Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах

Саундтрек к “Восьмой миле” подарил Эминему первый хит на вершине чарта: “Lose Yourself”, эмоциональный, но в целом безобидный мотивационный гимн. За ним последовали другие кроссовер-хиты, в том числе “Love the Way You Lie”, дуэт с поп-певицей Рианной. Однако кинокарьера артиста не задалась, и он вернулся к тому, чем занимался и раньше – к скоростным и яростным речитативам, которые произносились резким голосом с немного обиженными интонациями; этот стиль чем дальше, тем больше шел вразрез с непринужденной, разговорной манерой, возобладавшей в хип-хоп-мейнстриме. Эминем осознавал, что белый цвет кожи помог ему добиться огромной популярности, и почтительно отзывался о своих темнокожих соратниках и предшественниках (за пару месяцев до выхода “Восьмой мили” артист в одной из песен назвал себя девятым в списке лучших рэперов всех времен, после чего перечислил остальные восемь имен – все принадлежали темнокожим музыкантам, в их числе были Джей-Зи, Тупак Шакур, Ноториус Б. И. Г., Андре 3000 и Нас, а также несколько менее известных персонажей). Все это позволило Эминему заработать уважение в мире хип-хопа даже при том, что, как я осознал тем дождливым вечером на футбольном стадионе, среди темнокожих слушателей, то есть традиционной ядерной аудитории хип-хопа, его популярность была не так уж и велика. В 2019 году DJ Vlad, ведущий популярного YouTube– канала, взял интервью у Конвэя Машины, темнокожего рэпера из Баффало, штат Нью-Йорк, которого Эминем подписал на свой рекорд-лейбл. Конвэй, как нетрудно предположить, отзывался об Эминеме комплиментарно, отмечая как его технические навыки, так и его преданность хип-хопу. Однако он оговорился, что для некоторых потенциальных слушателей это ничего не значит. “Я с раена и до сих пор живу на раене, – сказал он. – И у меня на раене нет ни одного человека, у кого из тачки гремела бы музыка Эминема”.

Ваши голоса слишком мягкие

С тех самых пор, как я подсел на хип-хоп, я думал о том, как мне повезло жить именно в ту эпоху, когда изобретательная, полная жизни поэзия из афроамериканских рабочих кварталов превратилась в одну из самых влиятельных художественных традиций в мире. Не было никаких оснований предполагать, что эта музыкальная форма навсегда сохранит связь с афроамериканским молодежным сообществом или широкую популярность. И к концу 2000-х, когда продажи альбомов пошли на спад (а продажи хип-хоп-альбомов – особенно), казалось вероятным, что полоса везения подходит к концу. Локальная инфраструктура хип-хопа, обогатившая жанр целой вереницей региональных сцен и подходов, стремительно исчезала под натиском многих факторов, в том числе цифровой дистрибуции контента, позволявшей музыкантам и меломанам слышать то, что происходит за пределами их родных краев. Лил Уэйн поначалу был участником той же самой новоорлеанской команды Cash Money, в которую входил и Джувенайл (именно он читал рэп в припеве хита “Bling Bling” 1999 года – ему тогда было всего 16 лет). Благодаря серии альбомов и микстейпов, выходивших в 2000-е, он превратился в одну из главных хип-хоп-звезд: у Уэйна был сиплый голос с сильным новоорлеанским акцентом и читал он в основном о родном городе. К концу десятилетия, однако, он изменил подход: переехал в Майами и вошел в образ жизнерадостной рок-звезды, любителя травки и скейтборда – даже начал учиться играть на электрогитаре. На его музыке эта трансформация сказалась скорее отрицательно, но влияния у артиста стало только больше: со своей расфокусированной музыкой и декадентским стилем жизни он превратился для юных рэперов в олицетворение свободы от хип-хоп-догматов. В этой версии Лил Уэйн периодически напоминал поклонникам, что он “марсианин” – его успех служил доказательством того, что хип-хоп становился куда менее узкоцеховым, отрывался от улиц.

