Искушение
Шрифт:
Впоследствии, прочтя письмо, Серега сам поделился новостью с Вадимом:
– Вадя, послушай! Во, блин, вляпался: подруга написала, что я ей понравился. Бред какой-то – я ж ей даже фотку свою не присылал.
– А что за подруга-то? – Ковалев напрягся, но виду не подал. – Красивая?
– Да хохлушка одна, из Киева, я ж рассказывал. Дурочка какая-то, но на фотке – очень даже ничего, всё на месте, вроде. Эх, кабы её к нам в роту на ночь.
Сергей протянул фото Светланы с Мишей Вадиму и, после небольшой паузы, продолжил:
– Приехать хочет сюда. Я ей писал, что служу офицером на корабле, и она поверила. Теперь скажу, что в плавание на
– А когда собирается-то?
– Да в середине августа. Пишет, что сыну в школу надо успеть. Ну, дурочка, честное слово. Можно подумать, что я с ней жить собрался, совместное хозяйство вести и её детеныша на уроки водить…
– Давай-давай – обзаводись семьей. Будет, с чем домой вернуться.
– Да пошел ты… Может, и ребенка усыновить? Вот прикол был бы…
– А вы с ней в Киеве виделись хоть? – Ковалев задумчиво посмотрел в окно и, не меняя положения головы, взглянул на собеседника. Потом достал из кармана две сигареты и спички. – Она в учебку не приходила? А то лицо какое-то знакомое…
Торшин взял протянутую сигарету, прикурил. Затянувшись, посмотрел прямо на спросившего и, выругавшись, сказал:
– Вадя! Мне Шурик что-то про тебя говорил, но я не поверил. Думал – прикалывается, а теперь вижу, что ты, в натуре, малость рехнулся. Что случилось – волгоградским идиотам из первой роты травы до хрена прислали? Ты с этим делом завязывай, а то…
– Тебе что, трудно просто ответить? Мне плевать на то, что тебе говорил Корин, и ты прекрасно знаешь, что я ненавижу анашу.
– Ладно, Вадя, я тебе отвечу: познакомился я с ней – по переписке, и даже фотку мою, она не видела ни разу. Да, вот еще: я для нее – офицер. Хочешь – еще раз расскажу, откуда я ё знаю? А может – мне представиться? Ладно, слушай: мое имя – Сергей, фамилия – Торшин. Познакомился я с бабой по переписке, фотку мою она ни разу не видела – как, собственно, и меня. Тут я на днях письмо от нее получил…
Вадим никак не отреагировал на издевательство Торшина. Он просто развернулся и вышел из курилки в коридор. Ночное заполярное солнце, заглянувшее в казарму сквозь низкий просвет не полностью закрашенного эмалью стекла, просунуло в помещение свой ослепительный жирный луч. В луче этом, протянувшемся под углом вглубь центральной палубы метров на шесть, парили и перемешивались друг с другом, частички еле заметной глазу, пыли. Словно крупицы золота, поблескивали они в потоке яркого свечения, создавая почти реальное ощущение какого-то божественного присутствия. Ковалев засмотрелся на хаотическое движение пылинок и не заметил, как к нему подошел помощник дежурного по части, старший мичман Гусев. Мичман был мужичком маленького роста, плотным, с непропорционально большой головой. Время от времени он исполнял обязанности инструктора по рукопашному бою, и обнаруживал на занятиях такие свои навыки, от которых становилось не по себе даже видавшим виды боевым офицерам. Предметом особой его гордости были самостоятельно разработанные и поставленные серии ударов по глазам и паху, а также гениальные по своей простоте и практически мгновенному исполнению, захваты и скручивания пальцев рук. В шутку и, естественно, за глаза, Гусева давно прозвали «Кровавым карликом», но он об этом не знал.
– Почему не спим, Ковалев – годкуешь, да? Был бы ты карасем – загнал бы я тебя прямо сейчас на татами и – в спарринг. Уж больно мне не нравится ваше отношение к службе, товарищи старослужащие – ох, как не нравится. Гонять вас всех надо, наравне с молодыми.
– Дембель близко – не до сна мне. Гражданка меня ждет, товарищ старший мичман. Гражданка – в прямом и переносном смысле.
