История с продолжением
Шрифт:
– Перекись и нашатырь, – ответил Гаяровский. – Должен тебе заметить, что твоя идея ехать быстро по такой дороге…
– Понял, но ничем не могу помочь, – машина пошла еще быстрее. Гаяровский подумал, что ему действительно никогда не удастся выжать из своих «Жигулей» сто пятьдесят с гаком. – Что вы хотите сделать?
– Привести его в себя и попробовать приостановить кровотечение. Я открою окно, если ты не возражаешь.
– Открывайте. Только не сильно, и так аэродинамика паршивая, да еще и ветер боковой.
– Ему воздух нужен, – начал было возражать Гаяровский, но Пятый его прервал:
– Занимайтесь своим делом, а мне не мешайте заниматься своим. Вы меня отвлекаете, – машина, взвизгнув тормозами, вошла в поворот. – Ни слова больше.
Гаяровский справедливо решил, что бороться с хамством – бесполезное занятие, поэтому промолчал. Пятый, казалось, полностью слился с машиной, для него не существовало
У больницы Пятый подогнал машину вплотную к крыльцу, и, резко повернувшись, спросил:
– Что?
– Сиди, я за каталкой. Не остановил я ничего, и в себя он не пришел. Быстрее надо…
– Так идите, что вы пялитесь на меня, как баран на новые ворота! – взорвался Пятый. – Или мне самому все за вас сделать?!
Гаяровский молча вышел из машины. Через минуту он вернулся в сопровождении санитаров с каталкой, Лина спешно повезли наверх, а Пятый остался один. Он медленно, не торопясь, запер машину, проверил все дверцы и тоже побрел наверх. В ординаторской никого не было, поэтому Пятый просто положил ключи от машины на стол, а потом пошел в сторону палат. То, что в палату его никто не пустит, он знал, но все же надеялся хоть одним глазком увидеть Лина. Это ему удалось – Лина положили во вторую терапию, дверь в палату была из матового стекла, и Пятый смог рассмотреть, что Лином занимаются сразу двое врачей. Искать Гаяровского Пятому совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он отошел от двери и двинулся вглубь темного коридора, удивляясь тому, как громко звучат его собственные шаги… По дороге он вспомнил, что там, в конце этого коридора, имеется пара лавочек, на которых можно если и не полежать, то хотя бы посидеть. И точно, память его не подвела. Выбрав самый скудно освещенный угол, Пятый сел, опустил голову на руки и вдруг ощутил удивительное спокойствие и отрешенность. Руки почему-то враз стали слабыми, голова – неожиданно тяжелой, спина заныла, глаза закрывались сами собой. Он тяжело вздохнул, привалился плечом к стене и прикрыл глаза. Дальше он почти ничего не помнил. Так, какие-то смутные обрывки. Голоса рядом… знакомые, но ненужные…
– …да где, как не здесь… хорошо, что я знаю все эти места… смотри, вон…
– …забыли… Вадим, мы же просто про него забыли… слушай, а ты серьезно, что он так на тебя?…
– …да так, что мало не покажется… едва ли не матом… вместо благодарности, должно быть…
– …слушай, если уж здесь… проследить… мест нет… понимаю…
– …место можно… ладно… не надо, я сам… хотя погоди…
– …горит весь!… Вадя, у него сорок…
– …уйди с дороги… не мешайся под ногами… не надо, я донесу… позови дежурного!…
Утро не так уж сильно отличалось от ночи – было пасмурно, темно, только что лед на дорогах снова превратился в лужи. И вся разница. Пятый промучался кошмарами почти всю эту недолгую ночь, почему-то ему снились какие-то странные перевернутые деревья, коридоры, стекла… Впрочем, сон про деревья утром получил объяснение, причем совершенно реалистическое – кровать, на которой он спал, стояла почти вплотную к окну, и деревья из него действительно было видно. Все остальное Пятый так и не понял – то ли бред, то ли галлюцинации…
Когда он проснулся окончательно, уже давно наступил день. Возле кровати обнаружилась серая от усталости Валентина, которая с ходу резко спросила:
– Ты чего Вадиму натрепал, а? Совесть есть?!
– Как Лин? – не отвечая, спросил Пятый.
– Выкарабкался. Переливание крови ему делали, до шести утра держали…
– Остановили?
– Да, остановили, – едко сказала Валентина. – С большим трудом. Как ты посмел, скотина, так разговаривать с Вадимом? Нашел себе объект для словесного поноса! По-хорошему, он вообще бы не должен был тебя сюда впускать! Человек тратит свое время, едет, сидит с тобой, потом кидается в эту авантюру, ты его подставил так, что тебе и не снилось, сволочь ты этакая! Ты соображаешь, что делаешь, а? Привезти человека на «третье»… да его же убить могли!…
– Лин поправится? – спросил Пятый ровно.
– Да, поправится, – резко ответила Валентина и вышла, шибанув дверью палаты так, что стекла жалобно звякнули.