Перестав работать музыкальным критиком в ежедневной газете, я уже не посещал несметное количество концертов, но продолжал слушать музыку, особенно новую – меньше, чем критик на полную ставку, но наверняка больше, чем среднестатистический папаша средних лет. К 2010-м я почти забросил винил и компакт-диски, потому что выше ценил эффективность, чем идеальный звук или коллекционную ценность: я стремился не скопить идеальную фонотеку, а узнать, какая музыка выходит в свет и как я могу получить от нее удовольствие. Используя сначала iTunes, а затем и Spotify, я выработал правила, позволявшие максимально оперативно знакомиться с новыми релизами и избегать тягостных раздумий, что бы такое послушать, в течение дня. Заинтересовавшие меня композиции за тот или иной год я собирал в плейлисты, а затем слушал их в режиме “шаффл”, запрещая себе перескакивать с песни на песню – если какой-то фрагмент переставал мне нравиться, я просто выбрасывал его из подборки. Каждую неделю в день, когда выходило большинство новых альбомов (в США это традиционно был вторник, хотя с 2015-го весь глобальный музыкальный рынок переориентировался на пятницу), я заливал свежие новинки в плейлисты, а песни, которым было уже больше года, оттуда, наоборот, изымались – те, которые смогли продержаться в них весь этот период. Два моих основных плейлиста назывались “пение” и “рэп”; я использовал их, соответственно, в качестве саундтреков к семейным ужинам и одиноким поездкам. Правда, со временем я стал замечать, что это простое разделение (в одном списке – инди-рок, кантри, поп-мейнстрим, R&B и электронная музыка, в другом – хип-хоп) чем дальше, тем больше усложняется. Процесс стал занимать время, поскольку все больше артистов выпускали записи, требовавшие от меня оценочного суждения: приходилось бегло отслушивать целые альбомы, чтобы понять, какие треки подойдут в “пение”, а какие – в “рэп”. Это вроде бы самоочевидное различение уже не казалось столь элементарным.

Но, может быть, оно и прежде не было таковым. В 1990-е и 2000-е история хип-хопа рассказывала лишь половину реальной истории. И на радио, и в ночных клубах жанр существовал бок о бок с R&B в режиме своеобразного гендерно-сбалансированного договора о разграничении полномочий: хип-хоп-песни – для парней, R&B-джемы – для дам. Хип-хоп-радиостанция типа Hot 97 на самом деле была гибридной волной, на которой звучал “Горячий хип-хоп и R&B”, как говорилось прямо в ее не менявшемся много лет слогане. Ответ на вопрос, почему слушатели не устают от бесконечного мачизма хип-хопа или почему хип-хоп-аудитория терпит то, что подавляющее количество рэперов – мужчины, был очень прост: потому что хип-хоп развивался в симбиозе с R&B. Иногда они вообще работали в связке – например, всякий раз, когда артисты объединяли усилия, чтобы посоревноваться за премию “Грэмми” в номинации “Лучшая коллаборация между рэпером и певцом”. Иногда они расходились – как когда рэперы отрекались от R&B или когда R&B-певец Ашер, в противоположность своим хип-хоп-конкурентам, пообещал записывать “приятную, медленную музыку”. Но чаще всего они черпали друг у друга – как когда Ар Келли и Мэри Джей Блайдж привносили в R&B хип-хоп-понты или когда хип-хоп-продюсеры превращали фрагменты R&B-записей в биты, под которые рэперы могли читать текст. Некоторые артисты попросту отказывались проводить грань между одним и другим жанром – как Мисси Эллиотт, выдающаяся исполнительница из Вирджинии, которая обычно читала рэп, но иногда предпочитала петь. Вместе со своим постоянным творческим партнером, продюсером Тимбалендом, Эллиотт выработала собственную мутацию хип-хопа. Ее главными хитами стали танцевальные треки: “Get Ur Freak On” 2001 года, основанный на потрясающе минималистском семпле из музыки “бхангра”^[70], а также “Work It” 2002-го, в припеве которого текст частично воспроизведен задом наперед. Но один из моих любимых моментов в ее дискографии можно услышать в менее известной песне “I’m Talkin’” 1997 года, где она объявляет: “Это мой стиль рэпа, я оч-оч-очень классно читаю рэп”. При этом Эллиотт не читает эти строчки, а именно поет их – в необычайно обаятельной, лукавой манере.

