Искушение

На третий день пятеро курсантов и старшина прибыли в расположение войсковой части. Желтое п-образное здание в два этажа, окруженное забором с колючей проволокой, не возбудило в Вадиме никаких эмоций. Таких зданий по всей стране – тысячи: широкое крыльцо с высокими перилами, при входе – застекленная будка с дежурным, до блеска начищенный пол (в том случае, если он паркетный), уставший от долгого стояния дневальный рядом с тумбочкой и запах портянок вперемешку с кирзой. Субъективно все это, конечно. Может, кому-то такая обстановка кажется даже романтичной.

Солнечный июльский день был хорош сам по себе, а все, что касалось службы – уже не имело для Вадима никакого значения.

XI

Год под Мурманском прошел быстро. Ковалев несколько раз ездил к родителям на выходных, забурел, научился ловко обманывать командиров. Иногда напивался в увольнениях и приходил в часть совершенно пьяным: дежурные офицеры относились к нему настолько лояльно, что попросту не замечали этого. Вадим был весьма начитан и к тому же мог запросто цитировать не только классиков, но и вообще практически все, что когда-либо держал перед глазами в печатном виде. Именно этим и объяснялась вышеупомянутая снисходительность ко многим выходкам матроса: каждый из командиров в глубине души считал его умницей, коллегой по увлечениям и отличным собеседником. Организаторские способности, неподдельное уважение со стороны молодых бойцов и скорый сход – дополняли и без того достаточный набор аргументов, а потому служба, можно сказать, перестала тяготить Ковалева. Он даже почти забыл о своем приключении в житомирском лесу. Стал более свободен в выборе занятий, регулярно посещал спортзал с тренажерами, лучше и чаще питался. Дембель, как говорится, был не за горами.

В июле 93 года в часть пришло письмо из Киева. Обратный адрес был известен Вадиму, да и сам отправитель указал себя весьма точно: автором письма была Светлана Кожевникова. А вот адресатом значился не Вадим Ковалев, а Сергей Торшин.

Сергей ходил с Ковалевым в одной группе на всех киевских учениях, ребята много раз выручали друг друга, уважали и ценили свои отношения. Как раз в тот день, когда водитель привез в часть почту, Вадим дневалил в наряде. Приятная миссия раздачи писем, омраченная «предательским» письмом, стала для матроса причиной глубочайшей депрессии. Он спрятал Светино послание в свой шкафчик и решил, во что бы то ни стало, проверить товарища. Безумно хотелось прочесть письмо, но делать это было нельзя – так не принято. Ситуация осложнялась еще и тем, что Серега находился в отпуске, а разузнать что-либо в его отсутствие, было совершенно невозможно. До конца отпуска матроса Торшина оставалась неделя.

К вечеру третьего дня Вадим сдался. Две ночи он видел во сне сексуальную Светлану и ее загадочного сына. Мистические предположения сделали из Ковалева почти состоявшегося психопата: сослуживцы посматривали на Вадима с иронией, некоторые даже стали избегать общения с ним. В курилке старались не смотреть в его сторону, а Сашка Корин в шутку предложил ему зайти в санчасть:

– Ты, Вадя, посетил бы майора в белом халате, он тебя быстро на ноги поставит, – на лице Шурика была заметна не только ирония, но и какое-то странное злорадство. – Я так думаю, что ты можешь многое ему рассказать.

– Заткнись, Саня! Если ты имеешь в виду то, о чем я говорил тебе в Киеве про подвал в лесу – лучше молчи. Мне хреново – это факт, но не настолько, чтобы терпеть… короче, заткнись – и всё!

Корин схватил его за предплечье и сильно сжал, затем взглянул прямо в лицо и произнес сквозь зубы, медленно отводя взгляд:

– Я тебе не про Киев говорю, а про то, что ты медленно сходишь с ума. Это видят все, а я не хочу, чтобы над моим другом стебались. – Сашка заговорил вполголоса и снова взглянул прямо на Вадима. – Вадя, всё это как-нибудь связано с тем подвалом – скажи честно, а? Козлом буду, если проговорюсь когда-нибудь или намекну даже.

– Саня… я не… извини за наезд. Просто мне, на самом деле, хреново очень. Я того… письмо. В-общем, подруга мне написала, что замуж выходит.

– Ты, Вадя, мне про это полгода назад рассказывал.

– Я… да не могу я тебе… ну, не мой это секрет, проблемы у меня могут быть потом, если разбазарю.

