Крепость на Пристанской

…Лекция в клубе закончилась около девяти. Семен шел по деревянному мосту, тоскливо поскрипывавшему от ветра, он был очень древен этот мост и по нему не ездили даже на лошадях, только ходили.

Вечер был темен. Зима в этот раз припозднилась: вместо снега слякоть, река у берегов покрылась льдом, но посредине все еще текла жгуче черная вода, ветер нес в реку мокрый снег.

Тяжко, погано было на душе у Семена. Какое-то странное неприятное волнение овладевало им.

Раньше Семен не занимался самоанализом, не предавался слишком глубоким раздумьям. Потому, видимо, что все время работал. Мысли наплывали случайные, отрывочные и больше о том, как быстрее закончить дело, за которое взялся. Отношение к себе у Семена было двойственное: он понимал, что робок, необщителен, боязлив, и презирал себя за это. А работоспособностью своей гордился. Многие люди, которых знал Семен, казались ему болтливыми и ленивыми. Странно, что мало кто замечает, как старательно работает он, Семен. В цехе замечают. Но ведь он еще больше работает дома. Часто подсмеиваются над ним, язвят. Щука сказал однажды: «Гляжу на тебя, мил-человек, и диву даюсь: с виду ты совсем не похож на предпринимателя». «Если роблю много, значит, обзывать меня надо?» — угрюмо отозвался Семен. «Как хочешь считай, а все же ты молишься злому богу-стяжательству». Разозлился тогда Семен на Щуку. И, кажется, зря. Конечно, старикан — язва порядочная, но откровенен и доброжелателен. Хороший старик. Елена им нахвалиться не может. Только зачем он так уверенно говорит: «Стяжатель?» И Семеныч с Бетехтиным… У тех другие слова, а смысл тот же: «Всю жизнь, товарищ Земеров, подчинили деньгам. Только бы больше, только бы больше!.. Не живете, а прозябаете. Эх вы!» Профорг поджидает его после смены и дорогой одно и то же поет. Да и Елена… Все! Как они смотрят на него… А ведь деньги Пелагея Сергеевна кладет на свои две сберкнижки, у Семена сберкнижек нет, и в карманах — шаром покати. Правда, один дом записан на него, но это так, для виду. Навроде батрака стал. И не будешь каждому говорить об этом. Он часто злится на мать, все в ней, даже уверенная, покачивающаяся походка, стало раздражать его. Когда узнала, что Семен будет учиться в вечерней школе, аж позеленела от злости. Хорошо он ей ответил тогда: «Ты, мамаша, как с прошлого века…»

Уйти бы, куда глаза глядят, уйти в чем есть.

Семен испугался этих беспокойных мыслей, вдруг нахлынувших на него, и недовольно кашлянул.

Где-то далеко на высоком берегу в свете фонарей появились редкие прохожие. На мосту, облокотившись на перила, стояли двое. Когда Семен подошел ближе, один из них выпрямился, и Семен узнал Яшку. Вторым был Леонид.

— Что вы тут стоите?

— Увидели идешь и вот… решили подождать, — ответил Яшка.

Они оба, кажется, порядком подвыпили.

Семену было как-то не по себе.

По противоположной стороне моста прошагал мужчина.

— Подожди, потолковать надо, — сказал Яшка Семену.

Леонид прятал голову в воротник пальто и не то всхлипывал, не то задыхался.

— Что это с ним?

— Заболел. Брюхом мается. К врачихе твоей поведем.

Кажется, Яшка издевался. Да, конечно. Семен понял это, но ответил серьезно:

— Его надо в «скорую помощь». Это вон туда, третий квартал от моста. Пошли, я почти до конца пройду с вами.

— Подожди, потолкуем прежде.

Просто вроде бы проговорил слова эти обычные. И тихо. Но в голосе Яшкином Семен почувствовал что-то угрожающее. И странно: тут же услышал он тяжелый, холодный плеск волн, а до этого вроде бы и не слышал. И снег… Он тоже тяжелый, липкий…

— Ну! — сказал резко Семен, чтобы приободрить себя.

— Не нукай, тут не лошади. Разговорчик у нас, дорогуша, будет все о том же. Давеча я что-то не понял. Кто это до нас доберется? А? Доскажи-ка давай.

— И так все ясно, — ответил Семен не своим — тонким, как у ребенка, голоском. — Пус-ти!

— Нет, уж, да-вай!

— Я все сказал.

— Ты, сволота, и насчет фабрики мехизделий че-то плел.

— Несет на нас, — поддакнул Леонид.

