Корни ненависти

Я обнял Альбу, этот крепкий ствол, который никогда не гнулся. Нам не требовались слова. Мы стали сиротами на передовой, как говаривал дедушка. Теперь мы по-настоящему остались одни, без отцов, без матерей. Одни.

Мы застыли в объятии. Но Альба была где-то далеко.

Очень, очень далеко.

Несколько жизней спустя – хотя, если верить мобильнику, прошло всего двадцать минут – Альба вернулась и начала нести какую-то бессмыслицу, которую я слушал с супружеским терпением.

– Знаешь, о чем мы с ней говорили в последний раз? Она рассказала, что изначально эта больница получила название в честь Девы Марии дель Кабельо и была создана по настоянию Марии Сармьенто, жены Фернана Переса де Айялы. Стремление защищать город было у них в крови. Так же, как у тебя. Ты бессилен против этого. Если в Витории произойдет убийство, ты не сможешь сидеть сложа руки в Лагуардии. Ты изведешься. Какое я имею право просить тебя отказаться от твоей сущности? Я не хочу, чтобы ты всю жизнь корил себя за то, какой ты есть. Знаешь, что говорила мне мама, когда я была маленькой? «Будь тем, кем можешь быть только ты. Делай то, что кроме тебя никто не сделает». Только ты можешь быть Кракеном. Никто другой не смог бы раскрыть двойное убийство в дольмене спустя двадцать лет. И «Дело о водных ритуалах». Вот кто ты есть; вот что у тебя получается лучше всего.

– Ты меня бросаешь? – прошептал я.

– Нет, во всяком случае, я этого не хочу. Однако я не могу требовать, чтобы ты поддержал мое решение.

– Я поддержу тебя, Альба. Разве может быть иначе? Ты не одна, мы вместе… Ты возьмешь Дебу с собой?

Она кивнула.

– Если ты не против, я заберу ее из детского сада, и мы уедем. У меня есть несколько дней отпуска по случаю утраты близкого. Назначу Эстибалис ответственной за расследование. У вас полно работы: три убийства, мало улик и нет явного мотива.

– Я знаю.

– Ты будешь приезжать к нам каждый день?

– Это всего пятьдесят минут на машине. Пятьдесят минут пути нас не разлучат.

17. Новый собор Унаи

Октябрь 2019 года

К двенадцати часам похороны Ньевес подошли к концу. Не буду вдаваться в подробности. Хочу оставить при себе горе Альбы, свидетелем которого стал. Эстибалис тоже была очень расстроена: мне пришлось незаметно от Альбы помешать ей отвесить пинка заброшенной могиле, оказавшейся у нее на пути. Альба прочла стихотворение Майи Энджелу: «И все же, как пыль… я снова поднимаюсь». Затем она уехала с Дебой в Лагуардию. Я же направился в Виторию, к ступеням Нового собора, с конкретной целью: найти юного скейтбордиста.

Я насчитал их сразу девять, целую банду. В кепках, капюшонах, с пирсингом.

Ни следа Матусалема.

Мату был моим неофициальным компьютерным консультантом. Я обращался к нему только – подчеркиваю: только – в случае крайней необходимости. Например, когда Милан заходила в тупик, как в текущем расследовании.

Я питал неподдельное уважение к этому колючему, нелюдимому сквернослову. Не только из-за его не по годам развитого интеллекта, но и потому, что Мату смотрел на вещи яснее, чем большинство взрослых. Он сумел вовремя свернуть с преступной дорожки, которая в восемнадцать лет привела его в тюрьму из-за мошенничества с кредитными картами. Тасио Ортис де Сарате, осужденный двадцать лет назад за двойное убийство в дольмене, взял парня под свое крыло, благодаря чему его никто и пальцем не тронул за весь срок пребывания за решеткой. С тех пор Мату был предан ему до гроба.

А вот мне он оказывал услуги неохотно. Однако ни к кому больше я обратиться не мог: Голден Герл, другой мой контакт из хакерской среды, исчезла с радаров вместе со своими фальшивыми личностями после «Дела о водных ритуалах».

Я наблюдал за группкой ребят, сидя на скамейке в парке Флорида возле большого тиса, будившего мрачные воспоминания. И уже собирался уйти, когда заметил Мату у ступеней храма. В свои двадцать он по-прежнему выглядел как ребенок: такой же маленький, худой и безбородый, как и два года назад. Типичный персонаж из манги: огромные оленьи глаза и крашеные синие волосы под вечным белым капюшоном. Я узнал его по доске с изображением библейского патриарха Мафусаила. Парень имел художественный талант и состоял в группе уличных художников, украшавших городские стены муралами.

