Истоки Каракумов (повести туркменских писателей)

— Якши, ты, кажется, сегодня не разминался? — спросила, улыбаясь, Гульшен и прошла в дом. Я не знал, что ей ответить. Стою, словно в рот воды набрал. И тут она сама подсказала мне нужные слова.

— Ты ходил к Йылдырыму?

— Да…

— В конце концов, ты станешь героем, парень! — Гульшен засмеялась и позвала меня к себе.

— Ну-ка, Якши, заходи в дом, позавтракаем, пора уже на работу.

— Я не хочу есть, Гуль.

— Тогда выпей чаю.

— Спасибо, я уже пошел.

Молча я отправился на работу. А перед глазами Гульшен, стоящая на берегу.

6

До обеденного перерыва мы с верхом нагрузили одну машину ящиками с помидорами, а другую свежими дынями "Вахарман"^[39] и отправили в областной центр. Руководители "Облпищеторга", говорят, не дают покоя Курбанберды-ага. "Поднажмите, пошлите нам из Чагели овощей и дынь с арбузами". Сколько мы ни посылаем, все мало, так высоко ценятся наши дыни и арбузы. Многие лично приезжают и просят председателя продать им на праздник или на свадьбу сахарных дынь и арбузов. А Курбанберды-ага такой человек — никому отказать не может. Напишет записку и пошлет к нам, а Алтыхан-ага тоже мягкий человек, обязательно исполнит просьбу, да еще с лихвой. И все равно, кажется, богатства этих земель неисчерпаемы. Чем больше собираешь, тем больше земля дает урожая. Как говорит Алтыхан-ага, сладкая, как мед, вода канала и целинная земля Чагели способны взрастить урожай, даже если ткнуть в землю простую палку.

А жизнь дайханина зависит от урожая. Хорош урожай, и усталости нет. Чувствуешь силу, не боишься за завтрашний день.

Джуметер-ага, который всю свою жизнь крестьянствовал, три года тому назад вышел на пенсию и теперь потихоньку работает с нами в бригаде, говорит так: "Люди, я, приехав в Чагели, — помолодел. И теперь на всю жизнь здесь останусь". Старик нисколько не кривит душой. Здесь он чувствует себя лучше, чем в селе: не кряхтит как прежде, даже горбиться перестал, а работает не хуже, чем мы. Да и сейчас Джуметер-ага не похож на старого, усталого человека. Лежит, подложив под себя свой серый халат, и в отличном настроении попивает зеленый чай. Недовольно посмотрев на Койли, который, надвинув на глаза грязную тюбетейку и выпятив большой, словно бархан, живот, дремал возле шалаша, Джуметер-ага сказал:

— Эй, Койли-хан, ты уже много дней не говорил нам, как мы выполняем дневную норму. Неплохо бы узнать, как у нас дела идут!

Койли со злостью сдвинул с глаз тюбетейку и проговорил:

— Какие особые у тебя могут быть дела, Джуметер яшули. Как они были, так и есть. Сидишь и сиди спокойно. За мной не пропадет. — Койли повернулся на другой бок и снова задремал.

Неподалеку от Джуметер-ага сидела чернолицая, полная женщина по имени Гытджа. У нас ее прозвали "Богатырем" ("эссехсен"). Обделила ее природа женской красотой и нежностью, но зато сила ей дана недюжинная, мужская. Если другие поднимают по одному ящику помидоров, она запросто поднимает сразу три, когда Гытджа носит с огорода мешками дыни и арбузы, не каждый мужчина поднимет ее груз. Но ест она тоже здорово, как и работает. Как ни посмотришь, вечно она что-то жует. Вот и сейчас налила себе из общего котла целую миску шурпы, которой можно накормить по меньшей мере двоих человек, и с удовольствием съела. А теперь за чаем жевала сухой чурек.

Гытджа дальняя родственница Курбанберды-ага и очень гордится этим. Говорит несколько заносчиво, при любом удобном случае напомнит об этом, а если рассорится с кем-нибудь, то через каждое слово у нее слышится имя председателя и что она родственница его. И потом Гытджа считает: раз ты родственник председателя, то другие тебя должны уважать, и прав в колхозе у тебя должно быть больше, чем у других, а ещё лучше, если тебя и побаиваться будут.

Однажды в колхозном клубе состоялся спектакль. Гытджа с мужем Караджа, принарядившись, тоже собралась посмотреть представление. Народу было много, за билетами очередь, ведь не каждый раз такое событие бывает в нашем клубе. Весь проход был запружен людьми.