— Га-ди-на!!! Будешь еще трепаться? Ну, говори — будешь?!

Яшка все больше и больше распалялся. Он проучит этого телка.

Сегодня у них с Леонидом был длинный разговор о Земерове. Сгоряча Яшка предложил было «ликвидировать» Семена. «Вдруг донесет. Иль проболтается. Как пойдут по следу…» Труп сбросить в реку. Уже подмораживает. Этой ночью или следующей вовсе застынет и тогда пусть поищут следы подо льдом. Но Леонид замахал руками: «Нет, нет, нет! На такое дело никогда не пойду. Уж отсижу лучше. Нет!»

Успокоившись, Яшка и сам подумал: «Прав Ленька». Вспомнил: когда Сысолятин перебросил через фабричную стену на пустырь мешок с шапками и шкурками, какая-то женщина, некстати подвернувшаяся, заподозрила неладное и, оглядываясь на Яшку, торопливо засеменила, почти побежала. Первой мыслью Яшкиной было догнать ее. Хорошо, что не стал догонять и побежал в темный переулок. А то бы натворил…

Но Земерова надо проучить.

Отступив от Семена и заматюкавшись, Яшка наотмашь ударил его по лицу. Семен упал, тотчас вскочил и получил удар от Сысолятина.

Дальше Земеров повел себя необычно, чудновато. Набычившись, втянув голову в плечи, он что есть силы пнул Сысолятина. Хотел в пах, а угодил в колено. Леонид схватился за колено и закричал дико. Тут же Семен пнул и Яшку. В живот. Делал это он молча, неторопливо, будто добрую работу какую-то. Семен боялся бить рукой, казалось ему, что рукой получится слабо, смешно, не так. А ногой в кованом сапоге…

В животе у Яшки будто оборвалось все. От боли согнувшись и до крови прикусив губу, он выдержал еще один удар сапогом, уже в грудь, вытащил из кармана нож и ткнул в Земерова.

Семен упал.

Никогда еще Яшку не захлестывала такая дикая злоба. Не разгибаясь, держась одной рукой за живот и издавая глухие звуки, похожие на рычание, он бил и бил Семена кулаком в грудь и лицо. А потом стал пинать. И не известно, чем бы это закончилось, если бы Леонид не выкрикнул:

— Люди!

По мосту, посмеиваясь и переговариваясь, шагали четверо парней. Они приблизились как-то внезапно.

Семен судорожно подергивал ногой, скоблил сапогом доски моста.

Яшка секунду смотрел на парней, прислушивался и, грязно выругавшись, побежал к берегу.

Леонид, припадая на правую ногу, тоже потопал. Но видно, нога у него после удара отказывала. Он останавливался, стонал, не обращая внимания на Яшкин крик: «Да-вай!»

Парни склонились над Земеровым, зашумели, а потом побежали за Леонидом и Яшкой, громко стуча ботинками по шаткому мосту. Леонида они тут же схватили, а Яшка спрыгнул с высокой насыпи и удрал. Он ни за что не согласился бы сдаться. Только не сейчас. «Уйду! Пойду на все, а уйду». Но уже намертво прилипла к воспаленному мозгу Яшкиному другая, леденящая мысль, мысль о том, что песенка его спета.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Земеров выписался из больницы вьюжным зимним утром, постаревший и осунувшийся от операции и бесконечного лежания в скучной палате.

Сейчас Семен живет в общежитии фанерокомбината. Он заметно повеселел, все идет у него хорошо. Только в свободное время не знает, куда деть себя, ходит по трехэтажному общежитию как неприкаянный, ищет, что бы подремонтировать, подбить, подладить. Во дворе он сделал беседку, обнес кусты акации штакетником и начал делать садовые скамейки. Кое-кто из ребят поначалу подсмеивался: «В добрые вылезаешь?», «Шиш тебе заплатят за это». В ответ Семен только добродушно улыбался. И подсмеиваться перестали. Даже стали помогать. Двор теперь у общежития комбината самый чистый, самый благоустроенный в городе. Комендантша общежития души не чает в Земерове, без удержу хвалит его на всех собраниях, написала о нем заметку в газете.

Пелагея Сергеевна даже смотреть не хочет на сына и отплевывается, когда вспоминает о нем: «Голодранцем захотел быть. Придет, умолять будет — не пушшу». Рассказывают, будто подыскала она мужа богатого — с домом и автомашиной.

Семена раза два-три видели с врачихой Еленой Мироновной, они разгуливали в городском саду по длинной, тенистой липовой аллее. Дружеские отношения у них вроде бы налаживаются. Дай бы бог!

БУДНИ