Кошка в сапожках и маркиз Людоед

Что-то стукнуло в темноте, и я вскочила, оглядываясь.

– Простите, мне пора идти, - сказала я.

– Пожалуйста! Не уходите! – взмолилась она, бросаясь на решётку.

Замок тяжело звякнул, ударившись о прутья, а я невольно попятилась.

– Кэт, прошу вас! – женщина за решёткой тянула ко мне руки. – Не уходите! Поговорите со мной ещё! Про Марлен!

– Мне надо идти, - повторила я, отступая.
– Не говорите Ноэлю… месье Огресту, что я была здесь. Хорошо? А я приду к вам завтра.

– Придёте? В самом деле, придёте? – простонала она.

– Да, обещаю…

– Пожалуйста, не бросайте меня, Кэт! – летел мне вслед её голос.
– Приходите, приходите! Заклинаю вас!

Я выбралась из подземелья, не вполне понимая, где нахожусь – на земле или в преисподней. Женщина в подвале, за решёткой – да это средневековье какое-то!.. А если она – действительно, леди Юджени, то это… это просто немыслимо!..

Предположим, что Юджени Огрест сошла с ума… Но почему маркграф не отправит её в богадельню, где есть врачи, помощь сиделок? Семь лет провести в подвале за решёткой?.. Быть разлучённой с дочерью?!.

Если только это – действительно, леди Юджени.

До утра я так и не смогла уснуть, строя планы и обдумывая то, чему стала свидетельницей. Что делать – я ещё точно не решила, но ясно было одно. Мне надо осмотреть семейный склеп Огрестов, чтобы узнать правду, и мне нужен союзник.

Лиленбрук?

Отпадает. Он – друг маркграфа, друг семьи. Для него Юджени Огрест давно мертва. Да он меня посчитает сумасшедшей, если я расскажу ему невероятную историю о пленнице в замке. И тем более, не полезет со мной проверять могилы. А мне надо было убедиться, что в склепе нет тела Юджени, чтобы подтвердить рассказ женщины. И если там не окажется и тела Шарля, я не поверю больше ни одному слову маркиза Людоеда!..

Мне стало больно от мысли, что хотя бы четверть из услышанных мною сплетен о маркграфе окажется правдой. Боль началась в голове, а отдалась прямо в сердце.

Как же так?.. Ведь я была уверена… уверена…

Он смотрел на Марлен с такой заботой… Я видела его взгляд…

Мелькнула безумная идея, что всё можно объяснить. Если я прямо спрошу Огреста, он расскажет правду, и всё станет на свои места…

Но я тут же очнулась: что можно объяснить? женщину, которая сидит в подвале, не видя дневного света?

А ведь Ферет меня предупреждал… И был прав насчёт Лиленбрука… И насчёт госпожи Броссар… Почему бы и слухам про Огреста быть не просто слухами?

Вскочив, когда только начало светать, я торопливо оделась и выскользнула из дома, незаметно прошмыгнув мимо Лоис, которая растапливала печь. Я сразу взяла курс на городскую аптеку, и, добежав до неё, застучала в дверь.

Ферет открыл мне минут через пять – заспанный, в халате и ночном колпаке, и увидев меня, мигом стащил колпак с головы и швырнул его за прилавок.

– Что случилось, Кэт? – встревожился Ферет, когда я прошла в аптеку, почти толкнув его. – Что-то с Марлен?

– С Марлен всё в порядке.

– Тогда почему…

– Я ведь вам нравлюсь? – спросила я, обернувшись к нему и глядя прямо в глаза.

– Что, простите?.. – пробормотал он.

– Я вам нравлюсь? – повторила я. – Можете оказать мне услугу? Только сохраните всё в тайне. Если не сможете, скажите сразу, и я уйду.

– Конечно, нравитесь, - он чуть смутился, но тут же заулыбался. – Звучит страшновато, но я надеюсь, вы не ограбление местного банка задумали?

– Нет, я задумала доброе дело, - сказала я серьёзно. – Но одна не справлюсь, мне нужна помощь. Я выбрала вас. Могу я на вас рассчитывать?

– Что? Да, конечно… - забормотал он. – Разумеется… А что произошло?

– Я вам всё объясню потом. Приходите к одиннадцати часам ночи к церкви.

– Вы хотите организовать тайное венчание? Если с моим участием – тогда я точно не опоздаю, - пошутил он.

– Найдите и захватите с собой лом, - продолжила я, и лицо у аптекаря вытянулось.

