Истина

– Андрей, я не могу согреться, – жаловалась Татьяна, хотя одета была тепло – кофта, шуба. – Я, наверное, облучилась.

– Не говори глупости. При облучении у человека открывается рвота, понос, головная боль.

– Тогда, значит, я простудилась. Ты на меня не обижайся, пожалуйста.

Вид у Татьяны был ужасен: на лице ни кровинки, глаза ввалились, губы потрескались. Татьяна была совсем плохая, надо было выходить наверх. Был один противогаз, два прорезиненных защитных костюма.

Татьяна еще шутила, собиралась все надеть костюм на Новый год, на маскарад. Андрей Андреевич помог жене одеться, сама она была не в состоянии, совсем ослабела. Одетая, в противогазе, Татьяна упала в кресло.

– Вставай! Вставай! – показывал Андрей Андреевич, что надо идти.

Татьяна с трудом поднялась. Андрей Андреевич повязал марлевую повязку, закрыл органы дыхания и полез открывать люк – открыл. Яркий свет ударил в глаза. Минут пять глаза привыкали к свету: их все заливало и заливало горячей слезой. Улица, где была черная собака. Было много мусора, это и мебель, книги, детские игрушки… Если бы не этот мусор, можно подумать, ничего и не было. Пахло лекарством. Все кругом было чужое – и дома… Андрей Андреевич с трудом вытащил жену наверх, посадил на скамейку у веранды. Позавчера Андрей Андреевич с Татьяной сидели на этой самой скамейке – ничего не было… Сегодня – все иначе… Татьяна задыхалась, все хотела снять противогаз. Андрей Андреевич не давал:

– Не надо! Не надо! Радиация. Пошли.

Андрей Андреевич с женой вышли на улицу Пешкова – никого. У 35-го дома, рядом с аптекой, хлопнула дверь, но никто не вышел. Татьяна больше не могла идти. Улицы без людей, машин удивительно были похожи одна на другую. Кажется, кто-то пел. Заунывной была мелодия. В парке металлургов также было безлюдно. Андрей Андреевич подвел еле державшуюся на ногах супругу к скамейке, помог лечь, сел рядом. Здесь, у фонтана, Андрей Андреевич посадил свое первое дерево, это было в четвертом классе, сажали всем классом. Как приятны, желанны были сейчас эти воспоминания. Андрей Андреевич что было силы надавил пальцами на виски, головная боль как будто прошла, скоро опять застучало в висках, словно кто бил молоточком. Давление. Заломило поясницу – к непогоде. Хорошо ли, плохо ли – жизнь прошла, и надо это признать. В тени большого тополя хорошо отдыхалось. По сравнению с убежищем наверху был сущий рай. Татьяна тихо лежала. Надо было вставать и идти. Появилась машина, желтый фургон. Скорость была невысокой, как на похоронах. Андрей Андреевич вскочил, замахал руками. Машина быстрее не пошла. Она остановилась у школы №3. Андрей Андреевич прочитал: «Убежище» – было написано черной краской справа от центрального входа. Татьяна совсем не могла идти. Андрей Андреевич пошел в школу за машиной, но на полпути вернулся, взял Татьяну на руки, прошел метров 15, в глазах потемнело… Осторожно опустился с женой на землю.

Начальник убежища, Хлебников Валерий Павлович, был человек немолодой, с веселыми, блестящими глазами. Андрей Андреевич сидел напротив за столом, робел: он всегда робел перед начальством. Андрей Андреевич не хотел ничего рассказывать, но, как говорится, прорвало, все рассказал: и как строил убежище, и как жена испугалась, заболела… Выговорился. Он еще хотел рассказать про заводную собаку, но не стал. Да и была ли собака? Может, показалось.

– Вот так насидятся дома, натерпятся страха, потом приходят к нам, – говорил Хлебников. – Все квартиры проверить мы не в состоянии, самим понимаете. Таких убежищ, как наше, в поселке три. Всем места хватит. Все прибывающие к нам проходят санообработку. У нас еще ничего, а вот в городе – высокая концентрация. Со всеми вопросами, Андрей Андреевич, личного и организационного характера прошу ко мне. Я думаю, самое большое мы здесь дня два-три пробудем.

– С женой я могу видеться? – Андрей Андреевич хотел спросить, как прошел в кабинет, потом забыл, вспомнил.

– Конечно. Идите отдыхайте. Устраивайтесь. Казаков Илья Петрович, завхоз, покажет вам комнату. Вам надо будет встать на продовольствие.

– Хорошо, – Андрей Андреевич заглянул в веселые глаза Хлебникова, запомнил и вышел.