– Ну, и не надо. Хотя, если это связано с подвалом – лучше расскажи: а вдруг помогу тебе чем-нибудь?

– И чем же?

– Расскажешь?

– Нет.

– Вадя! Не было там подвала, не было. Прикинь сам-то: в поле стоит дом, люди всякие по лесу шляются – за грибами, за ягодами ходят. Неужели ты думаешь, что никто за много-много лет так и не посмотрел – что же там есть? Представь себе хотя бы одного человека, который заглянул в твой подвал и не заметил того, что заметил ты.

– Ты что – глухой, что ли? Я ж тебе русским языком сказал, что дело не в подвале, а в подруге. Короче, достал ты меня. Отвали, пока не поругались.

Корин настаивал еще, но Ковалев не сдавался. Дождавшись, пока останется в каптерке один, он приоткрыл шкафчик отпускника и, затаив дыхание, извлек из-под белья стопку бумаг. Затем, опомнившись, быстро подошел к двери и щелкнул замком. В случае внезапного визита кого-либо из сослуживцев, репутации матроса был бы нанесен такой непоправимый вред, что даже думать о возможной «засветке» Вадим не мог. Проводив еле слышные из-за двери шаги, он молниеносно подбежал к столу и выдернул из стопки искомое.

Осторожно, чтобы не повредить конверт, Вадим вскрыл письмо скальпелем. В двойном сложенном тетрадном листе находилось фото. Он довольно долго смотрел на оборотную сторону карточки, боясь встретиться глазами с изображением. Прочел надпись: «Это я и мой сын. Июль 1992 года». Собравшись силами, Ковалев перевернул фото – с глянцевой поверхности фотобумаги на него смотрели оба персонажа его завораживающих сновидений. Миша сидел на стуле, рядом стояла Света, был узнаваем и интерьер их квартиры. На какое-то время Вадиму представилось, что здесь, рядом с ним, сидит на стуле она – Светлана Кожевникова. С распущенными, как в ту самую ночь, волосами, накинув на голое тело халат. Она улыбается и плачет одновременно, держит в своих руках его ладонь, что-то бормочет про себя и неожиданно исчезает. Далее – абсолютная тишина и полное умиротворение…

Вернуться к реальности Вадима заставил звук проворачивающегося в замке ключа. Спохватившись, он засунул лишние бумаги, как попало, в шкафчик, а письмо с фото и конвертом – в карман. Завалившись на лежащие в углу матрацы и скрутки шинелей, Ковалев попытался принять сонный вид и встретил вошедшего товарища, мутным взглядом с усталым прищуром:

– Колян, ты чего хотел?

– Да ты дрыхни, Вадя. Я за тушенкой заскочил. Ребята с первой роты бухать собираются. Ты будешь?

– Не-а, не буду, спать хочу. Аккуратнее там – сегодня ДПЧ хреновый.

– Да знаю я (Колян живо представил себе дежурного по части – коротко остриженного майора медицинской службы Цыварева), он уже спрашивал, кто сегодня в город за продуктами ездил. Вот урод лысый! Крикнешь на поверке за меня, если что?

– Договорились.

– Может, побухаешь всё же?

– Иди, давай. Шурик с вами будет?

– Да он мутный сегодня какой-то. Кстати – тебя спрашивал.

После ухода сослуживца Ковалев тотчас поднялся и вышел из помещения. В курилке стояло человек пять-шесть. Пройдя мимо умывальников, Вадим уселся на подоконник и закурил. Он уже не хотел оставаться с посланием один на один, а потому решил прочесть его в людном месте. Достав письмо, матрос раскрыл листок и залюбовался красивым Светиным почерком. Начиналось оно так:

«Здравствуйте, Сергей! Мне очень понравилось Ваше письмо. Я рада, что Вы любите детей и готовы принять на себя ответственность за воспитание ребенка. Шлю Вам наше фото и надеюсь на серьезные отношения…»

Далее был автобиографический рассказ, кое-что из которого Вадиму было уже известно. Из чувства стыда перед товарищем, оказавшимся вполне порядочным человеком, Вадим не стал читать письмо до конца. С невероятным облегчением он заклеил конверт и положил его в шкафчик Сергея. Все стало совершенно ясно: Торшин познакомился со Светланой по брачному объявлению в газете. Вадим вспомнил даже, что Серега уже рассказывал об этом, просто ничего не уточнял, да никто его особо об этом и не спрашивал. Переписывались многие. Одно слово – случайность, но случайность очень даже интересная.