— Пойдем сначала билет купим, — сказал Караджа жене.

Гытджа так посмотрела на него, что бедняга съежился и стал еще меньше ростом.

— Что, что? Ну-ка, пошли! Не хватает еще чтоб он деньги платил за представление, забыл кто мы? — взяв его за руку потащила за собой.

Бедный Караджа, он слова поперек сказать не может. Как жена решит, так и будет, ее слово в доме закон, а ему остается только выполнять приказания своего главнокомандующего. Она схватила его под мышки и стала подталкивать впереди себя. И так они вклинились в толпу. Люди, хорошо знавшие характер Гытджа, расступились и, образовав коридор, пропустили супругов. У входа в клуб проверял билеты какой-то худощавый парень. Гытджа сначала пропустила в дверь своего мужа, а затем собралась войти сама, как молодой человек сказал:

— Тетушка, покажите свои билеты.

— Билеты? — Гытджа обернулась назад. — Мы родственники председателя. Слышал, дорогой? — И зашагала в зал.

Курбанберды-ага очень не любит эти проделки Гытджа. Иногда они дорого ему обходятся, но сколько ни сердится и не ругает он Гытджа, она эти нотации близко к сердцу не принимает… "Э, дядя, куда тебе деться? А у того, кто завидует, что мы родственники, пусть глаза лопнут", — говорит она и смеется.

В нашей бригаде никого особенно не волнует, что Гытджа родственница Курбанберды-ага, зато Койли из кожи вон лезет, чтобы понравиться Гытджа, он даже приписывает ей лишние трудодни. Но Гытджа в этом отношении аккуратна. Она не позволяет приписывать себе ни одной лишней копейки. "Хватит того, что я сама своим потом зарабатываю. Твоего нечестного заработка мне не нужно", говорит она и заставляет Койли заново все пересчитать.

Не только в отношении своего заработка, но и если заметит какую-нибудь несправедливость, Гытджа не промолчит. И я очень уважаю ее за это.

Однажды, когда я только начал работать в бригаде, мы пололи траву среди кустов помидоров. Бригадир на Йылдызе уехал посмотреть, как идут дела на делянках с огурцами и болгарским перцем.

Вдруг сзади послышался грозный голос Койли:

— Эй, сын чаирчи, иди сюда.

Я обернулся назад, а он стоит на берегу арыка, упер руки в бока и широко расставил ноги. Мне это не понравилось, но я все же подошел к нему.

— Что, Койли-ага?

— А ну, поедем со мной!!

Там, где кончались огороды, проходила песчаная дорога, здесь стояла "Победа" Койли. Мы подошли к машине. Койли говорит мне:

— Садись.

— Куда мы едем? — спрашиваю я.

— Говорят садись, так садись. Надо исполнять, когдс начальство говорит, а не разговаривать попусту!

Я подумал, что Койли хочет поручить мне какое-нибудь дело, и сел рядом с ним в машину, но он привез меня к арыку. Открыв багажник, достал оттуда старое ведро и целую кучу тряпья. Взял три бутылки пива и пошел в тень старого тутовника. Снял рубашку, повесил на ветку, уселся на мягкую песчаную землю и кончиком ножа откупорил крышку одной из бутылок. Выпив одну бутылку, он громко рыгнул и поглядел на меня смеющимися, красными глазами:

— Эй, сын чаирчи, ты что стоишь разинув рот?

— А что мне делать?

— Я что, привез тебя сюда, чтобы поиграть? Вон, возьми ведро и тряпки, мой машину.

Я вспыхнул от злости:

— Что?!

— Мой машину! Чтобы ни одной пылинки не осталось, чтобы сверкала, как зеркало.

— Не буду мыть!

— Еще как будешь, танцевать будешь вокруг нее! Ты что думаешь, обезьяна по своей охоте танцует? Если начальство что-то приказывает, нужно бежать и исполнять. А разговоры в сторону!

— Я в бригаду приехал не для того, чтобы мыть твою машину, а работать!

Выпитое пиво уже начинало действовать на Койли, задурманило голову.

— Ты, сын чаирчи, не слишком ли разговорился? Не только мою машину будешь мыть, но и туфли, если я прикажу, будешь мне чистить. Я твой начальник!

Я почувствовал, что если останусь здесь хоть еще минуту, то обязательно схвачусь с Койли, повернулся и пошел в бригаду. "Сын чаирчи, ты у меня еще поработаешь! Еще придешь меня умолять! Еще поползаешь на коленях!" — орал мне вслед Койли.