Кристальный пик

— Да что ты говоришь, Борей Фэхья Тиссолин.

«Фэхья» означало «металл», а «Тиссолин» — «коронованный». Если Сильтан учил меня в основном ругательствам на драконьем, то вот от Мелихор я нахваталась много полезного. Той, кто обратился к Борею столь почтительным образом, но таким почтительным тоном, оказалась Мераксель. Значит, я не ошиблась, когда заметила дракона с фиалковой чешуей в небе. Но что она делает здесь? Почему не осталась вместе с Дайре в Дану и, главное, зачем помогает мне сейчас? Хотя не знаю, можно ли это было назвать помощью, покуда каждое слово ее заставляло Борея клацать челюстью:

— Мы оба поддерживали Сенджу в его стремлениях и оба остались крайними, когда он исчез, — продолжила Мераксель. Даже среди сородичей, от внутреннего жара которых нагревались стены, она куталась в свою лазурную шаль, будто все время мерзла. — Я ненавижу человечество точно так же, как ты, ибо мое тело не принадлежало мне целых двадцать лет, пока был жив прошлый ярл Дану. Тем не менее, есть люди, близкие моему сердцу. Хорошие люди. Мой сын, Дайре — один из таких. И королева Рубин тоже. Ибо не станет плохой человек отдавать свою жизнь за то, чтобы жили другие...

— То, что она «хорошая королева», не гарантирует нам, что она сдержит свои обещания и не поступит, как ее отец. К тому же, нет ни одного доказательства того, что королева Рубин и впрямь умирала, кроме сплетен, которые принесли в Сердце мои импульсивные детеныши, — парировал Борей резко. — Люди, как известно, не возвращаются к жизни. Скорее всего, то лишь очередная красивая легенда об очередном человеческом правителе, пытающемся произвести на нас впечатление.

— Вы можете подвергать сомнениям слова нашей королевы, но не ее подвиг! — воскликнул Мидир, и я немо обрадовалась, что повелела хускарлам не брать с собой оружие, иначе, увидев своего командующего в такой ярости, они бы тут же схватились за него. — Королеве Рубин пришлось жертвовать собой из-за вашего высокомерия! Ее пронзили прямо в грудь на крыше этого замка, на глазах у десяти хускарлов и вашего треклятого Сенджу! А вы...

— Все в порядке, Мидир, — сказала я мягко, приложив руку к его наплечному доспеху. Даже тот был теплым наощупь, впитав в себя не то злость Мидира, не то драконий жар вокруг. — Раз уж зашла речь, мне несложно показать им.

Я действительно была готова к этому — готова доказывать чистоту своих помыслов столько раз, сколько потребуется, чтобы наконец-то заслужить уважение; готова нарушить заветы покойного отца, сокрушить людские устои и изменить ход истории ради того, чтобы моим потомкам никогда не пришлось делать того же. И открыть миру свое сердце, даже буквально — не такое уж смелое деяние после всех прошлых.

Охваченная волной удушливого отчаяния, граничащего с гневом от беспочвенных обвинений, я дернула золотые фибулы своего платья, скрепляющие вырез под горлом и декольте. Они не предназначались для того, чтобы расстегивать их, и потому мне пришлось приложить силу, чтобы оторвать ушло игры от ткани и заставить ту разойтись, обнажить сначала мою шею, а затем верх груди, где ее пересекал безобразный крестообразный шрам от драконьих когтей.

— Рубин, не надо.

Ладонь подошедшего Соляриса легла мне на грудь, закрывая распахнутый вырез платья и застегивая фибулы обратно. Меня будто осветило теплое весеннее солнце, хоть за окном то уже зашло — таким был взгляд Соляриса, несмотря на то, как плотно сжимались его губы и зубы.

— Королева Рубин не должна ничего вам доказывать. Это я должен. Ведь это я убил ее. Так будет справедливо.

— Солярис...

Он не стал слушать меня. Мягко отодвинул себе за спину рукой и сам подступился к краю платформы, к сородичам, глядящим на него с чуть большим доверием, чем на меня, но все также настороженно и растерянно.

— Как ваш сородич, я ручаюсь за то, что королева Рубин не лжет и всегда сдерживает свое слово...

