к себе, заставляя ощутить каждой нежной стеночкой изнутри всю мою мощь и длину, быстро скользящие по ее выступающей влаге.

Мы сливаемся друг с другом, наслаждаясь каждым мгновением этого прекрасного момента. Ныряем в сладкий плен наслаждения и сходим с ума, переплетая наши тела и жадные дыхания. Пространство заполняется постыдным звуком ритмичных и звонких шлепков, но это та стадия, когда уже не стыдно, и совсем не думаешь о последствиях или морали.

Мои железные ладони впиваются в ее мягкие ягодицы, оставляя следы и синяки. Движимый нечеловеческой, стремительной, хищной силой и желанием обладать, я проникаю в нее с каждым толчком все сильнее. Ева вытягивается словно струна и дрожит в моих руках в приближении разрядки. Ее дыхание учащается, зрачки мечутся под полузакрытыми веками, живот сводит судорогой.

Я с силой сжимаю руки на ее бедрах. Движения ускоряются, доводя безумную гонку до предела. Ева хватает ртом воздух, растворяясь в ощущениях. Я чувствую, как оргазм пронзает ее насквозь – от пульсирующей венки на шее до напряженных пальцев ног. Она прижимает меня к себе ногами из последних сил и стонет, выгибаясь навстречу.

Я смотрю на Еву, поглощенный темной бездной ее глаз, и понимаю, что больше нет сил сопротивляться. Врываюсь в нее последний раз, глубоко и до предела, заставляя содрогаться от конвульсий, и тоже кончаю. Мой член внутри нее часто пульсирует, и ее мышцы сжимают его как можно теснее. Этот короткий и острый оргазм опустошает и умиротворяет мое тело. Я хрипло стону, ловя взгляд Евы, которая водит пальцами по моей мокрой спине под футболкой. Тону в ее глазах, растворяюсь.

Поразительно, но человек всегда четко осознает, если он несчастен. Легко может определить свои чувства: грусть, одиночество, злость, раздражение. Но никогда четко не может сказать, что такое счастье. Это что-то такое, что не поддается объяснению. Что-то свыше. И этим необъяснимым и возвышенным я наполнен сейчас до краев.

– Не переживай, – шепчет Ева, заметив, что я напряженно прислушиваюсь к тишине. – Он не услышит. Батя всегда дрыхнет как убитый. Я дождалась, когда он захрапит, и только потом спустилась.