Космопроходимцы (вторая часть). Ксеноопера "Жнец, Швец, Игрец"

Она выглядела так, будто сдерживала смех. Ной хорошо знал, что это значит.

– Ты!..
– выдавила она.
– Ещё спра...шиваешь!.. Чего я?.. Ты съе...

Хотела сказать 'съедешь', но договорить не смогла, вскочила, сгребла со стола деньги и выбежала из кухни, хлопнув дверью. Жнец посидел ещё с минуту, глядя в стол, потом встал и побрёл на второй этаж. Беда с женщинами. Вот и ещё одна сбежала. Сел на шею - ворчит, слезть захотел - скандал. Но деньги взяла. Он доковылял до конца коридора, послушал через дверь странные звуки, похожие то ли на кашель, то ли вообще непонятно на что, сообразил - она плачет, стучать не стал. Вернулся к себе, дверь не запер. Вдруг всё же захочет поговорить. Глупо, конечно, но то, что Ксения взяла деньги, показалось ему добрым знаком. И ещё кое-что: утром после скандала из комнаты выскочил, не застелив постель, теперь она не просто была застелена, а кокетливо и даже...

– Любовно?
– изумлённо проговорил Жнец. Не тому больше удивился, что столько было труда потрачено на чепуху, а тому, что при взгляде на подвёрнутые простыни и тугое, без единой морщины покрывало в голову пришло это слово: 'любовно'. Мягкая рухлядь, тряпки, при чём здесь любовь?

Расстилать не стал, сил на это не было, свалился. Поворочался, устраиваясь, уставился в потолок. Куда только не пролезает это слово! Тряпки, сложенные любовно... С любовью сказал... Глянул с любовью... Любовная записка... Любовался... Чем тут любоваться? Тем, как сначала одна любовно сбежала, теперь вот и другая - чтоб порыдать от любви. Стрикленд любовно надрался, я его с большой любовью шарахнул об пол, чтобы потом от большой любви вернуться домой и получить полный комплект любовных оскорблений. Сначала хромого лысого каторжника - а, это ты!..
– безрадостно обозвала альфонсом - на шее и свесил ножки, - потом про деньги спросила - откуда?
– как будто не мог заработать, а затем ещё и в предательстве обвинила - опять на ковчег нанялся?
– чтобы потом, когда стало понятно, что не на ковчег, а просто куда-то... Когда оказалось не каторжник больше не альфонс и не предатель наградила слезами в комнате заперлась дверь закрыла только почему я решил что заперла быть может ждала что войду но если ждала то зачем сбежала только потому что не хотела чтоб видел как плачет или меня испугалась это надо проверить. Не чуя ног, он встал и вышел в коридор. Какой длинный, сколько дверей! Эта не та, и эта, и эта тоже не та, когда же они кончатся? Не бывает бесконечных коридоров, так жизни не хватит. Почему не хватит, ведь ты же бессмертный? Потому что я не хочу вечно слоняться по скучному коридору и заглядывать в пустые комнаты с окнами, увитыми виноградом. Хотя бы одна комната здесь есть, где спряталась от меня та, вторая? Зачем спряталась, почему вторая? Потому что она мне нужна. Сам не знаю, почему так получилось, но нужна именно та, вторая. Но она спряталась, потому что боится убийцы. Вот эта дверь, коридору конец. Он проверил, дверь подалась - податливая! И там за дверью, конечно же, оказалась не вторая женщина, а первая, с которой танцевал. Та, которая прижималась горячо, плотно; которой заглядывал в глаза; у которой ложбинка на шее, которая не боится убийцы. Так ведь не хотел же я, в самом деле, её убить!
– возмутился он. А чего же ты хотел?
– спросила кукла. Пластиковый манекен без глаз, без носа, без волос, без одежды - голый недочеловек. Если не хочешь убивать человека, назови его недочеловеком, и тогда ты не станешь человекоубийцей. Но я не хочу, Ксения, сказал он. Я останусь на берегу, я тебя не оставлю. Ксюш, почему же ты плачешь? Я ведь хочу понять. Слёзы текли у неё по щекам, и это уже был не пластик, а обыкновенная человеческая кожа, и он заметил, что щёки у неё покраснели, и шея, и ниже ложбинки...

– Па!

Он вздрогнул, проснулся. Сначала скрипнула дверь, потом кто-то сказал: 'Па!' Эми? Откуда он взялся? Жнец ладонью отёр лицо. Жарища. Заснул я, что ли? Светло в комнате, но здесь целый месяц светло, а потом темно девять месяцев. Не разберёшь: утро, день, вечер...

– Па!
– сказал Эми.
– Ма сказала, чтобы все уже шли ужинать. Папа, ты спишь?

'Ужинать, значит, сейчас вечер'.

– Уже не сплю, - ответил Жнец.
– Иди, Эми, скажи ей - сейчас.

– Она ругалась, чтоб сразу. Потому что остынет.

Жнец сел на кровати, пошаркал по полу, ища тапочки, и не нашёл. Куда я их зашвырнул? Рухнул как подкошенный и тут же заснул. Снилось что-то, не помню что. Сон выскальзывает, как обмылок из рук. Она ругалась. Надо идти, иначе парню опять из-за меня влетит.

– Уже иду, - сказал Жнец.
– Не надо, чтоб мама остыла.

