Изъян в сказке: бродяжка
Шрифт:
К вечеру она не только приготовила ужин, но и отмыла волосы, и надела своё запасное и лучшее платье. Канделябр и правда засиял ярче, и небольшая столовая показалась почти богатой. Подумав немного, Мэгг выставила на стол не глиняные тарелки, из которых отец Гай ел обычно, а фарфоровые — он как-то говорил, что они предназначены для праздников.
Побывав на вечерней службе, Мэгг нарвала по пути домой черёмухи (в этих краях — уже отцветающей) и поставила её в вазу — по комнате распространился сладкий, густой аромат, напомнивший о духах столичных модниц.
Старуха
— Негоже поломойке за хозяйский стол садиться.
Но Мэгг её не слушала. В конце концов, отец Гай сам позвал её — так чего ей стыдиться? И она хоть поломойка, но разговор может поддержать не хуже любой леди.
Отец Гай, зайдя в столовую, охнул, но не возмущённо, а довольно.
— Я подумала, что Всевышнему будет приятно такое уважение в праздник, — пояснила Мэгг решение достать фарфор.
— Вы совершенно правы, дитя, — улыбнулся ей Гай. — Я уверен, что он одобряет это.
Ужин был тоже праздничный, но не столько по решению Мэгг, сколько по распоряжению Бесс — она держала на кухне засаленную книжечку (в которой уже почти ничего не видела), и в ней значилось подобающее меню на каждый день года, включая посты и праздники.
На столе стояли заячьи ножки в меду, эмирский рис, вываренный с молоком и травами, печёная тыква и блюдо с маленькими пирожками, тоже с зайчатиной. Как объяснила Бесс, раз уж на День цветения черёмухи принято выпускать зайца из клети в лес, значит, не грех будет его и на стол подать.
Мэгг села напротив отца Гая, расправила платье, а потом поднялась и положила ему на тарелку еды. Заячьи ножки рядом с ярко-оранжевой, солнечной тыквой смотрелись замечательно, а белый с зелёным отливом рис, вобравший в себя цвет и аромат трав, казался похожим на пробивающуюся из-под снега молодую траву.
Отец Гай, которому она сказала о своих мыслях, добро рассмеялся:
— Возможно, вы и правы, дитя моё. Когда в Стине уже буйствуют краски весны, в столице и тем более на севере ещё местами сохраняется снег. Давайте выпьем по глотку вина за то, чтобы он растаял, освобождая природу от долгого плена.
Мэгг тоже подняла бокал с вином и отпила. По телу разлилось тепло, а сердце сжалось. Она ведь совсем забыла свою жизнь в роли фальшивой леди! Она ведь не тосковала по ней. Но как сладостно было её вспоминать!
Отец Гай прочитал короткую молитву, и они приступили к трапезе. Мэгг смаковала каждый кусочек, а отец Гай неторопливо рассуждал о том, как стоит украсить храм к скорому празднику первого летнего дня.
Отставив в сторону тарелку, он вдруг сказал:
— Вы очень хорошая девушка, Мэгг, добрая и внимательная.
Она польщённо улыбнулась.
— С вашим появлением дом ожил. Приятно возвращаться после долгого трудового дня в дом, который наполняет не только ворчание старухи.
Он сложил на животе небольшие пухлые ладони и ободряюще ей кивнул, как бы говоря, что нечего краснеть.
— Спасибо за ваши слова, отец Гай, — пробормотала Мэгг.
Святейший отец встал, прошёлся по комнате и остановился возле неё, положил руку ей
на плечо.Мэгг обернулась.
— Вы не представляете, дитя, как тяжела порой бывает жизнь служителя Всевышнего.
— Разве… — Мэгг сглотнула. Она не понимала, куда идёт разговор, и рядом с обычно тёплым и милым отцом Гаем ей стало неуютно. — Разве Всевышний не дарит вам… благо?
— Конечно, — вторая рука легла на второе её плечо, и Мэгг прошиб холодный пот. — Но одиночество святейшей жизни постепенно угнетает. Легко быть аскетом, когда в душе горит молодой огонь веры и твёрдый разум сокрушает мирские желания. Но с возрастом на смену горячности приходит спокойствие. Возраст требует тепла, тогда как церковь даёт только жар молитв и лёд аскезы.
— Святейший отец… — Мэгг не находила в себе силы вывернуться от его тёплых мягких рук. Пальцы мягко поглаживали её сквозь ткань. — Я не совсем понимаю ваши слова.
— Не бойтесь, дитя моё, что я толкаю вас на грех.
— Я и не думала об этом, — ответила она задушенным голосом. Нужно было собраться с мыслями. Чего хочет от неё святейший отец?
— Нет, конечно, — на мгновение остановившись, одна из рук переместилась с плеча на обнажённую шею. — Ведь Всевышний не осуждает связь между мужчиной и женщиной. Тем более, такую, исполненную доброты с одной стороны и благодарности — с другой.
Мэгг попыталась вывернуться, но не смогла.
— Чего вам страшиться, Мэгги? — продолжал отец Гай, а его руки с шеи начали спускаться к груди. Мэгг начал колотить животный ужас. — Кроме печальной участи бродяжки, что может вас пугать? В моём доме вы всегда получите всё, в чём нуждаетесь, а кроме того — мою заботу и нежность. Вы запали мне в сердце, дитя.
Мэгг вскочила на ноги и отпрыгнула в сторону, едва не опрокинув бокал.
Добродушное лицо отца Гая перекосила гримаса:
— Вы отказываете мне? Человеку, который подобрал вас с улицы, дал вам всё, что вы имеете?
— Я… — губы Мэгг дрожали. Ей бы хотелось резко сказать, что она ни за что не разделит постель с ним, но она не знала, что тогда будет. Вышвырнет он её из дома? Попытается овладеть ею силой? Или (она слышала такие истории) заявит на неё страже, обвинит в чём-нибудь. С клеймом на спине она будет признана виновной тотчас же.
— Не стыдитесь, — отец Гай улыбнулся, но уже не так добро, и сделал шаг вперёд. — Не заставляйте меня жалеть о своей доброте.
— Я… — повторила она, сглотнула и вдруг сказала, сама толком не понимая, как эти слова сорвались с её языка: — У меня лунники, — и непритворно покраснела.
Отец Гай, кажется, был несколько сбит с толку.
Мэгг тряслась от ужаса, а на лице отца Гая застыло странное выражение — не то удивления, не то сомнения.
— Ты ведь знаешь, что лгать — большой грех, дитя? Особенно лгать тому, кто покровительствует тебе.
— Я не лгу, святейший отец, — пролетепала она. — Клянусь Всевышним. Я… — на язык просилось что-то вроде: «Я не понимаю, как вы можете мне такое предлагать!» — но сказала она совсем другое: — Я знаю, как много вы для меня сделали.