Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши
Года промчатся быстрой ланью,укроет плоть суглинка пласт,и Бог-отец суровой дланьюмоей душе по жопе даст.О чём ты молишься, старик?О том, чтоб ночью в полнолуниеменя постигло хоть на миглюбви забытое безумие.Поблеклость глаз, одряблость щёк,висящие бока —я часто сам себе смешон,а значит – жив
пока.Отъявленный, заядлый и отпетый,без компаса, руля и якорейпрожил я жизнь, а памятником ейостанется дымок от сигареты.Даже в тесных объятьях землибуду я улыбаться, что где-тобесконвойные шутки моикаплют искорки вольного света.Из тупика в тупик мечась,глядишь – и стали стариками;светла в минувшем только часть —дорога между тупиками.Почти старик, я робко собираюському-нибудь печаль открыть свою,что взрослым я всего лишь притворяюсьи очень от притворства устаю.Вот человек: он пил и пел,шампанским пенился брожением,на тех, кто в жизни преуспел,глядит с брезгливым уважением.Когда б из рая отвечали,спросить мне хочется усопших —не страшно им ходить ночамисквозь рощи девственниц усохших?Вновь себя рассматривал подробно:выщипали годы мои перья;сёстрам милосердия подобно,брат благоразумия теперь я.Я вдруг оглянулся: вокруг никого.пустынно, свежо, одиноко.И я – собеседник себя самого —у времени сбоку припёка.Когда с утра смотреть противно,как морда в зеркале брюзглива,я не люблю себя. Взаимнои обоюдосправедливо.В душе осталась кучка пепла,и плоть изношена дотла,но обстоят великолепномои плачевные дела.Земная не постыла мне морока,не хочется пока ни в ад, ни в рай;я, Господи, не выполнил урока,и Ты меня пока не призывай.Я, Господи, умом и телом стар;я, Господи, гуляка и бездельник;я, Господи, прошу немного в дар —ещё одну субботу в понедельник.И понял я, что поздно или рано,и как бы ни остра и неподдельна,рубцуется в душе любая рана —особенно которая смертельна.Когда боль поселяется в сердце,когда труден и выдох и вдох,то гнусней начинают смотретьсяхитрожопые лица пройдох.Нелепы
зависть, грусть и ревность,и для обиды нет резона,я устарел, как злободневностьпозавчерашнего сезона.Мои друзья темнеют лицами,томясь тоской, что стали жижеапломбы, гоноры, амбиции,гордыни, спеси и престижи.Учти, когда душа в тискахлипучей пакости мирской,что впереди ещё тоскао днях, отравленных тоской.После смерти мертвецки мертвы,прокрутившись в земном колесе,все, кто жил только ради жратвы,а кто жил ради пьянства – не все.Правнук наши жизни подытожит.Если не заметит – не жалей,радуйся, что в землю нас положат,а не, слава Богу, в мавзолей.Состариваясь в крови студенистой,система наших крестиков и ноликовдоводит гормональных оптимистовдо геморроидальных меланхоликов.Когда во рту десятки пломб —ужели вы не замечали,как уменьшается апломби прибавляются печали?Душой и телом охладев,я погасил мою жаровню,ещё смотрю на нежных дев,а для чего – уже не помню.Возвратом нежности маня,не искушай меня без нужды;всё, что осталось от меня,годится максимум для дружбы.У старости – особые черты:душа уже гуляет без размаха,а радости, восторги и мечты —к желудку поднимаются от паха.На склоне лет печаль некстати,но всё же слаще дела нет,чем грустно думать на закате,из-за чего зачах рассвет.Исчерпываюсь, таю, истощаюсь —изнашивает всех судьба земная,но многие, с которыми общаюсь,давно уже мертвы, того не зная.Стократ блажен, кому даноизбегнуть осени, в которойбормочет старое гавно,что было фауной и флорой.В такие дни то холодно, то жарко,и всюду в теле студень вместо жил,становится себя ужасно жалко,и стыдно, что до жалости дожил.Идут года. Ещё однотеперь известно мне страдание:отнюдь не каждому данодостойно встретить увядание.От боли душевной, от болей телесных,от мыслей, вселяющих боль, —целительней нету на свете компресса,чем залитый внутрь алкоголь.