Крест в круге

– Отнять? Меня? – Борис почувствовал, что начинает задыхаться.

– Мы все боремся за тебя, – подтвердил Циклоп. – Мы – самые близкие тебе люди. И хотим, чтобы ты нам помог в нашей борьбе.

– В борьбе с кем? – шепотом спросил Борис.

Циклоп, казалось, задумался. Он встал, подошел к окну и некоторое время смотрел в одну точку за стеклом, где медленно расползалось марево угасающего дня.

– С обстоятельствами, – ответил он, передернув плечами. – С твоей судьбой, которую взяли и написали за тебя на куцем бумажном листе.

– Откуда вы знаете про обрывок салфетки? – выдохнул Борис.

Циклоп отвернулся от окна и непонимающе покачал головой:

– Какой обрывок?

– Когда-то, очень давно, мою судьбу нарисовали на бумажной салфетке, – пояснил Борис. – Вы об этом говорите?

Циклоп открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил Матвей.

– Похоже, парень, – сказал он, вставая и потягиваясь, – твою судьбу постоянно кто-то за тебя переписывает. А ты не хочешь нам помочь…

– Я хочу! – возразил Боря. – Но не знаю – как… Что я должен делать?

Матвей медленно обошел стол, встал за спиной у Бориса и положил руки ему на плечи:

– Тебе нужно кое-что не делать…

– Что же?

Матвей ждал этого вопроса. Он наклонился к самому Бориному уху и произнес с расстановкой:

– Никогда… ничего… никому… не рассказывай про будущее ! Забудь про него! Живи только настоящим…

– А настоящее – это я, – улыбнулась Галинка.

«Твое прошлое встретится с твоим будущим , – вспомнил Борис, – и круг замкнется…»

– Ты ведь сам говоришь, что давно уже ничего не писал в свою заветную тетрадь, – вставил Циклоп. – Вот и не пиши больше…

Боря в задумчивости поднял на него глаза.

– Вы боитесь, что я напишу в ней будущее?

Циклоп замялся.

– А вы не подумали о том, – улыбнулся Борис, – что будущее в этой тетрадке уже написано?

За столом повисло молчание.

– Хорошо, – хрипло сказал он. – Я уберу подальше свою тетрадь в клеенчатом переплете… Но это ничего не изменит, ничего. – Он помолчал, водя пальцем по краю пиалы, и закончил почти шепотом: – Мое прошлое  – это родители, которых я не знал, а мое будущее  – это мой сын.

На следующее утро, подметая содержимое рассыпанной урны возле самого дома, Борис поднял с земли скомканный газетный лист. Он разгладил его на колене и сам подивился тому, что не испытал ни обиды, ни горечи, ни удивления, когда из-под ладони выплыли знакомые заголовки «Вечернего Ташкента», подаренного им вчера Циклопу «для коллекции».

Между тем жизнь Бориса с его новой Галинкой складывалась вполне удачно. Их добротный деревянный дом на правом берегу канала Анхор, в районе Кашгарки, утопал в тени роскошных абрикосовых деревьев.

Боря впервые за много лет ощутил заботу и ласку. Он стал мужем .

Каждое утро, собирая его на работу, Галинка ухаживала за ним, как за маленьким. Она выдавала Борису чистую накрахмаленную рубашку, отутюженные брюки и аккуратно сложенный вчетверо носовой платок. Она подсовывала ему в портфель бутерброды, завернутые в газету, и персик в бумажном кульке. У самых дверей она причесывала его «на дорожку» большим деревянным гребнем, целовала в щеку и потом еще долго провожала взглядом, стоя на крыльце босиком.