Одеться было делом нескольких минут. Покинуть больницу – и того проще. Никто и не подумал ему мешать. Скорее всего, они просто не предусмотрели
саму возможность того, что он решит куда-то уйти.…На улице было совсем темно и шел дождь. Сначала Пятый удивился – почему стемнело так быстро? а потом сообразил, что он, оказывается, ходит по улице уже довольно долго. Свитер и брюки вымокли насквозь, абсолютно мокрые волосы постоянно сваливались на глаза, мешали смотреть под ноги… Пару раз он упал, впрочем это уже не имело никакого значения… Через некоторое время он почувствовал, что его трясет – видимо, начался мороз. До этого момента он холода не ощущал, а теперь подумал, что надо бы пойти и погреться в подвале. Дом нашелся неожиданно быстро – Пятый несказанно удивился этому, ему казалось, что он ушел из знакомых мест еще несколько часов назад. Замок скорее всего заело, Пятый провозился с ним почти полчаса – ключи почему-то не нашлись на обычном месте, в щели между бетонными блоками. Весь этот день и вечер был каким-то странным и неправильным, поэтому Пятый почти не обратил внимание на то, что подвал тоже выглядит как-то немного непривычно. Впрочем, ему было все равно. Он пробрался в дальний угол, лег у теплых труб и задумался. На Валентину он не обиделся, ни в коем разе, просто… она была не права, вот и все. И Гаяровскому он не хамил. И подставлять никого не хотел. Он просто очень сильно волновался за рыжего. Теперь он немного полежит тут, отдохнет, а потом придет к ним, и все им расскажет. Они поймут…
Мысли были вялые и ни чему не обязывающие. Постепенно он начал впадать в оцепенение, думать не было сил. Он просто лежал, привалившись спиной к трубе и отчужденно глядя в подвальное окошко, в котором почему-то вставал очень красивый восход… просто картинка из детской книжки… было немного душно, временами ему начинало казаться, что надо выйти и сделать снаружи что-то очень важное, только он никак не мог вспомнить – что. Позже он про это забыл… Восход в окне неожиданно сменился темнотой, столь полной и непроницаемой, что она казалась чем-то, что можно осязать. Он протянул руку вперед и погладил темноту, на ощупь она оказалась неожиданно твердой и шершавой… Пятый удивился – ведь она только что выглядела мягкой, как ткань… Потом он неожиданно увидел, в подвале светло, но и свет был каким-то неправильным – серым, туманным… Предметы, его окружавшие, выглядели расплывчато и нереально, они словно выцвели, потеряли все цвета, кроме серого… но и он мерк, растворялся в самом себе, таял, исчезал в никуда…
Пятый не мог понять, сколько прошло времени, где он находится и что происходит вокруг него. Через какой-то неопределенный промежуток времени он почувствовал, что тело его почти полностью перестало повиноваться ему, и подумал, что это, наверное, хорошо… теперь-то уж точно никто не заставит его идти в зал или в «девятую» – как можно заставить что-то сделать человека, если у него нет тела?… Подвал снова погрузился в ту же осязаемую темноту… Дальше был какой-то отрезок времени, о котором у Пятого не сохранилось никаких воспоминаний, потом он ощутил, что его сильно ударили по груди и чей-то голос над головой рявкнул: «Дыши, дрянь!», но дышать совершенно не хотелось. Говоривший это понял, поэтому по груди снова ударили, потом ее сдавили, принуждая к вдоху… откуда-то потянуло свежим воздухом, снегом, ранней зимой… его опять насильно заставили вдохнуть… и все провалилось.
Потом он снова вынырнул из небытия, ненадолго, на какие-то секунды. В воздухе резко и неприятно пахло нашатырем, какой-то человек тряс его за плечо и постоянно повторял:
– Проснулся, живо!… Посмотрел на меня!… Глаза открыл быстро, козел!… На счет «три» резко выдохнул, понял? Считаю. Раз… два… три… давай!
Пятый послушно выдохнул – и тут его бронхи обожгла страшная боль. Он почувствовал, что ни за какие сокровища мира он не вдохнет. Ни за что. В глазах потемнело…
– Дыши сам, урод долбанный!…
Дальше снова на какое-то время стало больно, и снова все пропало.
– Ну, здравствуй, Пятый, – в голосе Гаяровского звучал сарказм размером с останкинскую телебашню. – Это, надо так понимать, была программа-максимум, да? Спасибо тебе, дорогой! – хирург с усмешкой поклонился, приложив правую руку к груди. – Особое спасибо – за экскурсию по подвалам. Больше сорока домов – это своего рода рекорд. Век не забуду!… Замечательно время провели, целых восемь дней, переполненных впечатлениям. Тебе мало, что у рыжего было сотрясение мозга и кровотечение, нет, тебе понадобилось, чтобы Лин оказался с нервным срывом, а половина работников больницы с карманными фонариками искала тебя по подвалам. Ты никого без работы не оставил – ни нас, ни реанимацию, ни терапию. Мне очень понравилось, как тебя нам доставили – ввезли каталку в коридор, бросили посредине и спросили – ваше? Правильно, кому еще такое дерьмо может понадобиться?!