Искушение

Сбежав с четвертого этажа, рота вновь строилась, после чего, собственно, и начиналось настоящее пробуждение, сопровождающееся криками старшин и хрипом бойцов.

Как и всегда, Вадим хотел спать. Ночь прошла скверно: во сне он снова видел заброшенный дом и сундук с золотом. Приходилось время от времени просыпаться и, посмотрев на висевшие недалеко от дневального часы, вновь пытаться заснуть. В-общем, он не отдохнул. Но самое главное заключалось в другом: теперь он знал не только возраст того, кто окликнул его в житомирском поле – теперь он знал даже его имя. И знал совершенно точно.

Красивое, как у девочки, лицо Миши стояло перед глазами Вадима даже во время изнуряющей зарядки. Мысли текли отдельно от Ковалева. Местами ему казалось, что сам он в этом участия не принимал, а наблюдал за ходом мыслительного процесса со стороны:

«Во дворе того самого дома, который я проверял – был Миша. На фото в киевской квартире Светы – был тот же самый ребенок, и я в этом абсолютно уверен. На фото мальчику было лет шесть, а снял его фотограф, со слов Светланы, за неделю до лесного события, усадившего Мишу в инвалидную коляску. Все сходится: и внешний вид, и описанные матерью обстоятельства, при которых мальчик мог оказаться в лесу. И возраст… Стоп! Какой возраст? Мише – одиннадцать, а я был в лесу несколько дней назад… Дней, лет, часов…. Нет, я – здоров, абсолютно здоров. Но ведь и ни один псих не признается, что он болен. Надо с Шуриком еще раз переговорить – может, посоветует чего? Да нет, он уже советовал. Стало быть, и ему ничего говорить не нужно – а то еще сам командиру доложит, из лучших побуждений. Пусть это станет моей собственной тайной. Да это же бред. Спокойно. Если я осознаю, что брежу, значит – я здоров. А может, я сплю?»

Ковалев остановился. Рота, громыхая сапогами, побежала дальше. Такого на зарядках не было никогда. Отмечались, хоть и достаточно редко, случаи, когда обессилевший боец падал, еще реже новобранцу допускалось справить нужду. Но чтобы курсант просто остановился и пропустил всех вперед – такого, совершенно однозначно, не было ни разу. Сильный удар по печени выбил Вадима из транса и заставил замереть. Теплым широким лезвием боль отразилась в левом боку и поползла обратно. Первым, что осознал Вадим, стала абсолютная уверенность в реальности происходящего. Он не спал – это точно.

Рома Савенко был евреем. Невысокий такой, плотный парнишка с кучерявой головой и маленькими черными глазками. Ничего особенного, а тем более скверного в самой принадлежности к этой уважаемой национальности – конечно же, не было. Просто прохождение настоящей срочной службы – занятие, никоим образом для еврея не подходящее. Как правило, в этом нежном возрасте они либо вгрызаются в гранит науки, либо страдают от тяжкого, неизлечимого недуга. А Рома почему-то явил себя вооруженным силам совершенно здоровым и избегающим студенческих лишений. Теперь же, будучи «полторашником», имел полное право воспитывать молодых, и правом этим пользовался, как говорится, вовсю. Природа не наделила его силой и ловкостью, а собственный курс молодого бойца даровал злость и обиду за унижения. Но уже совсем странным было то, что Рома служил в учебном центре второй год, и не являлся ни писарем в штабе, ни «каличем» в госпитале. Прозвище у Савенко было простое и короткое: Изя.

В солнечный июльский день, когда курсанты покидали учебку и разъезжались по боевым частям, практически все годки, да и офицеры роты, явились пожать руку каждому из убывающих матросов. Добрые напутственные слова и искренние пожелания были сказаны всем без исключения ребятам. Всем – но не всеми: Ковалев ждал появления в роте того, кто упорно туда не приходил. Именно Изя не стал прощаться с ребятами, а ушел на склад, располагавшийся на чердаке корпуса. Перед самым последним построением Вадим пробрался туда и, сломав задвинутую с внутренней стороны щеколду, вошел в забитое военным хламом помещение. Куривший у шкафа Изя с тревогой посмотрел на курсанта и, отступив, упал. Несколько десятков рундуков, наполненных портянками, свалились Роме на голову, вызвав улыбку курсанта и негодование старослужащего. Вадим помог ему подняться и спросил:

– Ну что, сука, даже попрощаться не придешь?

– Иди, давай, Ковалев. Не мешай мне тут.

– Сейчас пойду, вопрос только один решу.

– Чего?

– Вопрос, говорю, решить надо.

– Я сказал: иди отсюда! Оглох, что ли?