3

Комната была небольшая, подсобное помещение, но никак не класс. 4 кровати. По словам Казакова, в других комнатах, классах, кровати в два яруса. Андрей Андреевич спал у двери. Хорошие места были заняты. У окна была кровать Волосова Михаила Дмитриевича. В годах мужчина. Маленькие хитрые глазки… Андрей Андреевич не доверял Дмитриевичу, сторонился. Борисов, 35 лет. «Молодой человек», – звали его все в комнате. От воинской службы он был освобожден из-за плохого зрения. Высокий, худой, он узником концлагеря ходил на завтрак, обед, ужин. Он почти не вступал в разговоры, все больше лежал на кровати вверх лицом и слушал, никому не мешал. Галкин Виктор Петрович, пенсионер, кузнец. Общительный, открытый человек.

– В поселке у нас пять человек облучились. Попали в радиоактивное облако, – рассказывал богатырь Галкин, косая сажень в плечах, сидя на кровати, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону. – Говорят, за питание с нас будут удерживать.

– Тогда , Петрович , у тебя пенсии не хватит.

– Не бойтесь, Михаил Дмитриевич, у меня пенсия большая. Я до сих пор бы работал в кузнице, если бы не болела правая рука. Сломал я ее два года назад. Упал. Она до сих пор у меня болит. Андрей Андреевич, позавчера к нам приезжали из области врачи. – Все так же сидел Галкин на кровати, раскачиваясь, – брали кровь. Человек тридцать сдали.

– А сколько всего в убежище человек?

– Человек триста, – ответил за Галкина Волосов.

Андрей Андреевич, как все к комнате, сидел на кровати, хотя рядом стояла табуретка. Шестой десяток пошел, а Андрей Андреевич так и не научился общению, держался все в стороне, дичился: из-за этой самой своей нелюдимости и с карьерой не получилось.

В семь часов был ужин. Жареная рыба с капустой, а так – все консервы.

– Жареная рыба… К перемене, – заметил кто-то в столовой. – Значит, скоро по домам.

– Жди. Еще один теракт – и будет у нас дом там, наверху, – рассмеялся небритый, с большим носом, сидевший у окна мужчина.

«Длинный стол, скамейки… Как солдатская столовая, – думал Андрей Андреевич. – Казарма».

После ужина Волосов надушился, надел чистую рубашку, пошел к жене на первый этаж. Галкин лежал на кровати. Молодой человек не приходил с ужина.

– У меня жена три дня не дожила до теракта, – заложив руки за голову, разглядывая потолок, заговорил Галкин. – Ей было 48.

– Татьяна у меня, жена, стояла у окна, когда была эта вспышка. Напугалась. В больнице сейчас, – платил Андрей Андреевич откровенностью за откровенность.

Плата была сиюминутной, Андрей Андреевич любил полежать, подумать – как удачно прошел день, что сделано, что надо сделать. У человека в годах каждый день на счету. Каждый день приближает последний день. Андрей Андреевич примерно представлял, как все будет: грипп или еще что. Организм изношен, иммунитет плохой… Ждать хорошего нечего.

Андрей Андреевич никак не мог привыкнуть к длинным школьным коридорам, классам… Школа, классы – все это было, прошло. В школе Андрей Андреевич учился, не старался – тройки, четверки.

В коридоре говорило радио. Вечерние новости. За последние сутки под завалами было найдено еще пять человек. Все они находились в крайне тяжелом состоянии, с переломами. В фонд Красного Креста поступило 25 900 литров крови. Кровь сдать можно в каждом населенном пункте. Уже дезактивирована большая часть зараженной площади. Известно имя смертника-террориста, но имя его пока не разглашается в интересах следствия. Были у смертника и пособники. После новостей стало совсем тихо. Галкин приподнял голову с подушки, пробежался глазами по кроватям. «Ну, давай, начинай, говори… » – хотел Андрей Андреевич побыть один, но не получалось.

– Я где-то слышал, что взрыв на атомной электростанции равносилен взрыву атомной бомбы, – лег Галкин на спину, заложил руки за голову. – Меня раньше нисколько не интересовало, что делается за рубежом, даже у нас, в стране. Мне было все равно, кто с кем воюет. Сейчас нет. Меня все интересует в этом мире, словно я за все в ответе.

– Потому что твоя жизнь зависит от новостей, – просто объяснил Волосов.

– Может быть, – ответил Галкин.

– Не может быть, а точно. В мире столько накоплено ядерного оружия, что хватит все человечество уничтожить три раза.