Кровавый год

Да! Да! Да!

У меня сын родился, Сашка!

Здоровый крепкий пацан — о чем еще можно мечтать мне, как мужчине, мужу и императору?!

Нарек Александром. И с историей не хотел спорить, и о Македонском не мог не вспомнить. Ни то чтобы я бесконечно уважал что Первого, что Второго, что Третьего — скорее, наоборот, — просто подумал, что не многовато ли привнес я изменений в исторический континуум? Ну и от греха назвал сына Сашкой. Тем более, ассоциация с великим завоевателем очень к месту в стране, перманентно пребывающей в войне, поющей в храме кондак кресту и молящейся о победах русского оружия (1).

Аллилуйа!

Время до родов потратил с толком, занимаясь нон-стоп государственным строительством. Какая там первая брачная ночь, какой медовый месяц — на меня, на правительство, на Подурова с его военным министерством валились и валились, как новогодний снег, сложнейшие государственные вопросы.

Как справедливо, без возникновения в будущем обид и конфликтов, разделить Прусское и Привислинское генерал-губернаторство? Что делать Саксонией и Тюрингией? С Венгрией, с лоскутной империей в целом, ведь падение Вены не за горами? Император Иосиф II покорно ждал своей участи в Варшаве на положении почетного пленника, но ведь еще оставалась его мать и сопровительница, паучиха Мария-Терезия.

Как обустроить Данию, которую Грейг вынес на раз, подвергнув Копенгаген жесткой бомбардировке? Английская эскадра флага убралась к себе домой, не посмев огрызнуться, а короля Кристиана VII Самуил Карлович отправил туда, где ему самое место — в желтый дом в смирительной рубашке. С Норвегией проще, у меня есть Сенька Пименов, показавший себя не только метким стрелком-цареубийцей, но и выдающимся администратором — пусть забирает норвежцев себе. Я ему после виктории с королевским десантом дал генерал-майора и перевел из временного военного комиссара в генерал-губернаторы. Шведы его боготворили, чуть ли не на руках носили, он в их дела не лез, проявляя характерную для снайпера выдержку и терпение, лишь мудро разрешал возникающие споры и отстаивал интересы заморской торговли местных купцов. Говорят, он направил Сенату Вольного Ганзейского города Гамбурга, посмевшего арестовать шведские тороговые суда, письмо с очень простым посланием — никакой записки, только одна остроносая пуля с бороздками! Бургомистр и сенаторы с головой дружили, намек уловили и тут же отпустили корабли.

Эх, вот все бы мои генерал-губернаторы так! Тот же майор Кузьмин в Финляндии явно не тянул, благо финны — народ спокойный, не бунташный, растили себе коров, рыбку ловили да на флоте моем охотно служили…

Внутрироссийские проблемы громоздились огромной кручей, Монбланом и Эверестом — от колонизации на Дальнем Востоке до освоения причерноморских степей; от переезда правительства в Москву — до жаркого обсуждения, где должна находится столица, сумеем ли обеспечить управляемость из златоглавой, если западная граница Империи упрется в Атлантический океан; от подготовки указов о русском языке как общегосударственном для всей Империи без исключения — до дискуссий на тему, нужен ли нам при Думе Совет национальностей или депутаты из Европы будут на равных со всеми правами участвовать в работе парламента; от разработки программы моего «венчания с Россией» — до жарких споров, куда в первую очередь направить свалившееся богатство от военных контрибуций… Вечно с деньгами так: нет их — беда, много — головная боль. Каждый министр и губернатор тянет одеяло на себя: Болотову дай на тепличное хозяйство, Мирабо — на завершение водопровода, флотским — на ремонт кораблей, Подурову — на гранаты…

Да-да, задумали мы с Тимофеем Ивановичем возродить гренадерские роты. Нет, они, конечно, в батальонах были, но суть свою утратили. Несовершенство гранат и развитие огнестрельного оружия заставили армии мира превратить гренадеров из гранатометчиков в элитную пехоту — слишком часто ручные бомбы взрывались в собственных рядах. Между тем, я понимал, что штурмовая и оборонительная граната — мощное оружие, и напрасно военная мысль им пренебрегает.

Секретная лаборатория Иоганна Гюльденштедта при Артиллерийском комитете, рожденная в процессе создания огневой смеси для ракет, еще летом получила задание придумать взрыватель и начинку для гранаты. Не сказал бы, что у них вышло что-то убойное, но прогресс был налицо — металлическая оболочка с насечками, шрапнель внутри и, вместо фитиля, пороховая запальная трубка из гусиного пера, начиненная смоченным винным спиртом молотым порохом и прикрытая пластырем. Поджигать такую трубку приходилось с помощью кремневого мушкетного замка.

