Истории замка Айюэбао

— Таких женщин, как ты, в книгах обычно не называют «человек».

— Как это? А как же тогда называют?

— Личность. — Немного помолчав и подняв лицо к потолку, он продолжал: — От Комиссара я снова вернулся в Саньдаоган, но на душе было неспокойно. Ночью рабочий участок освещали фонари; абсолютно все зажигал я — нельзя было, чтобы хоть один из них погас. Я также пообещал, что заберу к себе дядюшку Ли Ицзиня на старости лет и буду за ним ухаживать. Однако, проспав до рассвета, я вновь испугался. Испугался, что останусь здесь до конца жизни, а ведь это не мой родной дом.

— Но вы, наверное, испугались её пистолета, — предположила Куколка.

— Может, и так. Чем теснее я с ней общался, тем больше понимал, до чего она была чудная, родилась она не в то время. Проще говоря, она не была создана для мирной эпохи и не годилась для мирной жизни. Если бы жизнь её выпала не на период коротких вооружённых стычек, а на долгие военные годы, она бы, наверное, дослужилась до генеральского звания. Она не была любителем того, что обычно происходит между мужчиной и женщиной; даже во время близости с мужчиной обязательно должны были быть победитель и проигравший, а тех, кто просто стонет да охает, она не жаловала. Она обожала свой изготовленный кустарным способом пистолет. Я спрашивал, стреляла и убивала ли она кого-нибудь из этого пистолета. Она отвечала: само собой. Особо упомянула она тот случай, когда наказали одного деревенского ганьбу^[18], который частенько «портил дочерей негодяев». Она оттащила его к краю поля, где рос «чёртов имбирь», прицелилась ему в бедро и выстрелила.

— Что такое «чёртов имбирь»? — еле слышно переспросила Куколка.

— Топинамбур. В её понимании я занимался не промышленностью и не коммерцией, а боевыми действиями, а потому мне обязательно нужен был «комиссар». Когда я уехал от неё, на душе стало пусто, потом я начал тосковать, иногда посреди ночи, не в силах дождаться рассвета, вскакивал и уезжал к ней на служебной машине.

— Это всё гормоны и не более того.

— Может, и так, однако я знал, что теперь не могу жить без неё, без этой сильной женщины, которая целыми днями дымит сигаретой и ещё совсем недавно носила за поясом два пистолета. В каждую нашу встречу мы запирали дверь и проводили вместе целые сутки или двое, разлучаясь лишь ненадолго и рассказывая друг другу абсолютно обо всём. У меня на теле полно шрамов, и каждый из них может рассказать леденящую кровь историю. Шрам на голове остался мне на память о том деле с коровой — самое унизительное, что было в моей жизни. Я долго колебался, прежде чем рассказать ей об этом эпизоде из моей жизни. И угадай, что она ответила, когда услышала эту историю?

— Что же она сказала?

— Хлопнула себя по ляжкам и воскликнула: «Да даже если ты и пользовал ту корову, что в этом такого? Мне наоборот нравится, что ты ничего не боишься и не стесняешься!» А я ей говорю: «Да нет же, я правда этого не делал». Она раздражённо фыркнула, жалея, что её не было со мной той ночью. А по мне так слава богу, иначе она бы там их всех перерезала.

Куколка испуганно вздохнула.

— Всякий раз, уезжая от неё, я ощущал душевный подъём. Всю первую половину своей жизни я провёл в унижениях и страхе, и мне больше не хотелось жить, умножая гнев и злость.

Куколка слушала, затаив дыхание. Однако Чуньюй Баоцэ на какое-то время замолчал. Куколка смотрела на него в упор, ощущая, как по лицу стремятся тепловые потоки его дыхания. Он взял её руку, положил себе на грудь, и она ощутила, как беспокойно бьётся его сердце.

— Когда я уехал, то всю дорогу переживал — думал о школе, о журнале, источающем аромат типографской краски, о звуках скрипки, напоминающих пение жаворонка. Я вновь вспоминал мать, доведённую до самоубийства, бабушку и, наконец, Ли Иня. Как жесток и несправедлив этот мир, скольких людей он свёл в могилу, скольким задолжал, кто теперь вернёт утраченное? Мне было очень жалко себя: если бы я бежал чуть медленнее, я теперь был бы среди тех, кого уже нет. Синмэй, она же Комиссар, была права: моя жизнь — череда боевых действий; это жестоко, но такова реальность.

Был уже час ночи. Чуньюй Баоцэ долго молчал, и Куколка поняла, что ей пора уходить. Она довела хозяина до кровати, сняла покрывало, отвернула уголок одеяла. Он схватил её за руку.

— Председатель, давайте продолжим завтра, вам пора отдохнуть, вы сегодня слишком устали. — Она высвободила руку.

Он похлопал её по плечу:

— Задержись ещё хоть чуть-чуть, время ещё детское, не бросай меня тут одного.