Борис купался в этой трогательной заботе и чувствовал себя абсолютно счастливым.Вот уже два месяца он вел литературные кружки во Дворце пионеров, с удовольствием рассказывал ребятам про Пушкина и Чехова, Хайяма и Низами. Как и мечтал, он учил детей делать первые шаги в литературе и сочинительстве, но сам при этом не притрагивался ни к перу, ни к заветной тетради. Впрочем, это вынужденное творческое воздержание не потребовало от него серьезных усилий над собой. Борису уже давно не писалось. Быть может, воспоминания о строчках, втиснутых в клеенчатый переплет, причиняли боль его теперь почти умиротворенной душе, а может, действительно в этой тетрадке уже было написано все, что должно было быть написанным.

Временами Борис все-таки испытывал странное беспокойство. Путаные чувства и образы, как тени из прошлого, надвигались на него неожиданно в ночной тишине, мучая нарастающей головной болью, ослепляя сквозь закрытые веки зловещими догадками, изводя в душной бессоннице безответными, тревожными вопросами.

– Скажи мне, кто ты? – шептал он, прижавшись губами к щеке спящей Галинки. – Успокой меня, скажи, что счастье, которое мне подарено, не является предвестником нового несчастья…

Ему становилось страшно от одной только мысли, что все это, любимое им всем сердцем: и Галинка, и ставший таким родным уютный деревянный дом, и работа, и тихие безмятежные вечера, пахнущие абрикосами и талым солнцем, – вся его жизнь – подстроены тем самым невидимым режиссером, который подсмеивается над его счастьем и безжалостно гнет его судьбу в новый круг.«Если все это подстроено, – размышлял Борис, прикрыв глаза от нового приступа головной боли, – значит, мое счастье – обман. Но кому… Кому и зачем нужно так бесчеловечно и жестоко играть с моей судьбой?..»

Было еще одно обстоятельство, омрачавшее Борису радость новой семейной жизни.

Сын Галинки – девятилетний паренек по имени Николай, с умными зелеными глазами и короткой челкой пепельных волос, – сразу невзлюбил нового «маминого прихлебателя».

– Я вас отцом называть не буду. И не надейтесь, – заявил он Борису в первый день знакомства.

– Называй как тебе удобно, – попытался улыбнуться тот.

– Мне никак не удобно, – отрезал мальчик и ушел во двор.

– Потерпи, – успокаивала в тот же вечер Галинка Бориса. – Дай ему привыкнуть к тебе. Вот увидишь – все образуется.

Но шло время, а отношения мальчика с отчимом не «образовывались». Напротив, они становились день ото дня все холоднее и враждебнее. Борис очень быстро утратил всякую надежду добиться расположения Николая и… просто махнул на него рукой. Он перестал замечать мальчика, так же как и мальчик не замечал его. Они жили в одной комнате, умывались под одним рукомойником, сидели за одним столом, но не встречались взглядами и не обращались друг к другу никак .

Галинка, хоть и была готова к чему-то подобному в отношениях между своими любимыми мужчинами, все-таки тяжело переживала их взаимную отчужденность, похожую на вызов. Несколько раз она пробовала откровенно поговорить с Колей, но тот либо отмахивался от разговора, либо переходил во враждебное наступление.

– Мой отец! Я люблю его! – кричал он в истерике. – А ты привела в дом другого! Моложе себя почти на десять лет! И он стал твоим мужем! А папа всегда ждал тебя! Он все глаза выплакал и рассказывал мне, какая ты хорошая! А ты… с новым мужем! А папа… Он больше не плачет, но может сойти с ума от горя и его увезут в больницу. Навсегда…

– Какую чушь ты несешь! – взрывалась Галинка. – Твой отец сам захотел расстаться с нами. Мы решили, что так будет лучше.– А когда папа узнал, – продолжал кричать Николай, – что ты опять вышла замуж!.. Он хотел взять меня к себе жить! Но этот… колдун, твой муж, заколдовал тебя! Он убедил тебя, что мне с ним будет хорошо! Он решил за меня мою судьбу! Решил, что я должен быть несчастлив!

