Избранное

От такого равнодушия и безразличия трудно защищаться, тем более что батраки проявляют исключительную изобретательность и хитроумие в том, как затянуть любую работу. «У них не руки движутся, а только глаза», — говорят приказчики, и это правда. Они только и ищут лазейку, чтобы увильнуть от работы. У них орлиное зрение, на войне это было им весьма кстати. Один офицер, наш родственник, рассказывал: на фронте не приходилось заставлять их искать укрытие, они сами немедленно укрывались в складках местности, а в дозор ходили совсем как невидимые, бесплотные духи и трое суток подряд могли неподвижно просидеть в воронке от разрыва. Они были бдительны и брали терпением. Всю свою жизнь они только это и делали.

Им помогает даже случай. Или они сами подсознательно помогают случаю? Кто заподозрит, а если и заподозрит, кто сможет доказать, что человеческий умысел играет какую-то роль в том, что в обозе с пшеницей, тянущемся по тряской уездной дороге к далекой железнодорожной станции, ось ломается чаще всего у первой или второй телеги и никогда — у последней? Нарочно ли это? Нет, не нарочно: батраки никогда не причиняли вреда сознательно. Не они, а случай, быть может, само провидение поставило телегу с изъяном во главе обоза, из-за чего теперь весь обоз вынужден полдня торчать в грязи. Ибо, хоть батраки и соскочат с телег и будут, скребя в затылке, часами обсуждать, как быть, куда послать за помощью, сами они так ничего путного и не придумают. Будут стоять и ждать, и это еще в лучшем случае, потому что если они и сгрузят мешки с подводы, то уж непременно побросают их в самую грязь. Не нарочно. Точно так же прибывший приказчик еще издали, тоже без злого умысла, начинает дико орать, словно открывая руганью клапан, предохраняющий его от апоплексического удара.

9

Ругань батраки выслушивают с азиатским бесстрастием. «Хотелось бы мне знать, а кого ругает этот несчастный вол», — покачав головой, сказал мне однажды в минуту так называемого душевного расслабления батрак, после того как его основательно, на чем свет стоит, отругали. Ибо у ругательств есть своя иерархия. Хозяин ругает управляющего, тот — своих помощников, те — приказчиков, приказчики — старших батраков, те — рядовых. Ниже последних стоят только дети и волы. «Должно быть, телегу кроет, — добавил батрак. — А телега — дерево. А уж дерево — самого господа бога всемогущего, который создал весь этот… чтоб ему…» И незаметно батрак вернулся в свою обычную колею.

Среди деревенских жителей господствуют строгие и сложные правила этикета, как некогда при княжеских дворах. Чувства, которые трудно выразить, или ответ на щекотливый вопрос, рады ли гостю в доме или может ли парень рассчитывать на взаимность девушки, за которой ухаживает, — высказывают не словами, а движениями. Движения эти неодинаковы не только в разных деревнях, но даже в разных частях одной деревни и к тому же варьируются в зависимости от возраста. Кто возьмет от пришедшего в дом шляпу: хозяин, хозяйка или их дочь — и куда положит: на сундук, на вешалку или на кровать? Уже по одному этому посетитель за минуту узнает столько, сколько на словах ему не узнать и за полгода. Посторонний же не разберется в этом и за всю свою жизнь.

Как-то раз я проводил школьные каникулы в деревне Б. и часто бывал у соседей моих тамошних родственников. Уходя, я обычно по очереди прощался за руку со всеми, кто был в доме, и однажды протянул руку и незамужней дочери хозяев. Она почему-то замялась, не сразу взяла мою руку и, как мне показалось, сильно смутилась. Вечером я узнал, что отец жестоко избил ее сразу же после моего ухода.

Оказывается, если девушка дает парню руку, это означает, что она с ним в интимных отношениях и даже не стыдится этого! Но такой смысл рукопожатие имеет только в присутствии родственников. Да и то лишь в верхнем конце деревни, а не в нижнем. В нижнем — рукопожатие явно не имеет такого смысла.

Среди жителей пуст нет такого формализма. Весь день и даже ночь они живут рядом друг с другом и соприкасаются так часто, что, по существу, и не прощаются. А если приветствуют друг друга, то не иначе как констатируя конкретный факт. «Что, прохладно?» — спрашивают рано утром и на это получают ответ: «Прохладно». Если навстречу попадается работник с мотыгой, его полагается спросить: «Кончили?», «Еще осталось?» или «Много еще?» На что следует ответ: «Осталось еще», — с добавлением ругательства по вкусу, если отвечает мужчина.

