Коронованный наемник

– Ну здравствуй… брат, – негромко произнес орк на синдарине.

Они безмолвно стояли друг против друга. Невероятно разные и странно схожие этой полной противоположностью. Еще резче и гротескней казались безобразные орочьи черты рядом с точеным профилем эльфа. Еще благородней обрисовывала чеканная кираса короля его стройный стан в сравнении с могучим торсом орка, облаченного в грубый кожаный камзол.

Наконец Трандуил, фарфорово-бледный в багровых отсветах очага, проговорил с той особой твердостью, что обычно призвана убедить лишь самого говорящего:

– Я не знаю, кто ты, только не орку называть меня братом, даже если он говорит на языке моей расы.

Сармагат помолчал, а потом усмехнулся, неярко взблеснув клыками:

– Трандуил, Трандуил… Ты все тот же. Гордый, непоколебимый… и помешанный на расовой чести. Отрадно видеть, что в этом изменчивом мире есть что-то незыблемое.

Медленно повернувшись, он двинулся к очагу, но тут же взглянул через плечо и буднично добавил:

– Я рад, что ты все же последовал моему совету. Или кто-то другой сумел, наконец, тебя убедить, что крупные изумруды вульгарны?

Что-то дрогнуло в лице короля, на миг искажая его до неузнаваемости гримасой холодного гнева. Он рванулся за орком, преграждая ему путь, и глухо прорычал:

– Придержи свое плоское чувство юмора, чернокровый!!! Один Моргот ведает, откуда ты знаешь так много о моем несчастном друге, но не тебе марать его память, прикидываясь им!!!

– Память! – оскалился Сармагат, – да что ты знаешь о памяти, Квенди?!! Вот!!! – он схватил со стола шандал и поднес к лицу, ярко озаряя уродливые черты и рваный шрам, – посмотри в мои глаза, мой друг, брат мой, мой король!!! И ты увидишь в них пропасть, до краев полную памятью. Памятью о звездах и песнях, о победах и потерях, о веках и веках простых и настоящих радостей и печалей!!! Моя память подобна пыльным лоскутьям, каждый из которых – прекрасный, но мертвый обрывок прошлого! И все они заключены в этот неказистый сундук, от одного вида которого ты так брезгливо морщишься!! Вот, что такое память, Трандуил!!! День за днем ощущать свою смерть, день за днем оставлять в прошлом свою прежнюю суть, свои надежды, свои стремления, свои ценности! День за днем превращаться в воспоминание о самом себе!

Сармагат был страшен в тот миг. Огни чадящих свечей плясали в запавших глазах, тени странными росчерками искажали лицо, шандал ходуном ходил в руке, словно орк в любой миг готов был обрушить его на голову стоящего перед ним эльфа.

А Трандуил молчал, только пальцы терзали эфес меча, да вздрагивали губы, да непослушный нерв бился у самого рта, как если бы сдерживаемые ответные обвинения рвались с уст. Он смотрел в ужасное лицо, на котором полыхали чуждой им раскаленной злобой знакомые глаза. Глаза, что он по сей день порой видел во сне, просыпаясь с холодным камнем в горле и тугой петлей боли вокруг головы. Он не верил и не хотел поверить в эту встречу. Слишком долго он жил, чтоб не знать – мертвые возвращаются лишь во снах. Они несут с собою призрачную радость или светлую печаль, опустошающее горе потери или муки неутоленной ненависти, но никогда не приходят во плоти. Они слишком далеки и беспечны, чтоб дать живым наяву обнять их, отомстить им или же оправдаться перед ними…

Трудно сказать, чем обернулась бы эта сцена, но на предплечье вождя вдруг легла рука в вышитой перчатке:

– Сармагат, – Камрин, всеми забытая, приблизилась к беснующемуся орку и теперь стояла у самого его плеча, – я поручилась королю за его жизнь своею собственной.

Вождь резко выдохнул, встряхивая головой, и со стуком поставил шандал на стол.

– Жизнь… – глухо проворчал он, будто проснувшись, – не изволь беспокоиться, светлый монарх. Мне нет дела до твоей жизни… да и твоей свободы.

