Книга снов

– Ого! – восклицает Скотт. – Понятия не имею. Но хорошо, что ты все же отвечаешь. Возможно, в следующий раз твои комментарии хоть отдаленно будут связаны с моими вопросами и экзистенциональными размышлениями о жизни.

Мы молча смотрим вниз, на реку.

У меня ничего нет от отца. Ни кофейной чашки, ни наручных часов, ни воспоминаний. Я не знаю, на что опереться.

Несправедливо быть тринадцатилетним. Бесполезно. Это период, когда жизнь показывает пятую и шестую стороны света: безумие и отчаяние. Откуда мне вообще знать, что верно? Что важно?

Я уже не ребенок. Но еще и не мужчина. Я где-то между. Не знаю, почему все так: в какой-то момент смотришь на девчонок, и они больше не кажутся такими уж противными. Особенно одна из них. Не знаю, почему я вдруг стал задаваться вопросом своей внешности. Что мне делать всю свою жизнь? Я уверен, что уже не смогу поцеловать ни одну девчонку, не подумав о Мэдди.

Сжимаю губы, я знаю, что это выглядит глупо, но я всегда так делал, когда хотел скрыть рыдание.

Мучение. Радость. Учащенный пульс.

Счастье думать о девочке. Тосковать по ней, даже толком ее и не зная.

Мучение не знать, замечает ли она вообще твое существование.

Сладость в сердце при мысли о ней.

И все одновременно.

– Нет, – отвечаю я в конце концов на тираду Скотта о том, что учителя, взрослые и мир во всей его непроглядной цельности утаивают от нас что-то важное: как стать счастливыми. – Нет, все не так. Они скрывают от нас, как заметить, что мы счастливы.

Сейчас я счастлив. И одновременно нет.

Страх и тепло. Счастье и отчаяние.

Вопрошающими мы вступили на этот мост. Уже немного иными мы покидаем его и делаем первые шаги в направлении ответов и знания, отныне мы уже не будем верить всем на слово, как верили прежде. Теперь нам предстоит учиться самостоятельно судить обо всем.

Через час мы в Ист-Энде.

Скотт пытается скрыть, насколько он впечатлен издательством.

Эдди ждала нас, но заметно, как она напряжена. И устала. Она ведет нас к полке, на которой стоят все книги издательства, именно там хладнокровие покидает Скотта.

– Рэй Брэдбери! – вырывается у него в порыве чувств, как у пятилетнего, а потом: – Айзек Азимов! Курт Воннегут!

– Ну да, у нас лицензия на издание их книг в карманном формате, – разъясняет Поппи, стоящая за нашими спинами.

Скотт оборачивается, и я становлюсь свидетелем очень странного процесса. Я чувствую, как сначала сердце Скотта взмывает ввысь, словно бумажный змей, а потом ударяется о землю. И Скотт меняется. Навсегда. Он смотрит на Поппи, и теперь он уже никогда не взглянет на мир, как прежде, все это я вижу и не знаю, почему и пойдет ли это ему на пользу.

Андреа приносит горячий чай, булочки, нарезанный дольками огурец и невероятно ароматную выпечку, теплые пирожки с начинкой из мяса, картошки, овощей, маринованных огурцов и коричневого соуса.

Скотт не может проглотить ни кусочка. Да и кто смог бы в процессе внутреннего-то перерождения?

Нам рассказывают, что такое суперобложка и четвертая страница обложки или задняя сторонка переплета.

– Над первой и особенно четвертой страницей обложки мы бьемся дольше, чем над четырьмястами страницами между, – поучает нас Поппи, и я замечаю, как Скотт в экстазе наблюдает за движением ее губ, накрашенных почти черной помадой. – Большая часть людей берут книгу в руки, потому что им понравилась обложка или зацепили какие-то слова на задней сторонке.

– И какие же? – спрашивает Скотт.

– Никому это не ведомо, молодой человек, – сухо отвечает Рольф. – Никто не знает, почему люди покупают книги, это факт.

Поппи спрашивает Скотта, что он сейчас читает, и, конечно, его ответ – «Замок лорда Валентина» Силверберга, роман о войне снов, – производит на всех впечатление. Когда Поппи задает тот же вопрос мне, Скотт отвечает за меня:

– Он везде и всюду таскает с собой Джейн Остин.

Потом выуживает из моего рюкзака «Гордость и предубеждение» Мэдлин.

– Отдай! – прошипел я.

– Ого! – вмешивается Эдди. – Это библиотечное издание. И прелестное. Можно посмотреть?

Тяжело видеть, как кто-то чужой берет в руки вещь, к которой прикасалась Мэдлин. С которой она жила, о которой думала и мечтала.

Но Эдди берет книгу Мэдлин очень нежно, как маленькую зверушку. Она открывает ее, читает первую страницу, изучает записи, даты, имя последнего читателя, взявшего книгу из библиотеки, и потом смотрит на меня.

– Мэдлин Зайдлер, – тихо произносит Эдди. – Ледяная принцесса.

Я уставился на Эдди: почему она называет Мэдди ледяной принцессой? Но это правда так и есть. Она оцепенела за прозрачным слоем застывших воспоминаний и обледенелых надежд.

Я слышу, как остальные уже обсуждают проекты обложки и текстов на клапанах для нее.

– Это девочка с пятого этажа, – говорит Эдди.

Я киваю и чувствую, что сердце готово выпрыгнуть из груди, оно вот-вот разорвется на части, больше всего мне сейчас хочется рассказать Эдди все. Но когда я пытаюсь подобрать слова, чтобы описать свои чувства по отношению к Мэдди, в голове не остается ни единой мысли.

Это как рана – я сам открытая рана, как смех, который ждет, чтобы его услышали, страстная надежда прожить всю жизнь с ней рядом и невыразимый страх жить без нее.

– Извини, – бормочу я. – Мне нужно выйти.

Когда я возвращаюсь из туалета спустя примерно тысячу лет или, может, пять тысяч Эдди стоит в кухне. И книга все еще у нее в руках.

– Через три дня у Мэдди день рождения, – говорю я. – И никто не знает, что она любит. А знать это очень важно. Как и в случае с папой.

Я смотрю на нее, она медлит, потом кивает и говорит:

– Я знаю, что он любит. И надеюсь, что он любит это так сильно, что вернется.

– Никто не знает Мэдди. Кроме разве что…

– Библиотекаря.

Я пожимаю плечами. Вся ситуация вдруг кажется мне дурацкой.

– Пожалуй, нам стоит съездить в Оксфорд, – говорит Эдди. – И вернуть книгу.

– Да, пожалуй. Я мог бы на каникулах, когда…

– Нет, Сэм. Я имела в виду не на каникулах, а сейчас. Поедем в Оксфорд прямо сейчас. К этому библиотекарю. В библиотеку Мэдлин. Давай просто поедем и выясним, что еще она любила читать.