Борис замер под окном, случайно подслушав этот разговор сына с матерью. Ему вдруг почудилось что-то знакомое и в нотках ненависти, дрожащих в голосе маленького мальчика, и в этих безумных и страшных словах. Он вспомнил интернат и жестокие, полные отчаянной решимости глаза своего друга:

«Мой отец… Я так любил его. Отец вернулся с фронта… не один. Он привез с собой женщину. Моложе себя на десять лет. Она стала его женой. Там, на войне… А мама ждала его. Она все глаза выплакала, перечитывая его письма, она рассказывала мне, какой он герой – мой отец. И вот он вернулся. С медалями и… с новой женой. А мама… Мама больше не плакала. Она перестала выходить из дома. А потом… сошла с ума от горя. Ее увезли в больницу ранним утром. Навсегда. Отец узнал и хотел взять меня к себе жить. Но эта… ведьма… запретила ему. Она убедила отца, что в интернате, где она учительствует, мне будет хорошо. Она решила за меня мою судьбу. Решила, что я должен быть несчастлив!.. Иначе будет несчастным мой близкий человек – мой отец! Она лишила меня моих самых близких, самых любимых людей!»

Борису стало страшно. Авоська с пустыми бутылками из-под кефира выскользнула из рук и, жалобно звякнув, ткнулась в ноги.

– Мы с твоим папой давно уже не любим друг друга, – продолжала убеждать сына Галинка, – но остались просто хорошими друзьями.

– Он убьет твоего Бориса! – прорычал Николай. – Один маленький укольчик – и он на том свете!– Твой папа – врач! – укоризненно воскликнула Галинка. – И не сможет убить человека! Врач, наоборот, дает клятву спасать людей!

– Врач… – машинально повторил Борис под окном. – Один маленький укольчик…

Вечером того же дня, воспользовавшись отсутствием Галинки, он решился поговорить с Николаем «как мужчина с мужчиной». Но еще не произнеся даже первого слова, вдруг поймал себя на мысли, что боится этого паренька, боится фатальной схожести событий, диалогов, образов, сплетающих этой своей схожестью замкнутый круг его собственной жизни. Он вдруг опять почувствовал, что обречен все время препятствовать тому, что непременно должно произойти. Обречен догадываться о том, о чем и так знает.

Борис подвинул стул к письменному столу, за которым Коля делал уроки, сел рядом и, заглядывая из-под руки ему в глаза, спросил вкрадчиво:

– За что ты меня так не любишь?..

Тот усмехнулся и, не отрываясь от тетрадки, в которой выводил цифры, повторил пренебрежительно:

– Не любишь…

– Что здесь смешного? – с ноткой раздражения спросил Борис и отодвинул от мальчика задачник.

Тот с деланым одолжением повернул голову и уставился отчиму прямо в глаза:

– А кто вас любит?

Борис растерялся.

– Кто вас любит? – повторил Николай с вызовом. – Все вас только жалеют! Потому что вы – псих! Как и та старуха, которая вас искала!

– Старуха? – переспросил Борис, ошеломленный агрессией мальчика. – Какая старуха?

– Знамо дело – какая! – не унимался Николай. – Которая вам несметные сокровища завещала!

– Откуда… она?

– Знамо дело – откуда! – злорадствовал мальчик. – Из психдома! Откуда же еще!

Борис испуганно моргал, с трудом переваривая смысл сказанного.

– А как… как она выглядит?

Николай только сейчас заметил ужас и растерянность в глазах отчима и вдруг осекся как человек, который сболтнул лишнее.

– Я… Я не знаю, – буркнул он и отвел взгляд.

– Она с одним глазом? – прошептал Борис, чувствуя, что сердце провалилось куда-то вниз, оставляя за собой ледяной, змеиный хвост.

– Да не знаю я, – неохотно отозвался мальчик, теребя на столе карандаш. – Я ее не видел.

– Тогда откуда ты знаешь… про старуху?

– Я слышал, как мама несколько раз разговаривала с папой. О ней. И о том, что она завещала вам сокровища. Отец сказал, что, верно, она сумасшедшая…

– Сокровища… – задумчиво и почти без удивления повторил Борис. – А где они?

