Кровавый год

Министры что-то заговорили, забормотали слова соболезнования по поводу гибели Августы. Слова вежливости, протокола. Пустой звон.

— Где похоронили царевну? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Часть меня, та, что отвечала за государственные дела, понимала — это важно. Это символ.

— В Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, Ваше Величество, Лазаревское кладбище. Где покоится сестра Петра Великого, — ответил один из министров, кажется, князь Волконский. — Все-таки… царских кровей. По всем правилам.

— Хорошо, — кивнул я. Символ есть символ. — Ведите сначала к Агате.

Императорский «поезд» двинулся к жилым покоям. Залы Зимнего по-прежнему поражали своей нежилой роскошью, холодным блеском зеркал и золота. Сейчас, в полумраке, под тусклым светом люстр, они казались особенно пустыми и чужими. Каждый шаг отдавался эхом, словно я шел по склепу.

Наконец, добрались. Перфильев постучал. Дверь отворила горничная, ее глаза были красными от слез. Она тоже поклонилась. Я вошел.

Комната была полутемной, тяжелые шторы закрывали окна. Пахло ладаном и чем-то горьким. Агата сидела в кресле у камина, не зажженного, несмотря на холод. На ней было простое черное платье, без украшений. Лицо опухшее, заплаканное, волосы растрепаны. Живот… да, живот уже был сильно заметен под платьем. Она подняла на меня глаза — полные боли, растерянности и какой-то тайной радости от моего приезда.

— Ваше величество! — прошептала она, силясь встать.

— Оставайся сидеть, — сказал я, подходя к ней. — Все вон! Сейчас же.

Министры, Перфильев, горничная — все вышли, оставив нас одних. Я прикрыл за ними дверь. Подошел к Агате, опустился на колени перед ее креслом. Взял ее руки в свои — холодные, влажные.

— Агата…

— Я… я думала, ты не приедешь, — голос ее прерывался рыданиями. — Все так страшно… Августа…Преждевременные роды, потом кровотечение… Никак не могли остановить… Врачи сделали все, что можно! Не смей их трогать. Слышишь?!

Я сжал ее руки сильнее. Чувствовал, как ее трясет.

— Даже в мыслях не было… Какое горе!

Попытка согреть руки Агаты в своих не удавалась.

— Сейчас не время для скорби. Слушай меня.

Я посмотрел ей прямо в глаза. Пытался вложить в свой взгляд всю решимость, всю неотвратимость момента.

— Агата. Завтра! Завтра ты выйдешь за меня замуж.

Слова прозвучали, наверное, слишком резко, слишком… бездушно. Агата замерла. Ее заплаканные глаза широко распахнулись.

— Что?.. — прошептала она, словно не веря. — Завтра? С пузом? Ты… ты в своем уме?

Она попыталась отстраниться, встать, но я держал ее руки крепко, прижимая к креслу.

— В полном, Агата. В полном. Мне нужен наследник. Стране нужен наследник. Срочно. После… после того, что случилось… у меня нет времени ждать. Нет возможности искать другую невесту, соблюдать приличия, трауры… Ты носишь моего ребенка. Ты — мой последний шанс.

— Но это… это же безумие! Так нельзя! Я в трауре! Я… я не готова! Мне дурно!

— Это необходимость, — перебил я твердо. — Выше любых приличий. Выше любых твоих… или моих… желаний. Торжеств не будет. Никаких балов, никаких приемов. Только венчание. Здесь, в придворной церкви.

— Но… нас не обвенчают! — Агата зарыдала сильнее. — Ты не понимаешь! Патриарх Платон… он… он назвал меня блудодейкой! Он… он не согласится!

Я встал, отпустив ее руки. Прошелся по комнате. Да, это проблема. Но решаемая.

— С Платоном я договорюсь, — сказал я, останавливаясь у окна и глядя на падающий снег. — Не волнуйся о нем. Лично будет венчать.

