История русской литературы в четырех томах (Том 3)

Однако возможность появления переводов Курочкина была подготовлена Некрасовым, "русский Беранже" мог возникнуть лишь в рамках демократического некрасовского направления, и не только потому, что его представителям был близок общественно-политический пафос и демократизм великого французского поэта, но и вследствие художественных открытий некрасовской поэзии, сместившей привычные представления о поэтическом. "Это <...> стих г. Некрасова, - писал о такой поэзии Б. Алмазов, - ...на Руси существует целая школа такого рода поэзии; отличительная черта поэтов этой школы - уменье укладывать в стих обыкновенную разговорную речь". [27] Курочкин смог воспринять и передать Беранже, только будучи некрасовцем.

В связи с Минаевым был употреблен сам термин "некрасовская школа". Рецензент "Иллюстрации" писал: "Если мы станем вчитываться в думы и песни г. Минаева, мы увидим, что в каждой строчке их так и сквозит муза г. Некрасова <...> г. Минаев, принадлежа к некрасовской школе, хотя и не может возвыситься до лучших произведений г. Некрасова, сознает, однако же, вполне ее сущность и значение, ее отличие от старой лирической школы, чем он и отличается от г. Розенгейма, который, ограничиваясь одной внешностью, одними фразами, не проникает дальше этих фраз, от того под фразистостью г. Розенгейма и чудится бездонная пустота". [28]

Н. К. Крупская писала о сатире "Искры": "Это был своеобразный фольклор тогдашней разночинной интеллигенции: авторов не знали, а стихи знали. Ленин знал их немало. Эти стихи входили как-то в быт". [29]

Стихи Минаева (и не только Минаева - он лишь наиболее характерен), вся его деятельность вырастали из быта, в чем-то относительно освобождавшегося и раскрепощавшегося после николаевской реакции, стихи эти сами "входили в быт", становясь его элементом.

Литературное событие, житейский казус, театральная премьера и вернисаж тотчас находили отклик в стихах, эпиграммах и обзорах, подчас просто в шутках, которые тут же подхватывались, разносились, становились достоянием всех, так что иногда автор забывался или его просто не знали, не видели за частоколом псевдонимов, масок, которыми Минаев пользовался: "Темный человек", "Обличительный поэт", "Михаил Бурбонов" и т. д. Условия и характер деятельности предполагали импровизацию, легкость обращения со словом, возможность игры с ним, словесный фокус, неожиданную рифму, каламбур.

Конечно, такая работа, прорастающая в быт, в пестроту житейских отношений, вела подчас к случайным темам, к известной смещенности акцентов. В сочувственных рецензиях на произведения Минаева и "Современник" и "Русское слово" все же указывают на некоторую беспредметность юмора Минаева, на его водевильность, советуют быть строже к себе. Но в целом позиции Минаева бесспорно четко демократичны. Брат Вас. Курочкина, тоже известный искровец Н. Курочкин, не случайно относил поэзию Д. Д. Минаева к "новому у нас дельно-юмористическому направлению". [30] Рутина, консерватизм, все надутое и пошлое находят в нем врага непримиримого. Особенно ожесточенно преследовал Минаев реакционную литературу и поэзию чистого искусства. Здесь постоянно используемым орудием становилась пародия.

Именно пародистом прежде всего был Добролюбов-сатирик. И началась его сатирическая деятельность в кругу Некрасова и в рамках сатирического приложения к "Современнику" - в "Свистке", который как бы продолжил во многом критический раздел журнала, но уже в сатирическом духе, а первые сатирически-пародийные стихи Добролюбова возникли прямо из его литературно-критической работы.

Вообще в демократической сатирической литературе 50-60-х гг. пародия в разных вариациях, пожалуй, излюбленный жанр. Пародия оказывалась и действенным орудием идейной критики, и средством зарождения новой литературной формы или, во всяком случае, способом освобождения от старой. Здесь-то решающую роль и сыграл Некрасов.