Рэперы испокон веков периодически полагались на мелодии, чтобы вдохнуть жизнь в свои рифмы – в 1990-е годы артист из Кливленда по прозвищу Bone Thugs-n-Harmony стал первопроходцем уникального стиля на стыке пения и речитатива, мелодичного, но одновременно ритмичного и многословного. В 2000-е Нелли делал то же самое, но в более спокойной манере – его композиции выходили за пределы хип-хопа, хотя его самого всегда классифицировали только как рэпера (позднее Нелли сотрудничал с кантри-артистами, в том числе Тимом Макгро и Florida Georgia Line, и превратился в мультижанрового хитмейкера). Первым по-настоящему громким хитом Канье Уэста стала песня “Slow Jamz” 2003 года – в первом куплете он не читал рэп, а именно пел, всего на нескольких нотах, но весьма эффективно. Тогда же Андре 3000 из OutKast совершил удивительную трансформацию в композиции “Hey Ya!”, стилизующей фанк и новую волну – она заняла первое место в чарте и стала одним из мощнейших хитов всего десятилетия, при этом принадлежа к хип-хопу разве что по родословной. В предыдущие исторические эпохи подобный успех Андре 3000 вызвал бы вопросы: один из лучших рэперов в истории жанра – и вдруг поп-песня! Но в 2000-е старая формула оказалась перевернута с ног на голову: теперь именно поп-музыка все чаще превращалась в хип-хоп. Мейнстримные артисты работали с хип-хоп-продюсерами и пели под хип-хоп-биты. Тимбаленд, изобретательный музыкант из Виргинии, сотрудничавший с Мисси Эллиотт и записавший немало классических хип-хоп-треков вроде “Big Pimpin’” Джей-Зи, параллельно спродюсировал “Cry Me a River”, композицию, утвердившую Джастина Тимберлейка из бойз-бэнда *NSYNC в качестве звездного соло-артиста. Похожая траектория была и у дуэта The Neptunes, тоже из Виргинии, с той разницей, что в него входил Фаррелл Уильямс – певец и иногда рэпер, который и сам превратился в звезду, причем с непререкаемым авторитетом в области как поп-музыки, так и хип-хопа.