Мальчик пожал плечами:

– Сказала, что в Москве. В какой-то гостинице. И знак показала…

– Знак… – тем же тоном, как эхо, повторил Борис. – Какой знак?

Было заметно, что Николай уже пожалел, что ввязался в этот разговор. От его эпатажной агрессии не осталось и следа, и теперь он испытывал неловкость.

– Какой знак? – снова спросил Борис. – Ты его видел?

Коля вздохнул.

– Он нарисован там… на той бумаге, которую старуха отдала маме. Такой странный. Похож на фашистского орла, только тоньше намного и длиннее. А вокруг него – венок.

– Крест в круге, – утвердительно кивнул Борис, ничуть не удивляясь этому своему открытию.

«Один крест охраняет богатство, другой отбирает жизни… Ты найдешь оба, но круг не разорвешь…»

Он схватил со стола задачник и зачем-то прижал его к груди.

– А что это за бумага, которую старуха отдала маме? Карта?

– Ну вы вообще… – усмехнулся Коля. – Стивенсона начитались, что ли? «Остров сокровищ»? Какая еще карта? Это просто… ну, документ.

– Завещание? – догадался Борис.

– Вроде того. Письмо какое-то. Я только издалека видал. Но не карта – это точно.

Николай наморщил лоб, что-то припоминая.

– Она вроде сказала маме, что, мол, сокровища должны достаться Борису… ну, то есть вам. И вашим… там… наследникам, родственникам… В будущем.

– В будущем ? – вздрогнул Борис и тут же понимающе кивнул: – Моему будущему.

С минуту оба молчали.

– Можно я доделаю задание по математике? – осторожно поинтересовался Коля, наблюдая, как отчим в задумчивости теребит в руках его учебник.

– Да, конечно, – спохватился Борис.

Он протянул мальчику книгу, встал и медленно направился к двери. На пороге он обернулся:

– А почему ты решил, что меня никто не любит?

Мальчик не ответил. Он втянул голову в плечи и поспешно уткнулся в учебник.

– Меня любит твоя мама, – нараспев произнес Борис, словно убеждая самого себя, – а я люблю ее…

И вышел вон.

«Как же все просто! – думал он, шагая по городу не разбирая улиц и глотая слезы. – Как все просто и пошло! Таинственное завещание неведомой старухи (может быть, и вправду сумасшедшей) сыграло злую шутку со взрослыми, серьезными и умными людьми, а в конечном итоге – опять с моей собственной жизнью. Вот, зачем понадобилась фальшивая Галинка! «Сокровища достанутся вашим… наследникам… родственникам». Единственный мой родственник и близкий человек – жена!

Кому мог прийти в голову такой циничный, иезуитский план? Неужели Циклопу? Или этому хитрому Матвею? «Я слышал, как мама разговаривала с отцом…» Какое дьявольское искушение могло погубить душу этого человека? Чьи колдовские чары сделали его алчным и жестоким? Не твоих ли рук это дело, бабушка Назима?»

Вдруг он остановился как вкопанный, потрясенный страшной и в то же время совершенно очевидной мыслью:

«Все эти мнимые, неведомые сокровища могут достаться родственникам только в одном случае: если меня самого не будет ! Моему имени, моим книгам удел один – забвение. А мое собственное место – на кладбище!.. А это значит, что у меня нет будущего ! Того самого будущего, которого так все боятся!»

Борис стоял посреди тротуара. Его толкали прохожие, а полуденное ташкентское солнце плескалось в голове вязкой горячей болью. Он почувствовал слабость в коленях и прислонился спиной к раскаленной стеклянной витрине продуктового магазина, чтобы перевести дух.

Через десять минут он купил в магазине самсу, бутылку портвейна и отправился в ближайший парк.

Какой-то старичок долго и сочувственно наблюдал, как молодой человек на самом краешке скамейки давится вином и слезами, и в конце концов осторожно спросил:

– У вас несчастье? Кто-то умер?

Борис поднял на него красные от солнца и слез глаза.

– Да… Мое будущее.