– А у меня дембель – лет через пять, не раньше. И гражданки нет никакой. Слушай, Ковалев: что такое «прана» и «карма»? Ты у нас всё знаешь,
говорят. Просвети меня, старика, а то вот ДПЧ спросил – а я не в курсе. Он какую-то книжку по китайской гимнастике читает…– Прана, товарищ старший мичман, это энергия такая – жизненная, духовная…. Только навряд ли она имеет отношение к китайской гимнастике. Это термин из йоги. И карма – оттуда же. Карма-йога – одно из направлений учения, своеобразная философия деятельности, путь к достижению «саттвы». Рассказать, что такое «саттва»?
– Валяй – рассказывай. Только учти: безо всяких там… я всё равно половину забуду. Как ты сказал это слово-то своё?
– Ну, если по-простому, то саттва – это когда ты делаешь что-то и тебе неважно, что это сделал именно ты. Это есть закон кармы: главное – трудиться, о плодах труда не заботиться, в последующих жизнях все зачтется. Есть еще: Хатха-йога, Бхакти, Раджа, Джанана, – Вадим пытался вытащить из памяти всё, что знал о предмете, хотя, как ему стало казаться, Гусев и без того был под впечатлением от объема услышанной информации. В дополнение к сказанному, матрос слегка задел мичмана. – А я думал, что все рукопашники знают, что такое хотя бы Хатха-йога…
– Не умничай мне тут, матрос. Если бы инструкторы занимались йогой – тогда знали бы, да только не до этого нам, надо вас чему-то учить. Так что заткнись, когда старший по званию тебя спрашивает.
– Виноват. Есть заткнуться.
– Слушай, Ковалев: а ты откуда про всё знаешь, а? Только скажи честно, безо всяких там: «много читаю» или «давно служу». Я вот тоже читаю до хрена и служу давно, но и стишка коротенького запомнить не могу.
– Зато вы, товарищ старший мичман, можете пальцы кому угодно сломать за полсекунды – хоть статуе бронзовой, а я даже на поперечный шпагат не сяду. Да и про ваши подвиги в Анголе любой боец может рассказать. Каждому – свое, как говорится. ДПЧ тоже ведь про йогу ничего не знает, а в китайской гимнастике, надо полагать, будет спецом скоро.
– Ты про какие подвиги тут мне лапшу на уши вешаешь, матрос? Не был я ни в какой Анголе.
– А на Кубе?
– На Кубе был, а в Анголе – нет. А что говорят-то?
– Да, всякое…
– Так. Товарищ матрос, я спросил: что говорят? Отвечай.
– Вы же только что сказали, что я заткнуться должен, если меня старший по званию спрашивает…. Виноват, товарищ старший мичман. Говорят, что вы там негров по рукопашке натаскивали. Ну, и… короче, заключенных тамошних того… в качестве подручного материала…. Не знаю я ничего – врут, скорее всего…
– Врут, Ковалев. Врут – и не краснеют, наверное,… не делал я этого. По крайней мере, в Анголе. Иди ты лучше спать, блин…
Гусева громко позвал дежурный по части, и Вадим снова остался один. Киевские мысли напомнили о себе: он не хотел видеть Светлану, а ее сына вообще боялся. Тут было что-то другое. Что-то было не так. Ковалев задумался: «Серега про банальную переписку с незнакомкой не врал, он просто прикалывался над очередной обманутой им жертвой. Тогда что именно «не так»? Понятно: это была интрига – моя интрига, и откуда Торшину знать об этом? И всё же: интрига или шанс? Нет – интрига: с адреналином, с загадками. А, скорее всего, судьба дарит мне возможность лицом к лицу встретиться с тем, кто наверняка знает ответ на вопрос, заданный кем-то год назад. Год этот, скорее всего, нужен был для передышки, а теперь…»
Вадим дошел до кубрика и, многократно извинившись, растолкал успевшего задремать Торшина. Тот, несмотря на полное отсутствие желания просыпаться, всё же встал с постели, вынул из тумбочки конверт, сигареты со спичками, и поволокся в курилку вслед за своим беспокойным товарищем. Серега еще говорил о чем-то, когда Вадим снова протянул руку к фотографии, взглянул на нее как-то по-особому нежно, и спокойно произнес:
– Не пиши ей про плавание. Скажи, чтобы приезжала, но приезжала одна. Наври что-нибудь, а я вместо тебя приду. Сделай, как прошу. Не обижайся, Серега, я не наезжаю – просто прошу.