— Конечно, ручаешься, как же еще? Она ведь твоя ширен, — перебила его двухвостая драконица, указав на меня неестественно длинной рукой с прозрачными когтями по десять дюймов каждый. — Тебе нет еще и ста, ты совсем детеныш. Детеныш должен повзрослеть, прежде чем выбирать себе ширен, но я не буду отрицать зрелость твоей души. Твое право на королеву Рубин свято. Она часть гнезда, но она не сородич. Любовь драконов не то же самое, что любовь людей. Знай, Солярис, в Рок Солнца рожденный: твоя ширен может любить тебя лишь потому, что у тебя есть чешуя.

— Может, — кивнул Солярис. — Но я знаю, что это не так.

— Фашари, — прошипела драконица, и глаза Соляриса распахнулись шире. — Фашари ине раш.

Она сказала что-то еще на драконьем, но Сол ответил ей ей на людском:

— Вы видите шрам на моей шее, почтенная Акивилла? — И он немного отклонил назад голову, подставляя взгляду двухвостой драконице неровную линию шириной с палец, опоясывающую ее. Шероховатая, бугристая и светло-розовая, она напоминала мне о днях, когда я была абсолютно беспомощна в силу возраста и положения. Даже сейчас я не выносила ее вида и отвела глаза, преисполненная сожалением. — Драконы никогда не рассказывают, откуда эти шрамы, потому что они — свидетельство страшного унижения, пережитого ими. Я знаю, что у Мераксель под шалью точно такой же, не правда ли? Это шрамы от ошейников из черного серебра, который куют для драконов вёльвы вместе с оружейниками. Для меня же ошейник изготовил сам король Оникс, дабы я не мог обращаться, когда сам того хочу. Я носил его почти пять лет...

— Какой кошмар! — послышалось из зала.

— И после этого ты хочешь, чтобы мы помогали дочери тирана?!

— Лучше бы не рассказывал...

Но Сол упрямо продолжил, не сбиваясь:

— Рубин только исполнилось пять, когда она сняла его с меня. Даже по нашим меркам дракон в этом возрасте считается михе — детеныш среди детенышей. Однако уже тогда Рубин была доброй, храброй и упорной. С тех пор я видел ошейник из черного серебра лишь дважды, снова по вине короля Оникса, и каждый раз Рубин снова снимала его с меня. Поэтому только ради нее я и готов надеть его еще раз. Вот, настолько я верю ей.

— Что?

В последний раз я видела проклятый ошейник в тот день, когда умер мой отец. Ллеу, выковав новые при помощи сейда, заковал в них Сола на пару с Сильтаном, а затем сам же их и снял. Спустя несколько дней эти ошейники в небытие, уничтоженные Ллеу по моему приказу у меня же и на глазах. Потому я никак не ожидала увидеть в руках Сола еще один обруч, такой узкий, что в нем было почти невозможно дышать, и напрочь лишенный блеска, словно серебро слишком долго пролежало в шкатулке и окислилось. Я даже не заметила, как Солярис вынул его из-под пояса рубахи, и потому не успела помешать ему застегнуть этот обруч у себя на шее одним быстрым, стремительным движением.

Щелк!

В тот момент я окончательно перестала слышать Медовый зал. Что бы драконы не думали обо всем этом, чтобы не говорили и не делали, это больше не имело значения. Я могла лишь судорожно крутить головой, ища ключ от ненавистных оков, чтобы успеть снять их до того, как черное серебро снова проест нежную кожу и сделает шрам еще глубже, шире и темнее.

— Ты с ума сошел?! Сними сейчас же! — взмолилась я, хватаясь пальцами за серебряный обруч, впившейся в шею Сола и заставивший кожу под ним шипеть, покрываясь влажными ранами и рубцами. — Сними, во имя Совиного Принца, Солярис! Ты никогда больше не должен носить его. Никогда!

Он смотрел на меня внимательно, со смесью снисхождения и любопытства, а затем поднял к моему лицу раскрытую ладонь, на которой лежал витой ключ. Пальцы предательски дрожали, но с третьей попытки мне все же удалось нащупать им скважину у Сола под волосами. Замок щелкнул снова, и я тут же сорвала ошейник, а затем отшвырнула тот в сторону, как можно дальше и от нас, и от всех остальных драконов, чтобы он затерялся где-то под винными бочками и остался там навсегда.

— Сколько раз ты ударился головой, пока летел сюда?! — закричала я.