Старичок понимающе кивнул:

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, мне тоже однажды почудилось, что будущее мое мертво… Но очень скоро я понял, что ошибаюсь. Что мое будущее как раз в эти самые минуты и пишется.

– Пишется?.. – вздрогнул Борис и внимательно посмотрел на старичка. – Мое уже написано.

Тот снисходительно улыбнулся:

– Наше будущее пишется не нами.

– Мое, например, уместилось на крохотном бумажном листе, – вздохнул Борис. – На том, который мне отдала старуха, или на том, о котором мне говорил Циклоп.– Наше будущее пишется не нами, – упрямо повторил старичок. – Но и не старухами и не циклопами. У каждого оно – свое. Но к нему ведут сто дорог и тысяча мелких троп. Мы каждый день выбираем, по какой дороге идти. И всякий раз думаем, что пишем свою судьбу. А на самом деле человек идет туда, куда ему суждено прийти, только разными дорогами.

– А я не знаю, куда идти, – чуть заплетающимся языком пожаловался Борис.

Старичок усмехнулся:

– Идите домой…

Начинало смеркаться, когда Боря несмело открыл калитку, прошагал по двору и медленно поднялся по ступенькам старого деревянного крыльца.

«Галинка, наверное, уже волнуется, – подумал он, и сырая, сосущая боль разлилась в сердце. – Она ждет меня, чтобы заглянуть мне в глаза и во всем признаться. Я скажу ей: «Галинка, мне не нужны никакие сокровища, кроме одного – любви… Неужели вы с Матвеем и Циклопом до сих пор не поняли: я просто хочу быть счастливым, хочу каждый день видеть два прекрасных черных солнца, хочу засыпать и просыпаться под пение собственного сердца и понимать, что я нужен и любим!» А она посмотрит на меня своими волшебными глазищами, в которых застыли слезы, и крикнет: «Боря! Я стала твоей женой из-за одного сокровища, но обрела совершенно другое – тебя!..»

Дверь с шумом распахнулась, и Борис от неожиданности отпрянул, едва не оступившись и не рухнув навзничь с крыльца. Он вцепился в шаткую балясину и, скользнув локтем по перилам, замер в испуге.

На пороге стояла Галинка. Ее глаза горели, а на щеках выступил пунцовый румянец.

– Боря! – произнесла она и осеклась в волнении.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – пролепетал Борис, перебирая руками по перилам. – Ты стала моей женой, и…

– Я стала твоей женой, – звонко перебила она, – и получила сокровище!

– Значит, это правда? – упавшим голосом произнес Борис.

– Никто не верил! – торжествующе продолжала Галинка. – Ни мои коллеги, ни даже я сама!

– Значит, я тебе только для этого был нужен?

Борис опустился на ступеньку и, словно задыхаясь, глотнул воздух.

– Чудак-человек, а для чего же люди женятся? – рассмеялась Галинка.

Но Боре было не до смеха.

– А что будет со мной?

Она ловко ухватила его за руку:

– Будешь привыкать к новой роли, дорогой. К непростой и очень ответственной роли.

Галинка взлохматила ему волосы и притянула к себе:– К роли отца !

Вадим Григорьев родился в январе следующего, 1966 года.

Галинка, которой после первых родов врачи пророчили невозможность больше иметь детей, была на седьмом небе от счастья. Борис с трепетом осваивал роль отца. Впервые взяв на руки крохотный, сморщенный кричащий комочек, он едва не потерял сознание от волнения и нежности.

– Мой сын – это мое будущее , – с гордостью говорил он. – Это мой наследник!

Он всегда делал ударение на этом последнем слове, чувствуя, что произносит его с вызовом. Впрочем, те, кому был адресован этот вызов, продолжали хранить страшную, невероятную тайну. Тайну, в которой зловеще соседствовали таинственная старуха и мистический знак, неведомые сокровища и странное завещание.«Ты должен забыть про будущее! – все звучал и звучал голос Матвея. – Забыть…»