Я повернулся к ней. Агата сидела, съежившись в кресле, вся ее фигура выражала горе и отчаяние. Она была молода, беременна, потеряла подругу… А я требовал от нее немыслимого.

— Прости, Агата, — сказал я, смягчив голос насколько мог. — Прости за то, что так вышло. За Августу. За… за то, что я ставлю тебя в такое положение.

Я ждал. Она плакала, всхлипывала. Закрыла лицо руками. Я не давил. Просто стоял, смотрел на снег за окном и ждал. Чувствовал, как секунды тянутся, как каждая капля слез Агаты падает мне на сердце. Но отступить не мог.

Наконец, она опустила руки. Глаза ее были красными, полными слез, но в них уже не было прежней растерянности. Только горечь и… смирение? Она посмотрела на меня долгим, пронзительным взглядом.

— Ты… ты прав, — прошептала она, голос ее был слаб. — Страна и… династия… пусть даже не настоящая… Это все важнее. Я… я согласна.

Она кивнула. Один, слабый кивок. И в этот момент тяжелый камень, что лежал у меня на душе, чуть-чуть сдвинулся.

— Благодарю тебя, Агата, — сказал я, и в этих словах была, наверное, не только благодарность, но и облегчение. — Сейчас я распоряжусь. Отдыхай. Набирайся сил.

Я вышел из комнаты. Перфильев и министры тут же шагнули ко мне. Я видел их вопрошающие взгляды.

— Афанасий Петрович, — обратился я к канцлеру — Готовьте венчание. Завтра, до полудня. В придворной церкви. Объявите всем — княжна Агата Львовна Курагина станет императрицей. Готовьте все необходимое. И… и к полудню подготовьтесь сами к ее коронации. Не пышно. Но официально. Собрать всех министров, всех наличных генералов, представителей Патриархии, высших чиновников. Все должно быть сделано по букве закона. Понятно?

Перфильев и министры замерли на мгновение, пораженные стремительностью и масштабом приказа. Но потом закивали.

— Слушаемся, Ваше Императорское Величество! Будет исполнено!

Я оставил их шокированных, кликнул охране.

— Запрягайте!

Теперь, когда главный вопрос решен, я мог позволить себе… кое-что другое.

Лавра. Место последнего упокоения царевн. Мне сказали, что Августу похоронили там. Пора было отдать последнюю дань той, кого я любил и кто любил меня.

* * *

Во время моего бешеного броска через пол Европы, у меня нашлось время о многом подумать, выстроить мысли в некую систему, расставить приоритеты, наметить последовательность действий — я специально себя заставлял, чтобы не изводиться мыслями об Августе. Мой, считай, приказ Агате готовиться к свадьбе — не спонтанное решение, не душевный порыв, а элемент стратегии, за которым последует большое путешествие по стране, как только она родит и у меня появится наследник или наследница.

Государственная необходимость — это не умозрительная идея, это вполне осязаемое ограничение, возлагаемое на себя монархом добровольно, в силу одного лишь статуса. Власть со всеми ее атрибутами скрепляет империю точно также же, как и важные имперские ритуалы, над которыми мне еще работать и работать. Мало венчания на царство, мало принятия Земским собором, парламентами, риксдагами, лансдагами и прочими представительными органами законов империи, мало провозглашения конституционной монрахии — нужны, например, грамотные процедуры единения монарха со своим народом. Я, надеясь на своих генералов, планировал использовать появившееся время для поездок по стране, чтобы люди увидели своего царя, могли к нему прикоснуться, пожаловаться, похвалиться, а не только возносили ежедневные молитвы о его здравии. Прежние монархии слишком много значения придавали церемонным отношениям. Какая разница, поцелует ли тебе руку посол во время аккредитации или кому достанется счастье выносить твой ночной горшок? Ближе к народу, братья монархи! Попроще нужно быть! Не пышностью своего двора силен император, но любовью своих подданных, их верой в его справедливость, в силу его армий, которые защитят. В общем, задумал я венчание с Россией — так образно я определил цель грядущего путешествия. После венчания с Агатой…