Приветствиями обмениваются обычно только при входе и выходе из дома. При входе: «Бог помочь» — «Бог помочь», при выходе: «Благослови господь» — «Благослови господь». Других форм, собственно, и не знают. Однажды я простился с тетей Сабо, сказав: «До свиданья, тетя Сабо!» Она растерянно заморгала глазами. «И тебе, сынок, тоже», — проговорила она, покраснев.

Формы общения тем более доверительны, что в пусте, при ее малых размерах, чуть ли не все приходятся друг другу родственниками.

Для молодых каждый старик по крайней мере крестный. У меня их было двадцать пять: крестными я называл не только крестных отца и матери, но и крестных моих родных и двоюродных братьев и сестер. Так же называются и восприемники при конфирмации, которые почитаются за еще более близких родичей, поскольку именно восприемника, когда придет время, духовный подопечный просит исполнять на свадьбе роль дружки и взять на себя все, что с ней связано.

Постоянная сопричастность страданию делает жителей пусты особенно раздражительными. Словно встречаясь с собственным отражением в зеркале, они с трудом переносят друг друга. Молодые еще как-то поддерживают между собой мир, а старики часто ссорятся. Ворчат, завистничают, скандалят. Сами они весьма удивились бы, если бы нашелся человек, который помог бы им осознать, что, несмотря ни на что, они все-таки единое целое. Вместе они как стая волков: то и дело грызутся; крайняя нужда и случайная добыча тоже сталкивают их, и все-таки в беде они не бросают друг друга.

Человека постороннего простота взаимного общения обитателей пусты приводит в крайнее недоумение. У этих по натуре мирных и кротких людей даже ухаживание и добрые намерения проявляются в грубой форме. Пользуясь своеобразной шкалой ругательств, они выражают все те тончайшие оттенки душевных переживаний, которые крестьяне передают посредством сложной системы обычаев. Шкала эта широка и разнообразна. «Чтоб гром ударил не в тебя, а рядом!» — вот, например, хоть и ругательство, но не очень оскорбительное. А вот пожелание молодой девушке: «Черт побери невесту среди твоих свадебных гостей!» С таким хитрым вывертом это пожелание сочтется, скорее, за комплимент. Фраза, побуждающая к работе: «Нечего землю разглядывать, разглядишь, когда в нее угодишь», или в том же роде: «Не вешай голову, ровно подсолнух!» Это звучит почти ласково. Нередки увещания, подкрепленные сравнением, их любят за афористичность, за сравнение само по себе. «Тут как тут, словно хорошие чаевые!» — такие слова действуют как дружелюбное похлопывание по плечу и веселят. Есть, к сожалению, выражения и похлеще, пооригинальнее и погрубее. В этом отношении люди пуст на редкость изобретательны.

Казалось бы, человек в пылу страсти, когда нм овладевает истинное чувство, должен выражать его наиболее точно. Как ни странно, это не так. Восторженный влюбленный начинает запинаться, и чем откровеннее его пыл, тем упорнее он твердит то единственное избитое выражение, которое имеется в распоряжении человечества со времен первой влюбленной пары. Для выражения гнева и возмущения в большинстве языков существуют всего одна-две скучные схемы. У некоторых народов лексикон, служащий этим целям, можно сказать, просто убог. Гнев по самым различным поводам лица с самой различной степенью образованности машинально выражают одними и теми же тремя-четырьмя словами. Иначе обстоит дело с обитателями пуст. Неужели и это следует приписать их первородной эмоциональности?

Мое так называемое художественное воображение в детстве занимали и, пожалуй, воспитывали ругательства. Меня поражала исключительная наблюдательность, смелые ассоциации и та истинно художественная способность, которая в поэтике называется образным мышлением. Для философской диссертации я заранее готовил себя по психологии ругательств.

В том, как в ругательстве сначала нагромождаются, а потом вдруг рассыпаются эпитеты, как пульсируют периоды, чувствуется подчиненная определенным законам композиция и ритмика. Импровизация, для которой, безусловно, необходимы чрезвычайное богатство мысли и постоянная, врожденная способность вдохновляться, напоминает нам поэзию наших языковых родственников — вогулов; у них, как известно, импровизация также является характерной чертой поэзии: поющий непосредственно выражает в песне свои чувства или описывает пережитое приключение, поездку или свежевание медведя, соблюдая при этом основные правила ритмики и образования рефренов. С артистичностью вогулов может быть сравнима и вместе с тем может служить духовным доказательством нашего родства способность обитателей пуст быстро сочинять довольно длинные и всякий раз новые ругательства.