Будучи параноиком в силу своей профессиональной деятельности, Матусалем почувствовал мое присутствие за двадцать метров и жестом велел не подходить ближе.

Я безропотно остался на скамейке, наблюдая за голубями, и вскоре услышал за спиной юношеский голос:

– Жди в саду Секрето-дель-Агуа.

Я повиновался, как ягненок. В тот день на меня снизошла покорность: я только что похоронил тещу и был не в настроении спорить.

Я неторопливо пересек парк. Мимо проезжали велосипедисты, пенсионеры тянули тележки с покупками, собаки вели хозяев сквозь лабиринт гигантских деревьев. Словом, жизнь текла своим чередом, безразличная к той пустоте, которая образовалась в жизни самых дорогих мне людей после смерти Ньевес.

Я шагнул через металлическую калитку в сад Секрето-дель-Агуа, укромный уголок с сотнями высаженных квадратами растений.

Вскоре появился Матусалем в белой куртке с капюшоном.

– Сколько раз тебе говорить: я не хочу, чтобы меня видели в компании легавого! – прошипел он, оглядываясь через плечо.

– Знаю, Мату. Прости. Мне нужно пробить одно имя. У тебя на это уйдет пять минут, а у моей команды – целая вечность.

– Я не хочу снова тебе помогать. Каждый раз, когда ты меня впутываешь, я делаю то, чего не должен, – пробормотал он.

– Речь идет о девочках…

– Какие девочки? Те, которых похитили?

– О каких еще девочках стал бы тебе рассказывать инспектор уголовного розыска?

– Что с ними случилось? В газетах нет подробностей, только то, что Стефанию нашли мертвой, а младшая сестра умерла вчера. Я поверхностно знал Фани, моя подруга иногда тусовалась с ее компанией. В последние дни только об этом и говорят.

– Да, здесь все друг друга знают… И отвечая на твой вопрос: какой-то ублюдок замуровал их заживо. В Старом городе, на Кучи. Пока мы с тобой развлекались, попивая карахильо [45] , в нескольких метрах над нашими головами две девушки звали на помощь. Никто их не услышал. Ни ты, ни я, ни соседи. И уж точно не друзья Стефании, которые, вероятно, ходили мимо парадной двери, под окнами этой самой квартиры. Сестры погибли от голода и жажды. Ойана видела, как умерла Стефания. А затем ей пришлось несколько дней находиться с трупом на шести квадратных метрах. Когда мы ее нашли, девочка была в тяжелом состоянии и ничего не могла сказать. А вот ты можешь пролить свет на это преступление.

45

Испанский кофейный напиток, смесь кофе и бренди или рома.

Суровая правда подействовала: несмотря на показное мальчишеское безразличие, Матусалем пару раз тяжело сглотнул, его гладкий подбородок задрожал.

– Думаешь, я мог бы найти этого урода?

«Мог бы», в сослагательном наклонении. Подобная возможность уже посетила его мысли. Я решил закрутить гайки еще туже.

– Одним нажатием клавиш. Ты согласен использовать свои сверхспособности, чтобы помочь Ойане и Фани хотя бы посмертно?

Мату засунул руки в карманы и начал нервно пинать камешки.

– О чем речь? – наконец спросил он.

– Письмо, развязавшее этот Дантов ад, было отправлено из определенного места. Мне нужно узнать все об отправителе. Я хочу его остановить. Чтобы больше не видеть белых гробов.

– Ты опять меня во что-то впутываешь, Кракен. Я хотел держаться подальше от всего этого – так ведь не получается… Ты приходишь, подлизываешься, используешь меня, а потом исчезаешь. Дело благое, не спорю, но это ты решил стать полицейским, а не я.

– Что ты хочешь взамен?

– Похоже, ты не врубаешься. Я не набиваю себе цену, не строю из себя крутого и не торгуюсь. Я говорю тебе «нет». Я не хочу в этом участвовать.

– Как и я. Мне тоже не хочется. Однако порой людей убивают, и если мы все предпочтем держаться в стороне, то развяжем руки психопатам, которые переходят черту. А я терпеть не могу безнаказанность.

Мату встал, наступил на конец своей доски и с презрением посмотрел на меня, как на дилера, пытающегося толкнуть ему плохой товар.

– Нет, Кракен, и больше не проси. Ты живешь в чертовски мрачном мире, но это твой выбор, а не мой. Пока.