Изъян в сказке: бродяжка

Почему-то ей виделось, что Рей улыбался. Наверное, ей просто хотелось в это верить, но она отчётливо различала на его лице улыбку. Может, он даже помахал толпе, как будто собирался петь. А потом улыбка пропала, и на лице появилось выражение смертного ужаса. Неотвратимая близость петли лишила его мужества. У него задрожали колени, по спине прошла судорога, рот открылся в беззвучном, но отчаянном крике. Помощники палача подхватили его под локти и поволокли к лестнице. Он не упирался, просто повис на них безвольной куклой из марионеточного театра, его ноги волочились за ним. Его подняли на лестницу, поставили, удерживая. Накинули на шею грубую петлю.

Где-то закричала женщина — из тех, кто слышал его песни. Потом другая. Но их слёзы и крики быстро затихли. Вышел мэр города, или судья, или кто-то другой важный, в длинном плаще, с жезлом в руках. Перед ним мальчишка развернул свиток, и важный принялся читать приговор, не выпуская ни одной буквы, без шепелявости или оговорок. Рей прислонил голову к столбу, но, несмотря на слабость, не закрыл глаза, а неотрывно вглядывался в голубое небо над головой и в лица людей под ногами. Он хотел унести с собой каждую частичку этого мира, вобрать его в себя целиком, проникнуться им, прежде чем уйти.

Приговор закончился — как оборвался.

Свистнул палач. Лестницы с глухим стуком попадали вниз, и три тела заплясали омерзительную пляску, задрыгались, засучили руками и ногами, открыли рты и выпучили глаза.

Не в силах выдержать это зрелище, Мэгг обернулась и увидела жуткое лицо: впалые щёки, сухую пергаментную кожу, горящие неистовые глаза из-под чёрного капюшона. Святейший отец из монастыря раздвинул тонкие бескровные губы, показывая зубы, испачканные в чьей-то свежей алой крови. И стало ясно, что кровь эта — её. Она была покрыта ею вся. Разорванная шея не болела, но крови становилось всё больше, она заливала и промачивала насквозь платье, ледяными потоками растекалась вокруг, затапливала и людей, и виселицу.

Святейший отец зачерпнул пригоршню крови и отпил, а потом развернулся и пошёл прочь, и с ним из Мэгг уходила жизнь.

— Нет! — она вскрикнула и очнулась.

Лил дождь, от которого её платье и волосы промокли насквозь. Виселицы, Рея, толпы, жуткого святейшего отца — ничего не было. Она поднялась на ноги, всё ещё совершенно разбитая после кошмара, и, спотыкаясь, поковыляла в «Петуха». Правда, толком заснуть не смогла.

Наутро кошмар окончательно отступил, и его место занял другой, куда более страшный: ей нечем было платить за еду и ночлег. И у неё не было никакой работы.

Ей бы очень хотелось забиться под одеяло, хоть и тощее, но всё-таки достаточно тёплое, и замереть, позволить жизни течь мимо, не задевая её с её горем. Но Рей рассердился бы на неё за это. Он никогда не унывал, и ради него Мэгг спустилась утром к корчмарю и спросила, не найдётся ли для неё какой-нибудь работы.

— Горничные, кухарки и поломойки у меня есть. Я бы помог тебе, хотя бы из любви к Соловью, — он покачал головой, — но не могу. Впрочем, город большой. Поспрашивай.

С этим советом Мэгг вышла из корчмы, получив за свой золотой свой угол на чердаке ещё на одну ночь и кусок хлеба с сыром.

При свете дня было легко спрятать поглубже в сердце мысли о Рее — вчерашние похороны казались таким же мутным сновидением, как и последовавший за ними кошмар. Живой, бурлящий город не желал думать о смерти, он жил каждым ароматом, каждым ярким пятном, каждым звуком. Сначала, по давней привычке, Мэгг пошла было к центральной площади в надежде увидеть какую-нибудь труппу и прибиться к ней, но, едва заслышав нестройные звуки лютни, поспешила сбежать. Петь и танцевать сейчас было бы невыносимо.

Она хотела бы получить простую работу: служанкой или помощницей кухарки, работницей в мастерской. В монастыре серых сестёр она, помнится, неплохо пряла и ткала. Её пальцы были достаточно чуткими, чтобы собирать бисер, и достаточно сильными, чтобы валять шерсть.

Инстинктивно она избегала больших домов и дорогих лавок, и вскоре ноги принесли её к месту, где она не была со дня своей несостоявшейся и уже почти стёршейся из памяти свадьбы — к храму Всевышнего.

Святейший дом в Стине был большим, но начисто лишённым пышного столичного убранства. Из открытых дверей выходили прихожане — по их лицам и нарядам Мэгг поняла, что сегодня последний день недели. Кое-кто из важных дам скользнул по ней равнодушным взглядом, но она не была настолько жалкой, чтобы казаться нищенкой, поэтому ей не протянули подаяние, как многим другим вокруг.

Когда поток иссяк, она осторожно скользнула внутрь. Святейший отец разговаривал с женщиной и её маленьким сыном, но нашел мгновение, чтобы обернуться и подарить Мэгг тёплую, приветливую улыбку.

Под высокими сводами, единственным украшением которых была искусная резьба по камню — листья, цветы и плоды, — было тихо и удивительно спокойно. Мэгг заняла место на одной из лавочек, почти у самого выхода, сложила руки в молитвенном жесте, закрыла глаза и прошептала, беззвучно, только шевеля губами:

«Всевышний, пожалуйста, храни душу Рея. Пусть он будет счастлив… он…» — эта бессвязная просьба сама собой обратилась в молитву, и, повторяя заученные ещё в детстве слова, Мэгг чувствовала, как легче делается у неё на душе, как будто Всевышний и правда взглянул на неё своим единственным, но всевидящим оком.

— Что у тебя случилось, дитя? — услышала она мягкий голос.

Святейший отец был ещё не стариком, но уже давно перешагнул порог зрелости. Он коротко стриг тёмную с сединой бороду, морщинки и складки уже сложились в узоры на его лице. В нём не чувствовалось ни капли властности или жесткости. Он был мягкий, округлый и очень напоминал святейшего отца из книжки о грешнике и праведнике.

Она встала, опустила голову и ответила честно:

— Мне некуда пойти, отец. Мой единственный друг, который был мне как отец, умер. У меня больше нет друзей, нет работы.

— Ты об этом просила Всевышнего? — спросил святейший отец. — Даровать тебе защиту и помощь?

— Я просила… — она почему-то не могла заставить себя смотреть ему в глаза, — чтобы мой друг был счастлив в садах Всевышнего.

— Там будут счастливы все, кто жил достойно и праведно. А те, кто грешил, смогут раскаяться и искупить свой грех — им даруют прощение, когда второе око Всевышнего откроется.

«Или их испепелит его праведный взгляд», — додумала про себя Мэгг строки из Святейшей книги.

— Однако о мёртвых есть кому позаботиться, поэтому нам надлежит думать о живых. Расскажи мне о себе, дитя, и не стесняйся, не бойся.

Мэгг рассказала почти всё, умолчала только про мошенничество, про клеймо на спине и про позорную смерть Рея.

Святейший отец слушал её внимательно и не перебивал, только качал головой и вздыхал, а потом сказал:

— Тебе многое пришлось пережить, дитя. Бродяжничество — не грех, но и не благословение. Большое спасение, что серые сёстры приютили тебя и обучили — по твоей речи я слышу, что ты занималась, притом усердно.