***

За ужином болтали ни о чём, и после всё никак не могли остановиться. Спиро проводил Жнеца в комнату, уйти не спешил - подпирал дверной косяк; орудовал зубочисткой, поэтому говорил временами невнятно.

– ...соираэсся х'эхать?

– Что?
– переспросил Жнец.

– Я так понял, что ты собираешься съехать.

– Даже не знаю. Я подумал, вам с Эми в одной комнате тесно, деньги есть, свободные комнаты у Испанца пока есть, вот я и решил - до начала сезона к нему, а там посмотрим. К Эми буду приходить в мастерские.

– Чего тесно?
– спросил, ёрзая на подоконнике, Эми.
– И ничего не тесно, правда, деда?

– Нам с Эми не тесно, - подтвердил Спиро.
– Нам иногда громко, особенно по вечерам.

– Я буду тихо. Честно. Больше не буду спрашивать. А почему нельзя, чтоб папа просто так приходил в мастерские? Почему для этого надо, чтоб он куда-то съехал? Почему...

– Почему-почему-почему, - передразнил Спиро.
– Опять вопросы? А ну-ка марш в постель! Завтра рано вставать; ты не забыл, что нужно мне помочь разобраться с помпой?

– Да!
– Эми спрыгнул на пол, хотел сбежать, но что-то вспомнил.
– Па, я ещё хотел спросить. Дед, одно слово, всего одно. Ты иди спать, я сейчас.

Спиро вздохнул, проворчал: 'Спокойной ночи. Эми, чтоб через пять минут был в постели. Зубы не забудь почистить', - и вышел.

– Что, Эми?

– Па, а чего мама всё время с тобой про 'Ковчег'? Это же плавучая гостиница, да? Или какая-то другая? Ты же не там был, а искал жёлтый гейзер? Почему тогда она... И почему Лесс говорил Джерри, что Марго ему говорила, что ей рассказывал рыжий Дикки, что какая-то тварь убила на 'Ковчеге' смотрителя?

– Какой из этих вопросов последний?
– с улыбкой поинтересовался Жнец.
– Ладно, Эми, я пошутил. Это та самая гостиница, о которой мы говорили с мамой. Мама боялась, что я поступлю туда смотрителем вместо Дикки, но это она зря, я в море пока выходить не собираюсь. О твари никто ничего не знает, потому что на 'Ковчег' до открытия навигации никто попасть не может.

– А почему же тогда все они говорили, что какой-то Цим-мер-ман дал это... ин-тер... В общем, он сказал, что сам видел на 'Ковчеге' тварь, и что она убила смотрителя.

– Циммерман? Кто тебе про нёго сказал?

– Не мне, а Джерри. Лесс говорил, я случайно услышал. Он говорил, что Маргошка ему говорила, а ей растрепал её рыжий хахаль-трахаль.

– Что за слова, Эми?

– А что, нельзя? Так его Лесс называет. Ладно, нельзя так нельзя.

– Нельзя верить слухам, - твёрдо сказал Жнец.
– Если кто-то кого-то называет чьим-то хахалем-трахалем...

– Это что такое?!
– спросила Ксения Вентури. Стояла в дверях, уперев руки в бока. Поза могла показаться угрожающей, будь на Ксении какая-то другая одежда, а не купальный халат.
– Хорошим словам ты его учишь. Эми, ты почему до сих пор не в постели?

На риторические вопросы лучше не отвечать. Эми вышмыгнул прочь. Услышав топот и грохот двери, Жнец понял - зубы как были нечищеными, так и остались. Он глянул на Ксению и поспешно отвёл взгляд. Прошёлся по комнате, бормоча: 'Ну конечно, опять я окажусь виноватым. Я же каторжник, альфонс и...' Когда повернулся, увидел - Ксения у окна, а не возле двери, дверь прикрыта. Как будто пришла просто так, подышать воздухом, а не скандал устроить. Обмылок сна ворочался в памяти, рождая неясное раздражение. Не избежать разговора, подумал Жнец. Тело опять выкидывало коленца. Если разговор, зачем было запирать дверь? Зачем красться, зачем... Вопросов не меньше, чем у Эми. Почему Ксюш опять теребит пояс халата, почему теперь он завязан не на двойной узел, а на бант? Почему щёки у неё красные, как в том сне, и шея красная и...

– Зачем ты...
– неожиданно низким голосом спросила Ксения. Руки держала на весу, как будто не знала, что с ними делать.

– Тише, - попросил Жнец.
– Стены здесь тонкие.

'Зачем я развязываю пояс? Странный вопрос. Потому что хочу это сделать', - думал Жнец, слушая, как где-то очень далеко бубнят голоса: старческий и детский, а где-то совсем близко - живое дыхание, шорох ткани, сдержанный стон. И он перестал думать о том, что было во сне. Явь важнее.

Седьмой стежок

– Зачем?
– шепнула Ксения, как будто ничего не случилось. Но ведь случилось. Дышит тяжело, глаза закрыты.

Жнец потянулся с кровати, поднял подушку, пристроил себе под голову. Смотреть на жену приятно - когда она вот так вот рядом неровно дышит с закрытыми глазами.

– Так мне захотелось, - сказал он.
– Что в этом плохого?

– Зачем я к тебе шла?
– пробормотала Ксения, глянула на Жнеца из-под ресниц, отодвинулась, попросила:

– Задёрни шторы. И свет. Выключи.