Королевы и монстры. Яд

Глядя на свой бокал, она медленно проводит пальцем по ободку. А потом смотрит мне в глаза и мягко отвечает:

– Что он стоит того, детка. Потому что звучит так, будто ты жертвуешь слишком многим, чтобы покататься на члене этого парня.

– Эй, это ты так отчаянно хотела, чтобы я с ним переспала.

– Да, переспала с ним. А потом стала двигаться дальше, как нормальный человек.

– Я говорила тебе, что так и будет! Я говорила, что влюблюсь в него, если пересплю, а ты посмеялась надо мной!

– Я не знала, что у тебя сердце расположено в вагине!

Я горько отвечаю:

– Не всем повезло иметь ледышку в груди.

Не успевают слова вылететь у меня изо рта, как я уже о них сожалею. Я тянусь к ней и сжимаю ее руку.

– Извини. Я это не серьезно.

Она сжимает мою руку в ответ и вздыхает.

– Ты серьезно, и это нормально. Потому что ты права. Только я не считаю, что мне повезло. Это не так. Я… – Она пытается выбрать слово, а потом кривит губы. – Дефективная.

– Ты не дефективная.

Нехарактерным для себя меланхоличным тоном Слоан продолжает:

– Нет, так и есть. Во мне отсутствует тот принципиально важный элемент, который позволяет людям влюбляться. Я единственная девушка, которая закатывает глаза от песен про любовь, ненавидит, когда парни к ней привязываются, и предпочитает ходить на похороны, а не на свадьбы.

– Это правда, по большому счету ты мужик. Но все-таки ты не дефективная. Говорю тебе, ты еще не встретила подходящего парня.

Слоан смеряет меня взглядом.

– А я говорю тебе, что не могу влюбиться.

– Ты преувеличиваешь.

– Я буквально на это не способна. Мой мозг так не работает. Это как у тебя с математикой. Ответь быстро: девять на двенадцать?

Спустя секунду невероятного умственного напряжения я сдаюсь.

– Ладно, ты не можешь влюбиться.

– Видишь? Понимаешь, как это печально?

– Ты хотя бы можешь удвоить объемы в рецепте. Последний раз, когда я делала банановые маффины, мне пришлось звонить маме и выяснять, сколько стаканов получится, если сложить две трети и две трети.

Мы какое-то время, тоскливо молчим, но тут Слоан оживляется:

– Я знаю, что нам нужно!

– Если ты сейчас скажешь «член», я за себя не отвечаю!

Она не обращает на меня внимания.

– Пицца. Никто не может грустить, вгрызаясь в очень сырную, очень мясную пиццу!

– Звучит неплохо…

Глядя на мое убитое выражение, она приподнимает бровь.

– Ты только не лопни от радости. И кто тут теперь эмо-клоун?

– Я просто подумала… А вдруг мы кончим двумя сварливыми, одинокими старухами, которые в восемьдесят лет живут вместе, дерутся за пульт от телевизора и орут на соседских детишек, чтобы они не топтали газон? Что, если вся эта история с любовью просто не создана ни для одной?

Слоан смотрит на меня с теплой улыбкой.

– Не волнуйся, ты еще умчишь в закат со своим мафиозным Ромео. Это случится, даже если я стану для него смертельной угрозой.

Уверена, из всех случаев, когда Кейджу грозила смерть, столкновение с моей лучшей подругой будет самым страшным.

Закашлявшись от смеха, я выдавливаю:

– Так здорово, что ты вернулась.

Она встает из-за стола и направляется к ящику у раковины с буклетами доставок.

– Я тоже. Но ты можешь изменить свое мнение, когда я добавлю кейла в эту пиццу.

– Это отвратительно.

– С крошкой из цветной капусты.

– Это же классическая замануха и надувательство! Ты убиваешь всю суть пиццы! Почему просто не взять салат, боже ты мой?!

– Потому что я ела салат на обед.

– Ну, конечно. Твоя зависимость от овощей совсем вышла из-под контроля.

Держа буклет в одной руке, другой она набирает номер ресторана.

– Когда родители все детство называют тебя Пышкой-мартышкой, это не проходит даром, сестренка. Бывают последствия.

Я подхожу к Слоан и обнимаю сзади, положив голову на плечо, пока она заказывает пиццу с кейлом и цветной капустой. Это наверняка будет ужасно, но я все равно ее съем. Кейдж не единственный, ради кого я готова и в огонь и в воду.

Внезапно мне так страшно его не хватает, что дыхание спирает в груди. Пока Слоан зачитывает номер своей карточки сотруднику пиццерии, я достаю из кармана телефон и пишу Кейджу сообщение.

А потом приканчиваю свое вино и стараюсь не думать, чем он сейчас может быть занят. Во всяком случае, я в этом не участвую. И, вероятно, это что-то нехорошее.

31 Кейдж

Когда приходит сообщение, я стою посреди промерзшего склада в Нижнем Ист-Сайде, и меня окружают девятнадцать вооруженных и очень опасных преступников.

Надеюсь, это моя девочка. Сегодня мне нужно хоть что-то хорошее.

Не обращая внимания на телефон, звонящий в кармане пальто, я продолжаю:

– Немедленно всё закрыть. Ничего никуда не проходит, если не наше. Порты, границы, вылеты и прилеты, все грузы, откуда угодно и куда угодно. Я хочу, чтобы они почувствовали давление. Когда денежный поток иссякнет, они с большей охотой задумаются о следующей встрече. А потом – да будет кровь. Сообщите своим капитанам и солдатам, что мы на войне. Законы мирного времени больше не действуют.

Я смотрю по очереди на каждого человека в круге. Все они – смертоносны. Все они – преданны. Все они готовы убить или погибнуть в зависимости от моего слова.

Хотя приказы отдает Макс, именно я их озвучиваю. Длань и голос короля, правитель в отсутствие правителя. И я правлю жесткой рукой.

– То, что случилось на Рождество, – это сигнал. Наше партнерство с другими семьями было слишком удобным. Это позволило им усилиться. Время напомнить им, кто мы такие и почему мы главные.

Я обращаю свой взгляд на человека напротив. Это дородный здоровяк с бритой головой и шрамом от левой брови до челюсти. Глава чикагской семьи. Его верность абсолютна, а жестокость – врожденное свойство.

– Павел, на твоем направлении скоро будет большой груз со скотом от Азифа. Позаботься, чтобы он не прибыл.

Он кивает, и ему не нужно объяснять, что в каждой перехваченной корове Азифа будет по сотне фунтов кокаина, тщательно упакованных во внутренностях.

Я поворачиваюсь еще к одному члену круга, с длинной бородой, безумными глазами и выцветшими зубами. Его настоящее имя Олег, но все зовут его Каннибалом за любовь к разламыванию грудных клеток убитых людей и последующей дегустации их окровавленных сердец.