Коронованный наемник

Трандуил застыл, сжимая в онемевшей руке эфес меча. Мир замедлил вращение, время споткнулось, и король безмолвно смотрел, как Гвадал медленно рушится назад, как ладонь врезается в грязь, ища опоры и скользя в жирной дорожной слякоти, а кровавые ручьи бегут по щекам, подбородку и векам, скрывая уродливые следы болезни. Он не кричал, не стонал, лишь мерно и хрипло втягивал стылый осенний воздух. Одна рука еще держала клинок, другая судорожно шарила в грязи.

К горлу подкатил ком, набат загрохотал в висках, грудь стянул тугой раскаленный обруч. Трандуил медленно сделал два шага вперед, глядя в залитое кровью лицо. А грудь Гвадала мерно вздымалась, со свистящим хрипом всасывая в легкие влажную стыть, и разрез на камзоле издевательски ухмылялся кривым ртом. Король ощутил, как темнеет в глазах, а во рту разливается едкая горечь. Проснуться… Проснуться прямо сейчас… Но пробуждение не наставало, и Трандуил закусил нижнюю губу так, что по подбородку заскользили теплые капли. А потом деревянными руками поднял меч и вертикально всадил его Гвадалу в живот. Эльф издал низкий утробный стон, дважды содрогнулся и затих, распростершись на дороге. Трандуил же вырвал меч и обессиленно уронил его наземь. Колени подломились, и лихолесский король рухнул в глиняную жижу, обхватив руками убитого друга и крепко прижав к себе. Дождь усиливался, он промывал светлые пятна в кровавых ручьях на лице Гвадала, хлестал в открытую рану, и та снова извергала алые потоки. Трандуил неподвижно стоял на коленях, чувствуя, как его одежда пропитывается горячей влагой, а внутри застрял холодный стержень, причиняющий невыносимую боль, словно это в его плоти сидели шесть дюймов эльфийской закаленной стали.

Где-то вдали ухнула одинокая сова. Небо над лесом сгустилось чернильной предрассветной тьмой…

– Я отвез тело к реке, пристегнул к поясу меч, обернул в плащ и бросил в воду, – монотонно проговорил король, – бросил, как убитого волка падальщикам на пропитание. Я не должен был… так с ним поступать. Но Гвадала не должны были видеть эльфы. Кто знает, кто и что разглядел бы в его ранах и в отметинах на лице. В тот миг я был, как в бреду. Я забыл все молитвы. Я просто уехал, я мчался назад, словно за мной гнался сам Моргот. Я очнулся уже в замке. Оказавшись в своих покоях, я сжег все, что на мне было. Я не мог даже напиться. Боялся, что во хмелю наложу на себя руки. Гвадал так ни разу и не атаковал меня, Леголас… Ни разу. Даже сегодня. А ведь он мог одним движением сломать мне руку в тот миг, когда перехватил мою кисть. Но он просто позволил мне вырваться, словно по носу щелкнул… Напомнил мне, кто я такой. Теперь ты знаешь… И я... не понимаю, как после этого кошмара… он остался жив.

Леголас, съежившийся в кресле, зябко обхватив себя руками, пробормотал:

– Это из-за обращения. Рабы Слез очень живучи. Даже люди. Я сам… там, в пещере, где я столкнулся с Вигге… я едва ли пережил бы эти муки, когда был эльфом.

Они замолчали. Это было уже не то напряженное молчание, что прежде. Теперь это была усталая, обессиленная тишина. Трандуил заново переживал внутри себя одну из самых страшных ночей в своей жизни. Леголас замер в тяжелом отрешении. Перед внутренним взором стоял Сармагат, иногда машинально проводящий ладонью по косому шраму на лице.

Прав ли был отец? Прав. Лихолесье священно… Прав ли был Сармагат?

Леголас стиснул зубы, судорожно вдыхая. Когда ты предаешь друга, ты хочешь верить, что некая высшая, главная цель все равно делает тебя правым. Но когда друг предает тебя, тебе безразлично, прав ли ты. Ты просто хочешь мстить. Мстить и мстить, пока сидящий в тебе зверь не насытится и не уснет, дав тебе покой.

Он хотел понять обоих. И теперь он понял.

Свечи догорели, и только очаг озарял зал. Погрузившись каждый в свой внутренний омут, отец и сын разом вздрогнули, когда резко скрипнула дверь. Сармагат неторопливо вошел в зал и молча заменил свечи в шандале, так спокойно и безмятежно, словно у камина сидели двое старых друзей, ожидавшие ужина.

– Гвадал, – ровно вымолвил Леголас, поднимая глаза, – отец рассказал мне о той ночи у Круглых Холмов. Как тебе удалось уцелеть и покинуть Лихолесье живым?

– К чему тебе это? – мягко и буднично ответил орк, – я выбрался, прочее неважно.

– Это важно, – отсек принц.

Сармагат досадливо нахмурился:

– Изволь. Я не истек кровью по дороге лишь чудом. После мне объяснили, что доконать обращающегося эльфа намного сложнее, чем здорового. Холодная вода привела меня в сознание. И лучше тебе не знать, каково это – очнуться на каменной отмели с распоротым животом и щелью в роже. Но теперь мне хотелось жить. Хотелось так, как два часа назад я и не помышлял. Одно дело – умереть при попытке исцелиться от мерзкого недуга. И совсем другое – сдохнуть в прибрежной тине. Я не успел ни о чем подумать и снова потерял сознание. Трудно сказать, что было бы дальше, но оказалось, что я уже тогда был не один.