Куколка сквозь ночной сумрак вглядывалась в его глаза. Этот мужчина, укрытый ночной темнотой, был чем-то обеспокоен: он громко, со свистом, вдыхал и выдыхал. Ей почудилось, что рядом стоит женщина с двумя пистолетами за поясом и наблюдает за ними, а её высокие сапоги пропитаны грязью. Куколка растерянно застыла, и тут на её плечо легла чья-то тяжёлая рука. Она ощутила выступивший у него на ладони холодный пот, такими же влажными стали его лоб и виски.

В ожидании рассвета он лёг на спину, как мертвец, с губ его слетели остатки сонного бреда:

— Некоторое время мне не хотелось ни есть, ни спать. Не различая дня и ночи, я делал записи, я писал о прошлом, о Ли Ине. Записи свои, преисполненные тоски, я щедро приправлял проклятиями в адрес всего мира. Ещё никогда противоречия и переживания не разрывали с такой силой мою душу, и я не знал, как мне быть. Потом, волоча своё измождённое тело, я отправился в Циндао. Дядюшка Ицзинь перепугался при виде моих покрасневших глаз. Пока я крепко спал, он прочёл мой исписанный дневник и заплакал. Когда я проснулся, он сказал:

— Сынок, не пиши больше. Пройдёт некоторое время, и эти воспоминания всё равно никто не поймёт.

Взяв себя в руки, я обнаружил, что все мои противоречивые записи, сделанные в гневе, в приступе безумия, с затуманенным разумом, выглядели абсолютным бредом. Уезжая, я почувствовал, что больше не смогу жить как трус, всё время осторожничать и в страхе озираться по сторонам. Я хотел сейчас же сообщить дядюшке Ли о важном решении, о большом деле, которое я выполню по возвращении в Лаоюйгоу: что я женюсь на учительнице начальной школы по имени Синмэй. Но я сдержался. Я поехал прямиком в Лаоюйгоу, постучал в зелёную дверь и, бросив на кровать рюкзак, перешёл сразу к делу:

— Давай поженимся!

Она немного опешила и спросила, когда.

— Нельзя ждать ни минуты, прямо сейчас, немедленно!

Она положила руки себе на ремень:

— Тогда, наверное, надо к свадьбе хоть иероглиф «счастье» вырезать?

— Ладно тебе, Комиссар, это всё легко уладить!

Вот так мы и поженились. Не прошло и месяца после свадьбы, как она повезла меня в большой город — знакомиться с Начальником. Тот оказался стариком с большим округлым лицом, покрытым пигментными пятнами. Он осмотрел меня с головы до ног и детально допросил. Мне не понравился его взгляд, и когда мы с Комиссаром остались наедине, я спросил, была ли у неё с ним связь. Она искренне ответила, что связи не было, а затем, чуть помедлив, добавила: «Надеюсь, ты не примешь близко к сердцу, если я скажу, что он меня трогал». Я люто возненавидел руки этого Начальника, тоже сплошь покрытые пигментными пятнами. По возвращении в Лаоюйгоу мы тщательно продумали и разработали план: прежде всего воссоздать здесь копию того, что было сделано в Саньдаоган, затем придумать, как расширить производство в десять-двадцать раз. Комиссар проявила недюжинную энергию.

— Сначала надо взять всё оттуда, это же принадлежит тебе!

Я ответил, что это абсолютно неприемлемо и что я люблю Саньдаоган всей душой. Она заявила, что, даже оставив им лишь пустую оболочку, я не должен чувствовать вину перед ними. Конечно, я не последовал её совету, но в конечном счёте всё равно чувствовал себя виноватым перед Саньдаоган. Тамошние предприятия до сих пор работают, но наша корпорация «Лицзинь» давно уже отожрала у них добрую половину вместе с костями и мясом. Начальник всегда поддерживал нас и был опорой нашей корпорации до своего последнего вздоха.

2

Чуньюй Баоцэ всю ночь спал хорошо, и к утру настроение у него улучшилось. Он прошёл через главный зал, возле пруда с карпами и цветами встретил поедающую сандвич стенографистку по прозвищу Жучок и похлопал её по спине. Жучок встала, по привычке всплеснула руками и воскликнула:

— Доброе утро, председатель совета директоров!

Он неспешно позавтракал в малом зале и за чашкой чёрного чая стал листать газету. До него донёсся слабый звук работающего лифта. Хозяин допил оставшийся чай. Выйдя из малого зала, он без колебаний свернул направо в короткую галерею. Ему хотелось повидать Цветочную Госпожу, поскольку он не виделся с ней по меньшей мере неделю. Она словно всё время с нетерпением ждала этого утра и, стоя сейчас возле кучи соломы и чуть запрокинув голову, смотрела на его приближающуюся фигуру. Он с восклицанием погладил её по голове, легонько похлопал по спине. Когда он коснулся её ресниц, она мелко задрожала, и дрожь эта передалась её ногам, до самых коленей.