– Кэт, - начал он осторожно, - могу я хотя бы узнать, что вы задумали…

– Не можете, - перебила я его. – Значит, одиннадцать часов, лом и полная тайна, месье Ферет.

– Хорошо, - согласился он с покорностью.

Когда я уходила, то видела, что он провожает меня недоумённым взглядом, стоя на крыльце. Потом вспомнил о морозе, похлопал себя по плечам и скрылся в аптеке.

В это день я была как на иголках и изо всех сил пыталась это скрыть. Каминные щипцы я благополучно подкинула в комнату, так что никто ничего не заметил, а к обеду портниха привезла платье, важно затащив в замок круглую корзину, к крышке которой была пришпилена записка с пожеланиями счастливого Рождества от Саджолены. Когда я подняла крышку корзины, то на мгновение зажмурилась. Нежные переливы голубой ткани, белых кружев, серебряного шитья – казалось, что внутри находится сама зима. Младшая дочь мельника могла только мечтать о таком великолепии. И красные сапожки меркли по сравнению с этим чудом портновского искусства.

– Прекрасное платье для зимнего бала, - объявила портниха. – И мне кажется, вам, барышня, будет совсем впору. Только, может, в талии немного ушить…

Примерку решили устроить в детской, потому что там было большое зеркало и больше света от окна.

Натянув белые перчатки, портниха с огромной осторожностью извлекла платье из корзины, разложила его на постланную простыню и одновременно болтала, не умолкая.

– Зовите меня Беатрис, барышня, - она помогла мне раздеться до нижней сорочки и обмерила, – и я тут – лучшая портниха, осмелюсь сказать. Это если вам что-нибудь надо будет пошить… Ручки поднимите, сейчас я наброшу подол и помогу вам попасть в рукава, - она встала на табуретку, и я нырнула в прохладу и нежность шёлка, чувству, как замирает сердце.
– Господин Лиленбрук сам прислал за мной сани, - Беатрис спрыгнула с табуретки и засуетилась вокруг, помогая мне надеть платье, а потом принялась закалывать булавками лиф и чуть длинноватый подол, - я ведь живу в деревне, что возле мельницы…

Я невольно вздрогнула, услышав про мельницу.

– Уколола? – испугалась Беатрис. – Простите сердечно, барышня! Так, теперь повернитесь… только медленно… Прекрасно сидит! Вы будете настоящей принцессой на празднике!

Марлен запрыгала, хлопая в ладоши, личико её так и светилось от радости.

– Мне тоже хочется бальное платье! – заявила она.

– Вам ещё рано, маленькая барышня, - наставительно сказала Беатрис, проверяя, не слишком ли широкая пройма. – Пожалуй, тут тоже немного уберём… Если ваш дядюшка разрешит, - она снова обратилась к Марлен, - я сошью вам прелестное голубое платьице. Конечно, это будет лён, а не шёлк, зато оттенок будет таким же нежным и глубоким. Потому что у нас растёт самая лучшая синиль. Вы приехали к нам зимой, барышня Ботэ, - она встала на колени, проверяя, ровно ли подогнут подол, - и зимой в Шанталь-де-нэж даже посмотреть нечего, но увидите, как весной здесь станет чудесно, словно в раю. Везде цветут гиацинты, и горы становятся по-настоящему голубыми. К нам приезжают даже из королевской оранжереи – за цветами. Наши гиацинты – самые лучшие. Говорят, что давным-давно здесь жила красавица-фея, которая призывала дождь, и у неё были длинные кудрявые волосы. Она влюбилась в человека и выбрала жизнь на земле, а не на небе, и после смерти превратилась в цветок. Старики до сих пор называют гиацинты «Кудрями феи».

– В ваших краях, если послушать, - сказала я мрачно, - фей и ведьм не сеют и не пашут, ни тут сами прорастают.

– Что с вами? – удивилась Беатрис. – На вас такое красивое платье, а вы мрачнее тучи. Я не слишком затянула лиф?

– Нет, - тут же улыбнулась я, чтобы не выдать, какие тяжёлые мысли меня одолевают, - просто удивилась, что в Шанталь-де-нэж все разговоры про ведьм.

– На севере всегда много колдунов, - со смехом подхватила портниха. – Повернитесь, я наживулю ленточки… Колдовство всегда заманчиво для людей, потому что оно даёт силу. Только плата за это слишком высока. И мы здесь прекрасно об этом знаем. Моя бабушка всегда говорила: «Есть три великие силы - волшебство, зима и любовь. Какую выберешь ты?".