Вадим не ответил. Резким толчком кулака в горло он заставил Изю повалиться на мешки с портянками и захрипеть. Приподняв задыхающегося Рому с мешков, Вадим коротким и сильным ударом лба в переносицу почти завершил свое «прощание». Немного подумав, он прислонил обмякшее тело Ромы Савенко к шкафу и, выругавшись, двумя мощными апперкотами напомнил ему о недавнем событии на утренней зарядке:

– Как ощущения, ублюдок? Что – занемог, поди? Сейчас, пожалуй, вытащу тебя на крышу и вниз…

– Нет, не надо…, – чувствовалось, что Изя произнес это членораздельно из последних сил, дальнейшие звуки были просто стоном. – Я э-э… уэ… ндэ…

– Ладно, живи. Скажи спасибо.

– А-ы-а…

 Выйдя с чердака, Вадим быстро сбежал по лестнице запасного выхода и поднялся в помещение роты уже через главный вход. В роте обнаруживалась нарастающая суета, связанная с отъездом курсантов. Кратковременного отсутствия Ковалева никто не заметил. Да и что говорить, если даже оружейная комната была не заперта, а в кабинете командира роты отдыхал в кресле дневальный? Недолго думая, Вадим посетил оружейку, а затем и кабинет.

Скорчившегося на полу чердака и тихонько постанывающего, Изю с измазанным потемневшей кровью лицом, обнаружили уже вечером, после отъезда бойцов. Справедливости ради необходимо отметить: за месяц, который Роману Савенко пришлось пролежать в госпитале, а также и до самой демобилизации, он не упомянул имени Вадима, ни разу.

Наивно было бы полагать, что Ковалев, посетив оставшийся без присмотра кабинет командира роты, вышел оттуда ни с чем. Совсем наоборот: Вадим прихватил с собой экземпляр весьма странного документа, аналогичного по содержанию разве что с царской охранной грамотой. Именно такую бумагу во время очередных учений, ловко использовал командир группы Ковалева – старший лейтенант Бедный-Конец, в результате чего подразделение прошло заданный маршрут одним из первых в роте, заняв по итогам выхода второе место.

Дело в том, что в задачу любой из отправлявшихся на выход групп входили так называемые «диверсионные» мероприятия, целью которых была проверка надежности охраны отдельных войсковых частей, расположенных по маршруту следования группы. Проникновение на охраняемую даже усиленным нарядом территорию практически любой части – было делом нехитрым, но вынести оттуда что-то конкретное и ценное удавалось далеко не всегда. И вот, дабы иметь возможность гарантированного выполнения поставленной задачи, а также беспрепятственный выход с объекта, командиры групп снабжались, как было сказано выше, некими подобиями охранных грамот – документами, по сути своей, конечно же, липовыми. Обнаруженные нарядом диверсанты в случае «засветки» связывались со своим командиром, тот незамедлительно являлся и представлял на обозрение дежурного по части свою «грамоту», после чего группа покидала территорию объекта совершенно свободно. На памяти Вадима такое происходило дважды. За подобную невнимательность, обманутых горе-дежурных по части впоследствии нещадно наказывали, но такова, как говорится, жизнь: в большой семье самое главное – успеть раньше товарища. Можно даже с нарушениями и подставками.

А нарушения в любой организации: были, есть и всегда будут – на то она и система. Нарушений разных и не обязательно случайных. Чем больше коллектив – тем, соответственно, больше нарушений. Если же коллектив состоит более чем из миллиона человек, то комментарии, как говорится – излишни. Однако наше повествование – не политический манифест, так что отправимся дальше.

Лист бумаги, обнаруженный Вадимом в верхнем ящике стола командира роты, был ничем иным, как тем самым «пропуском куда угодно», завладеть которым было, мягко говоря, небезынтересно. Документ торжественно именовался как Приказ, и содержал буквально следующее:

«Предъявителю сего оказывать любое содействие, вплоть до передачи ему без расписки запрашиваемого вещевого имущества и оружия. Воспрепятствование действиям предъявителя, равно как полный или частичный отказ от предоставления имущества либо оружия – будет рассматриваться, как должностное преступление».

В верхнем левом углу «документа» располагался угловой штамп военного ведомства с незаполненными реквизитами, что позволяло держателю бумаги внести дату и исходящий номер документа, в любой момент. Текст был подписан лицом, поименовавшим себя как Командующий Киевским Военным Округом. Стоит отметить также, что никаким канонам военного делопроизводства приказ не соответствовал, более того – бланк был отпечатан не в типографии, а путем копирования на множительной фототехнике. Зато печать была почему-то настоящей. Именно статус документа, должность подписанта и подлинность печати – всегда играли решающую роль, и позволяли счастливому обладателю «филькиной грамоты» вводить в заблуждение услужливый военный люд.