Еще в середине 40-х гг. Некрасов напечатал свою "Колыбельную", назвав ее подражанием Лермонтову. Он нашел форму, указал принципы, дал сигнал, который, впрочем, будет принят литературой лишь через несколько лет. Позднее почти все некрасовцы вернутся к некрасовской "Колыбельной" 40-х гг. как к исходной и предложат свои варианты сатирических колыбельных, Конечно, все эти "колыбельные" лишены глубины и сложности некрасовского произведения, но именно Некрасов открыл возможность таких подражаний-пародий и перепевов.

Сам тип пародии у некрасовцев 60-х гг. идет от Некрасова: не пародия на произведение, а лишь форма пародии на произведение, содержание же при этом направлено не против пародируемого произведения, а против какого-то безобразного акта, порока и т. д. Именно об этом типе пародии писал Добролюбов, называя хорошими пародии, обращенные на стихотворение, "имеющее большую известность". Таковы у Минаева "Просьба", которая пародирует лермонтовские "Молитву" и "Тучи", стихотворение "Отцы и дети", пародирующее знаменитое "Бородино". Часты пародии и на самого Некрасова: "Проселком" ("Влас"), "Из И. Аксакова" ("Школьник") и другие.

Широко использует пародии и Вас. Курочкин, даже скорее не пародии, а перепевы известных стихотворений. В "Казацких стихотворениях" есть перепевы Жуковского и Пушкина, в "Легендах о Кукельване" - Пушкина и Лермонтова, в стихотворении "Розги - ветви с древа знания!.." перепевается некрасовская "Песня Еремушке". Обычны такие пародии-перепевы и у других поэтов некрасовской "школы".

Стихи, пародии, фельетоны Минаева и других искровцев в 60-е гг., как правило, очень веселы и задорны. В них есть оптимизм, ощущение участия в совершающемся прогрессе. Добролюбов уверенно писал: "...для насмешки и пародии предстоит еще большая работа: сопровождать русскую жизнь в новом пути". [31]

Пока была вера в то, что русская жизнь идет "новым путем", насмешка и пародия могли быть по крайней мере веселы. Чем больше было разочарований, понимания того, что этот "новый путь" не состоялся, тем более горечи рождалось у Минаева и других родственных ему поэтов. Развитие русской жизни, русского общества выбивало у них почву из-под ног, лишало эстетических основ их поэзию.

Кризиса, подобного тому, который переживал Минаев, не избежал и Василий Курочкин. "Когда начиналась "Искра", - писал он, - в русском обществе стояли светлые, прекрасные дни. То была пора самых светлых надежд и упований, пора увлечений, может быть, юных, незрелых, но увлечений чистых, бескорыстных, полных самоотвержения, проникнутых одною целию - целию общего добра и счастия, и единодушных... Литература несла общее, дорогое всем знамя". [32]

В надписи П. А. Ефремову на шестом издании "Песен Беранже" Курочкин шутливо, но точно сказал об этом кризисе:

Изданну книжицу мной подношу вам, друже,

Аще и не нравен слог - мните, мог быть хуже.

Чтите убо без гневу, меня не кляните:

Невозможно на Руси Беранжером быти. [33]

Невозможность "Беранжером быти" заставила искать каких-то новых путей в сатире.

Курочкин делает попытку обратиться к народнопоэтическим истокам. Видимо, в 1872-1873 гг. он работает над оригинальными по жанру драматическими произведениями - кукольными комедиями. До нас дошла одна из этих пьес - "Принц Лутоня". Стремление приблизиться к стихии народной речи, народного юмора, народного стиха явственно. Оказала свое влияние на Курочкина и народная кукольная драма.

Сатира поэтов-некрасовцев - одна из самых примечательных страниц в истории русской сатирической поэзии. Создававшаяся в большой мере как литература на злобу дня, она сумела на десятилетия сохранить живой общественный смысл и художественную значимость. Вот почему позднее, особенно в годы революционных потрясений, передовая русская журналистика и поэзия так охотно обращались к традициям своих предшественников - поэтов-сатириков середины века.

– ---------------------------------------------------------------------