Крылья носа Трандуила побелели от ярости – пренебрежение, прозвучавшее в голосе орка, задело его сильнее любых прежних выпадов. В какой-то неуловимо-короткий миг он забыл, зачем он здесь. Прошлое накрыло его тяжелой волной, заглушившей доводы здравого смысла и оставившей лишь желание сбросить морок, так неожиданно и страшно настигший его в этой гостеприимной и теплой комнате.

– Ты не можешь быть Гвадалом, – раздельно и ясно, словно заклинание, проговорил он, – хотя знаешь о нем то, чего лазутчику не подслушать среди болтовни военного лагеря. Я сам похоронил Гвадала. Я бросил первую горсть земли на его тело, и на моей ладони еще были багровые крупицы его высохшей крови, осыпавшиеся с плаща. Я не знаю, кто ты. Откуда и какой силой исторгнут, чтоб пробудить моих демонов. Но я здесь не для того, чтоб ты судил меня. Девушка, стоящая рядом с тобой, клялась, что у тебя мой сын. Что он жив и даже не в плену. Я пришел, чтоб забрать его.

Сармагат несколько секунд смотрел на эльфа. Гнев в его глазах остыл, и к орку вернулось прежнее самообладание.

– Да, твой сын здесь, – уже ровным тоном ответил он, – он действительно скорее гостит у меня, чем томится в неволе. Ты хочешь забрать его? Изволь. Только что ты намерен с ним делать? Что ждет его там, куда ты собираешься его увезти? Прежнего Леголаса уже нет. А новый… С ним тебе еще предстоит познакомиться, и эта встреча может быть для тебя намного тяжелее, чем встреча со мной. Подумай, Трандуил. Леголасу будет непросто. В этом мире такие, как мы с ним, выбивают себе место дорогой ценой.

… Подо льдом скованной стужей реки вода подчас беснуется, несясь неукротимым потоком, скрытым от глаз того, кто стоит на берегу и бросает на прочный лед мелкие камни. Но если под руку ему попадет камень должного размера и тяжести, то лед может дать трещину, что рванется в стороны десятком лучей, и ревущий мутный поток вырвется из плена, ломая студеный панцирь и сметая пудовые осколки.

Эльфийский король умел владеть собой. Умел так хорошо, что его хладнокровие успело стать притчей во языцех, как среди эльфов, так и среди других рас Средиземья. Но порой трудно предугадать, какой камень сумеет пробить непогрешимую ледяную броню.

«Такие, как мы с ним…»

«Мы с ним…»

Эти слова гранитной глыбой врезались в сияющую стыть королевского самообладания, вдребезги разнося его надежный щит и выпуская на волю пожиравшую эльфа ненасытную и необузданную тварь. Трандуил метнулся к Сармагату, сгреб обеими руками за кромки камзола и с размаху впечатал могучего орка спиной в стену.

– Слушай меня, чернокровый ублюдок, поганый мелькоров выкормыш! – рявкнул он, стискивая холеными пальцами горло вождя, – мой сын – не чета тебе!! Какая бы беда не постигла его – он эльф и навсегда останется эльфом!! Не смей равнять его с вашим племенем грязных бездушных убийц!!

А Сармагат, хрипло дышащий в хватке сильных пальцев и даже не пытавшийся сопротивляться, вдруг издевательски ухмыльнулся:

– Страшно, брат? То ли еще будет…

И Трандуил ощутил, как его трясет крупная дрожь оглушающего, смятенного бешенства, отчаянного, разрушительного, требующего немедленного утоления. А где-то на дне этого огнедышащего котла мутным и вязким раскаленным пластом действительно таился страх, не имевший ничего общего с еще недавно терзавшим его страхом о судьбе сына. Теперь это был черный слепой ужас, предчувствие неумолимо надвигавшегося несчастья, столь глубокого, что он не мог объять разумом этой разверзшейся бездны.

Эльфы не терпят бессилия… Несколько секунд король смотрел в глаза давно погибшего друга, будто пытаясь рассеять наваждение, а потом выпустил горло орка и неуловимым движением выхватил кинжал, молниеносно занося руку для удара. Когтистые пальцы стиснули запястье эльфа, но Трандуил остервенелым усилием вырвался из захвата, и узкое лезвие глубоко распороло орку левое плечо. Сармагат издал низкий рык, черная кровь ручьем хлынула по рукаву камзола.

– Больно, б р а т? – прошипел Трандуил, в каком-то неистовом угаре снова занося кинжал, – то ли еще будет…