Крид – Пир костей

Рюрик слушал их разговор с растущим изумлением.

— О чём вы говорите? — спросил он наконец. — Какие существа? Какие дары?

Мефодий и Виктор переглянулись, и на мгновение между ними возникло понимание — понимание двух людей, которые знают больше, чем могут или хотят рассказать.

— Извини, князь, — сказал монах. — Мы говорим о вещах, которые лучше не обсуждать за утренней трапезой. Это древние тайны, опасные для непосвящённых.

— Я не боюсь опасностей, — возразил Рюрик. — И я хочу знать всё о силах, способных даровать бессмертие.

— Бессмертие, которое предлагают Дары Теней, — это проклятие, а не благословение, князь, — сказал Мефодий с неожиданной резкостью. — Это существование без истинной жизни, смерть без упокоения. Это вечная тюрьма для души, которая с каждым воскрешением теряет частицу своей человечности, пока не остаётся лишь пустая оболочка, движимая инстинктами и привычками.

Он бросил взгляд на Виктора, словно извиняясь за столь прямое описание его состояния.

— Я слышал другое, — упрямо сказал Рюрик. — Я слышал, что бессмертие — это высшая форма существования, доступная лишь избранным. Что это путь к величию и мудрости, недоступной обычным смертным.

— Кто сказал тебе это? — спросил Мефодий, и в его голосе звучало искреннее беспокойство.

— Волхв, мой советник по духовным вопросам, — ответил Рюрик. — Но он исчез несколько дней назад. Странно, что ты прибыл сразу после его исчезновения…

В последних словах князя чувствовался намёк на подозрение. Мефодий, казалось, не заметил его или решил проигнорировать.

— Твой волхв лгал тебе, князь, — сказал он прямо. — Или сам был обманут. Бессмертие, о котором он говорил, это не величие, а проклятие. И избранные, о которых он упоминал, не избраны для славы, а отмечены для служения силам, которые древнее и темнее, чем любой бог, которому ты когда-либо поклонялся.

Рюрик нахмурился, явно недовольный такой прямотой. Он посмотрел на Виктора, словно ища подтверждения или опровержения слов монаха.

— Что скажешь ты, мой верный Клык? Ты веришь словам этого чужеземца?

Виктор глубоко вздохнул. Он оказался в сложном положении. С одной стороны, он мог подтвердить слова Мефодия, рассказав о своём собственном опыте бессмертия, о том, как оно постепенно высосало из него все человеческие чувства и эмоции. С другой стороны, он понимал, что Рюрик в своей одержимости может не поверить даже такому прямому свидетельству.

— Я верю, что любой дар имеет свою цену, князь, — сказал он наконец. — И чем больше дар, тем выше цена. Бессмертие… если оно вообще возможно, — он сделал вид, что сомневается в самой идее, — должно иметь самую высокую цену из всех.

— Ты говоришь как он, — недовольно заметил Рюрик, кивая на монаха. — Уклончиво и предостерегающе. Я ожидал более прямого ответа от своего лучшего воина.

— Прости, князь, — сказал Виктор. — Но в вопросах, выходящих за пределы обычной войны и политики, я предпочитаю осторожность. Я воин, а не мудрец. Моё мнение в таких вопросах не стоит многого.

Рюрик откинулся на спинку кресла, его лицо выражало разочарование.

— Что ж, оставим эту тему на потом. У нас есть более насущные дела — нужно отправить гонца к Гостомыслу с моим решением по поводу северных земель. И подготовиться к приёму послов от племени мери. Они прибудут через два дня.

Он поднялся из-за стола, давая понять, что трапеза окончена.

— Клык, ты свободен на сегодня. Отдыхай или тренируйся, как пожелаешь. Завтра мы обсудим твою следующую миссию.

Рюрик вышел из трапезной, оставив Виктора и Мефодия наедине. Как только дверь за князем закрылась, атмосфера в комнате изменилась. Монах подался вперёд, и его глаза, казалось, стали ещё светлее и пронзительнее.

— Теперь, когда мы одни, скажи мне правду, носитель Дара, — произнёс он тихо, но властно. — Как давно ты существуешь?

Виктор не стал отрицать очевидное — монах знал о его природе, и не было смысла притворяться.

— Около двух тысяч лет, — ответил он. — Точно не помню. Со временем даты и события смешиваются.

— Две тысячи лет, — повторил Мефодий с благоговейным ужасом. — Ты жил, когда ходил по земле сам Спаситель.

— Возможно, — пожал плечами Виктор. — Но если и так, я не встречал его. Я был обычным воином, сражавшимся в далёких от Иудеи землях.

— И как ты получил Дар? — спросил монах. — Кто проклял тебя этим существованием?

— Я не знаю его имени, — ответил Виктор. — Он появился, когда я умирал на поле битвы. Высокая фигура в тёмных одеждах, с лицом, скрытым капюшоном.

Он предложил мне выбор: умереть или принять его дар и жить вечно. Я выбрал жизнь, не понимая, что это значит.

— И с тех пор ты не можешь умереть?

— Я умираю, — уточнил Виктор. — Но всегда возвращаюсь. И каждое возвращение отнимает часть моей души. Я почти не чувствую эмоций, не испытываю ни радости, ни горя. Только иногда, в редкие моменты… проблески человечности.

Мефодий слушал с глубоким вниманием, и в его глазах читалось не отвращение или страх, а искреннее сострадание.

— Я встречал таких, как ты, в своих странствиях, — сказал он. — Не много, лишь нескольких. Все они были отмечены одной и той же печатью — печатью Хозяина Даров. Все они искали освобождения от своего бессмертия.

— И ты помог им? — с надеждой спросил Виктор.

— Некоторым, — осторожно ответил монах. — Тем, чьи души ещё не были полностью поглощены Даром. Тем, кто искал освобождения не из усталости или малодушия, а из истинного понимания противоестественности своего состояния.

— А тем, кто не соответствовал этим критериям?

— Им я не мог помочь, — сказал Мефодий с искренней печалью. — Некоторые из них были слишком привязаны к своему бессмертию, несмотря на все его недостатки. Другие уже потеряли слишком много своей человечности, став лишь оболочками, носителями Дара, без реальной связи с человеческим миром.

— И к какой категории, по-твоему, отношусь я? — спросил Виктор.

Мефодий долго изучал его, прежде чем ответить.

— Я ещё не знаю, — сказал он наконец. — Ты странный случай, носитель Дара.

— Ты существуешь дольше, чем любой другой известный мне бессмертный, — продолжил Мефодий. — По всем законам ты должен был давно потерять всю свою человечность, стать лишь пустой оболочкой, движимой волей Дара. Но в тебе ещё теплится нечто… человеческое. Я вижу это в твоих глазах, слышу в твоём голосе. Ты всё ещё способен заботиться о других, чувствовать ответственность, испытывать сострадание. Это… необычно.

— Я мало что чувствую, — возразил Виктор. — Большую часть времени я словно наблюдаю за миром сквозь толстое стекло. Вижу, понимаю, но не ощущаю.