– Не один? – в голосе принца прозвучало изумление, а Сармагат усмехнулся краем губ:

– Придя в сознание опять, я обнаружил, что я уже на противоположном берегу реки в Ирин-Тауре, кровь остановлена, а боль притупилась. В Лихолесье меня ожидали у переправы жена Сигвура Эльда и имладрисец Айрос. Они видели, как Трандуил избавлялся от моей потрепанной оболочки, немедленно подобрали меня и перевезли в Ирин-Таур, где оставили Тахру. Она целительница клана. Ей ведомо совершенно невероятное искусство – Тахра может врачевать обращенных, как прежде могла лечить эльфов.

– Ты еще не был членом клана. Откуда такая забота? – пробормотал Леголас.

– Я спросил о том же, – Сармагат опустился в кресло напротив хранившего молчание Трандуила, – мне ответили очень просто: «Магхар не бросает своих».

– То есть, Сигвур заранее знал, что твой вояж не кончится добром?

– Эру с тобой, Леголас, – бегло пожал плечами орк, – неужели ты думаешь, что я первый, кто приполз обратно еле живой? Увы, соплеменники не больно жалуют нашего брата.

Трандуил поднялся из кресла и оперся спиной о горячий бок каминной кладки:

– Хватит, Гвадал, – глухо промолвил он, – прейдем к делу. Ты ненавидишь меня, и я признаю справедливость этой ненависти. Но перед тобой виноват я. Так убей меня и отпусти моего сына.

Сармагат поднял на лихолесца взгляд:

– Морготово ребро, Трандуил, ты так ничего и не понял. Леголас может уходить хоть прямо сейчас. И твоя смерть мне ни к чему. Тугхаш поручилась за твою безопасность, не забудь.

Лицо короля передернулось, и он процедил сквозь зубы:

– Гвадал, довольно игр. Я в твоей власти, ты можешь сполна отплатить мне за все обиды. Ты можешь пытать меня, унижать и вообще отвести душу всласть. Я же знаю, ты не отпустишь меня вот так, не утолив своей ярости. Хотя сын рассказал мне о твоем плане. Я восхищен, Гвадал. Ты всегда был умен, а теперь ты еще и жесток. Это сочетание отличало многих великих злодеев.

Он усмехнулся:

– А ведь именно поэтому я погнался за тобой тогда. Именно этой мстительности я и опасался. Какой грустный парадокс…

Сармагат спокойно выдержал полный горечи взгляд эльфа:

– Тебя сгубила собственная прозорливость, Трандуил. Я никогда не стал бы мстить тебе за отказ исцелить меня. Можешь кривиться и грозно сверкать глазами, все это пустые гримасы. У жизни есть свои законы, и существуют услуги, о которых можно просить, но никто не вправе их требовать. Отпусти ты меня в ту ночь – и я жил бы в горах с моим кланом, где многие точно так же не нашли целителей, но даже не помышляют об обидах. Воевал бы с гоблинами, изучал науки… Я горевал бы по родине, по прежней жизни. И по тебе тоже, друг мой. Но не искал бы мщения. Здесь не работают ни эгоизм, ни принуждение, ни даже чувство долга. Однако ты поторопился. Ты решил покарать меня за будущие преступления – и сам накликал то, что так хотел предотвратить.

Трандуил секунду помолчал:

– Ты лжешь, – отрезал он вдруг, – нельзя утратить своего эльфа и не терзаться злобой. Тебе лишь хочется причинить мне муки совести, доказать, что я был несправедлив.

В лице Сармагата ничего не дрогнуло, лишь в глазах проступило странное выражение, похожее на снисходительность:

– Конечно, друг мой, – вкрадчиво произнес он, – верь в это. Верь всегда, и тогда ты никогда не усомнишься, что был прав. Как удобно, верно?

Леголас слегка подобрался, ожидая от отца новой вспышки гнева, но Трандуил лишь устало потер виски:

– Ты думаешь, что я не терзался этими муками? Что вернулся в замок и улегся спать? Нет. Я двадцать пять лет нес бремя этой вины, Гвадал. Твое окровавленное лицо по сей день снится мне порой.

– Отец, – негромко окликнул Леголас, – и все же. Привезенное тело было чужим. Гвадала ты, как ты считал, убил собственной рукой. Как же ты не заметил, что перед тобой не тот?

Губы короля болезненно скривились:

– Не заметил… Я не хотел ничего замечать, Леголас. У меня не было ни тени сомнения. Сотенный сказал лишь, что тело, уже тронутое тлением, нашли в Ирин-Таурском лесу у реки. Лицо страшно изуродовано, смертельная рана в животе, еще несколько в боках и груди, уже посмертные. Я слушал лишь для вида. Сам я был уверен, что следы моего преступления просто выбросило течением на противоположный берег. Офицер что-то лепетал об орках, но мне было не до его теорий. Я должен был заметить, что плащ окровавлен, хотя кровь давно смыла бы река, а значит, раны еще кровоточили, когда Гвадал оказался на берегу. Но я не видел ничего, кроме руки с перстнем Гвадала среди складок плаща, да меча, лежащего поверх тела.