Искры

– Нет у нас никаких отношений, Адамов, – напоминаю я. – Мы просто переспали. Так и скажи ему, если спросит.

– И он подвесит меня за яйца в амбаре!

– Мы уже взрослые люди. Делаем, что хотим.

– Меня спасет только клятва в том, что я не касался тебя даже пальцем, – качает головой Данила. Оборачивается, убеждается в том, что с нас все еще не сводят глаз, и дергает плечами. – Придется начать издалека – о том, как ты мне всегда нравилась, как я тебя уважаю, и только потом просить разрешения с тобой встречаться. Уверен, он даст мне ногой под зад, припомнив все косяки, и скажет, что я неподходящая для тебя партия.

– Ты в своем уме? – Я кошусь на него из-под ресниц. – Не надо ничего у него просить. Я все равно с тобой встречаться не буду.

– Это мы еще посмотрим, – уверенно говорит он.

Я толкаю его в бок. Вот упрямец! Хотя это мне в нем и нравится.

– Батя точно срисовал нас, – шепчет Данила, обернувшись еще раз.

– Конечно, он ведь не дурак, – хихикаю я. – С чего бы тебе подвозить меня, если между нами ничего не было?

– Так, значит, ты специально притащила меня сюда, чтобы подставить под удар? – Он подталкивает меня плечом.

– А ты как думал?

Мы словно двое подростков, которым нужно все время касаться друг друга, потому что их тянет словно магнитом.

– Только будь осторожен, – предупреждаю я Адамова, когда мы проходим через амбар, – Батя настолько гостеприимен, что стирает вещи гостей, чтобы те задерживались подольше. Не бросай где попало свои кроссовки!

– Уверен, он постарается избавиться от меня быстрее, – усмехается Данила. Он останавливается у стены, которую я расписала, еще учась в академии. На ней яркие цветы, зеленые стебли и лианы, убегающие под потолок. – Приезжая, чтобы проведать Огонька, я все время гадал, когда же ты ее закончишь.

– Когда-нибудь, – отвечаю я, скользя взглядом по рисунку. – Батя как-то завел очередную шарманку: «Вот, смотри, как ты красиво рисуешь. Может, нужно было после художки в институт, продолжить обучение, а не вот это вот все», и я бросила эту роспись в знак протеста, – я поворачиваюсь к Даниле. – Мы действительно серьезно конфликтовали на эту тему. Он не мог мне запретить и знал это. Но ничто не могло остановить его от того, чтобы продолжать меня отговаривать. Это так обидно, когда в тебя не верят.

– Уверен, дело совсем не в этом, – серьезно говорит Адамов.

– Надевай сапоги, – протягиваю ему пару.

– Съехав от отца, ты осталась совсем одна, – принимает он ее и начинает переодевать обувь.

– Вовсе нет. У меня много друзей. Есть кому поддержать.

– И кому ты жалуешься, когда тебе плохо?

– Жалуюсь? – усмехаюсь я.

– Вот видишь, еще одна причина, по которой мы должны быть вместе, – замечает Данила, надев сапоги и поставив свои белые кроссовки на их место. – Со мной тебе не придется все время быть сильной.

– А может, мне нравится?

– Каждому время от времени нужно побыть слабым, – подмигивает он.

– Только не мне, – бросаю я, направляясь в конюшню.

– До сих пор не могу поверить, что Петрович сделал все своими руками! – слышится его голос за спиной.

Я дрожу в нетерпении от того, что вот-вот встречусь с Огоньком.

– Ванька с Костькой тоже участвовали, у них не было выбора: Батя не был бы собой, если бы не умел подчинить себе молодняк.

– Твои братья – молодцы. Кстати, вы часто видитесь с ними?

– Не так часто, как бы хотелось. Иван, как и я, живет работой: он – востребованный хирург, у него что ни день, то многочасовые операции. Не уверена, что он когда-то найдет себе девушку, которая согласится терпеть его постоянное отсутствие дома. В этой профессии ты полностью отдаешь себя служению людям. А Константин вечно на сборах. Иногда у нас с отцом получается прийти, поболеть за него на играх. И чтобы встретиться нам всем за одним столом, только представь, сколько звезд должно сойтись.

– Зато редкие встречи всегда радостные.

– Да, если никто не заговорит о работе, – усмехаюсь я.

– А братья? Они поддержали твой выбор профессии?

– Они всегда за меня горой.

– Вот видишь.

– Но с отцом не спорят. Помалкивают, если он заводит свою шарманку.

– Могу их понять, – говорит Данила, театрально смахнув со лба несуществующую каплю пота.

– А вот и мой красавец, – произношу я с придыханием, завидев силуэт Огонька в стойле. Ускоряю шаг и замираю, лишь когда останавливаюсь напротив него. – Ну, привет, дорогой.

Клянусь, Огонек встречает меня укоризненным взглядом. А затем фыркает и лезет целоваться. Кладет свою огромную голову мне на плечо и шумно выдыхает. Тычется в меня мягкими губами. Я закрываю глаза и наслаждаюсь его запахом. Глажу его по рыжей морде и чуть не плачу. Нельзя было отдаляться из-за глупых обид на отца, нужно было бывать дома чаще.

– Когда-то только ему я и могла доверить свои переживания, – тихо признаюсь я.

– Меня вы с ним тоже обсуждали? – спрашивает Данила, подойдя ближе и ласково погладив коня по загривку.

– О, много раз. В основном ругали последними словами, – шепчу я игриво. – Да, малыш?

Конь шумно фыркает, словно в подтверждение. Он всегда издает этот забавный звук, когда счастлив.

– Хочешь прогуляться? – наклоняется к его морде Адамов. И тот дергает головой, встрепенувшись. – Тогда давай седлаться.

* * *

Мне нравятся зимние прогулки с Огоньком. Ранняя весна, когда еще лежит пушистый снег, тоже считаются. Никаких мух, воздух свеж и чист, и конь, мягко ступая по снежному покрывалу, чувствует себя первопроходцем. Особенно когда мы сходим с тропы и направляемся к окраине леса. Данила идет рядом, затем остается на тропе, чтобы не увязнуть, и фотографирует нас на мобильный.

Снежные насыпи не для новичков, и отец точно не одобрил бы отхождение от привычного маршрута, но он остался в доме, и не увидит нас из окна.

Огонек обожает лес. Прячется среди деревьев, слушает птиц и животных, улавливает шелест листвы и каждый раз так ярко реагирует, что мое сердце замирает от радости. К тому же лошадям нужно двигаться, тренировать мускулатуру, получать физические нагрузки, и он рад каждой прогулке, не ограничивающейся границами площадки или выпаса, специального поля для пастьбы.