Под эту гранату мы с Подуровым разработали инструкцию ее применения. Полностью отказались от старой концепции, когда гренадеры, построившись в несколько шеренг, по очереди метали гранаты — задняя шеренга поверх голов вставших на колено первых рядов, за ней предпоследняя и т.д. Теперь гренадеры в ротах должны были применять гранаты при штурме или защите укреплений — или забрасывать наступавших на бастионы, или, наоборот, выбивать противника, засевшего за любыми стенами. Предполагалось вооружить оборонительными гранатами и егерей, действовавших в рассыпном строю (2).

— Нам бы эти бомбочки в Саксонии очень бы пригодились, Тимофей Иванович, — вздохнул я, когда посмотрел испытания на полигоне. — Куда меньше потерь было бы, когда от цесарцев на редутах отбивались.

— Согласен, государь! И когда Кенигсберг штурмовали, могли легче пруссаков выбить из равелинов. Зело полезная штука эти гренадки.

— Разворачивай производство поближе к театру военных действий. В той же Варшаве или где-нибудь под Берлином, — я повертел в руках рифленый шар, вздохнул из-за примитивности его взрывателя и положил обратно в гренадерский подсумок из прочной кожи, в котором должны были хранится две гранаты и патроны. По крайней мере, эти «гренадки» куда более безопасны для своих владельцев, чем для противника. — Обязательно ими нужно снабдить гарнизон Крепкого Орешка-на-Босфоре. Как там дела, есть известия?

— Турки вяло штурмуют. Ходят слухи, что французы хотят свой флот в Мраморное море ввести и попытаться корабельным огнем нашу цитадель снести. Торги ведут с султаном, опасающимся, что сменяет шило на мыло.

— Ну-ну, посмотрю я на это диво, когда лягушатники через Босфор пойдут. Развернуться там особо негде — сожжем их, как на Балтике. «Ракетницы» Сенявину отправили?

— Так точно! С инструкциями и опытными расчетами.

— Тогда я за Орешек спокоен. Удивительно точно все адмирал рассчитал!

В общем, до рождения наследника я был по уши в делах. Лишь скромно, без балов и прочей мишуры, отпраздновал с Агатой Рождество и Новый год, дождался счастливого ее разрешения от бремени, не поскупился на большое торжество с яркой салютацией по случаю появления на свет цесаревича, назначил дату его крещения. И в качестве подарка получил из Европы две новости — как водится, хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что в России на одного генерал-фельдмаршала стало больше — Александр Васильевич Суворов решительным штурмом взял Вену и с Австрийской империей, считай, покончено. А вот плохая новость…

Она была не просто плохой — ужасной! Армия «Север» Никитина потерпела серьезное поражение от французской армии в Гессене и была вынуждена отступить к Эльбе.

* * *

Заунывный голос монаха-капуцина возвестил на латыни в ответ на робкий стук герольда:

— Кто просит о входе в эту усыпальницу?

— О входе в эту усыпальницу просит раб Божий Франц Первый Стефан Лотарингский, — торжественно объявил вестник похоронной процессии, стоявшей у ворот Капуционергруфт, — в земной жизни он был императором Священной Римской империи, герцогом Лотарингии, герцогом Бара, великим герцогом Тосканы.

— Кто просит о входе в эту усыпальницу? — повторил монах.

Герольд продублировал свой ответ.

— Мы не знаем такого!

— О входе в эту усыпальницу просит раб Божий Франц Стефан, бедный грешник.

Ворота со скрипом отворились…

Мария-Терезия вновь и вновь воспроизводила в уме в мельчайших деталях сцену похорон своего мужа десятилетней давности, ее глаза не отрывались от Капуцинеркирхе за окном. В этом скромном кирпичном монастыре на площади Нойер-Маркт находилась Императорская усыпальница и ее главная жемчужина — склеп Марии-Терезии, великолепное строение в стиле рококо с высокими сводчатыми потолками, с куполом, возвышавшемся над монастырским двором, с изумительно тонкой работы огромным мраморным надгробием. Все восхищались этим творением, сравнивали императрицу с египетскими фараонами, создававшими себе при жизни достойное их величия место погребения. И никому не приходило в голову сказать: это надгробие есть плод больного женского ума, пораженного ранней смертью любимого мужа и восьми детей от него — в крипте помимо Франца Стефана уже покоились семь принцесс и эрцгерцог Карл. Но, быть может, виною послужили многочисленные измены мужа, из-за которых Мария-Терезия свихнулась на почве борьбы с аморальностью? Кому еще придет в голову создать надгробие в виде проснувшихся мужа и жены и вступивших сразу в спор, стоило им присесть в постели?