Но музыкантом, внесшим наибольший вклад в эту традицию полупения-полуречитатива (и доставившим мне больше всего хлопот при составлении плейлистов “пения” и “рэпа”), стал Дрейк, чей масштабный успех в 2010-е показал, как сильно за прошедшие годы изменился хип-хоп. Он вырос в Торонто в семье темнокожего мужчины из Мемфиса и еврейки из Канады; свою карьеру Дрейк начал не на сцене, а на экране, снявшись в роли прикованного к инвалидной коляске парня по имени Джимми в подростковом телесериале “Деграсси: следующее поколение”. Но у него при этом было и завидное чутье на биты и мелодии, а также смелое самоопределение: вместо того чтобы строить из себя крутого парня, как многочисленные предшественники, он сделал ставку на мягкость, войдя в образ томящегося от любви красавчика, обладателя впечатляющей коллекции свитеров (“Думаю, что у меня бзик на свитерах”, – признался он однажды). Первым хитом Дрейка была песня “Best I Ever Had” 2009 года, где он преимущественно пел припев и преимущественно читал рэп в куплетах, позаимствовав мелодию у Лил Уэйна, который был в некотором смысле его наставником – Дрейк подписал контракт с лейблом Уэйна Young Money. Если считать центром притяжения песни ее припев, то “Best I Ever Had” можно назвать R&B-композицией, расслабленный настрой которой не разрушает, а наоборот, оживляет разговорная подача куплетов. Но если сконцентрироваться на подражании Лил Уэйну и на спесивом тоне куплетов, то она будет казаться подходящей скорее для плейлиста “рэп”, а не “пение”. Прыжки от одного жанра к другому, по Дрейку, отражали разные грани его личности – певец и рэпер, и оба не отличаются скромностью. Во втором куплете он намекал на то, что популярен и у девушек, и у парней: “Когда выйдет альбом, сучки купят его за картинку / И ниггеры тоже купят – скажут, что для сестренки”. Ники Минаж, еще одна хип-хоп-звезда, подписанная на Young Money, меняла личины (и музыкальные жанры) даже смелее, чем Дрейк. Она то читала жесткий рэп, то пела поп-песни, с шепота переходила на рык, а еще использовала как будто бы несколько разных голосов: один, ассоциирующийся с Нью-Йорком, где она росла, другой – с ее родиной, Тринидадом и Тобаго, третий – с пародийный девчачьим миром, отражавшим ее увлечение куклами Барби (даже ее фанатки называли себя “Барбз”). Но и записывая поп-хиты, Дрейк и Ники Минаж оставались верны хип-хопу и были авторитетами в его пространстве – вместе они показали целому поколению сильных женщин и эмоциональных мужчин, что в хип-хопе найдется место и для них.

Предсказывая в 2009 году будущее хип-хопа, Джей-Зи был кругом прав – и кругом неправ. В песне “D. O. A. (Death of Autotune)” он возражал против повсеместного использования программ, корректирующих высоту тона и способных придать мелодическую линию любой вокальной партии, превратив немузыкальных рэперов в идеально мелодичных певцов-киборгов. Эта технология прославилась в 1998 году, когда певица Шер с ее помощью “компьютеризировала” свой голос в дэнс-поп-сингле “Believe”, занявшем первое место в чарте; к 2009-му столько певцов и рэперов уже опробовали автотюн, что можно было вслед за Джей-Зи предположить: его дни наверняка сочтены. По мнению артиста, автотюн слишком сближал хип-хоп с поп-музыкой, делал его избыточно игривым – он призывал вернуться к более жесткому, более очевидно маскулинному звучанию, дразня коллег: “Эй, ниггеры, ваши джинсы слишком узкие / Ваши цвета слишком яркие / Ваши голоса слишком мягкие”. Джей-Зи верно почувствовал тренд, но ошибся, посчитав, что он скоро умрет – в 2010-е хип-хоп стал еще более популярным, еще более доминирующим, чем когда-либо ранее, в том числе благодаря возможностям, которые открывал артистам автотюн. Иногда казалось, что хип-хоп и есть популярная музыка, а все остальное – его варианты, поджанры или эксцентричные альтернативные течения. Чарты стриминговых сервисов создавали самое стойкое ощущение, что все самые популярные песни в США в той или иной степени принадлежат именно к миру хип-хопа.

Это было время триумфа жанра, который, впрочем, далеко не всегда звучал триумфально: хип-хоп, лучшая в мире музыка для вечеринок, стал массово-популярным, культивируя как раз депрессивные наклонности. Рэпер Фьюче показал соратникам, что автотюн можно использовать не только для поп-припевов, но для создания мрачной, расфокусированной атмосферы – ценность технологии для него заключалась не в том, что с ее помощью он мог лучше попадать в ноты, а в том, что она придавала его голосу шаткость, неустойчивость, как будто он читал рэп откуда-то из иного мира. Настроение и текстура звука интересовали его больше, чем текст; некоторые его строчки не содержали фактически ничего, кроме произвольных отсылок к наркотикам: “Только Бог нас рассудит / Дерну плиточку, и все прекрасно”. Песни Фьюче отражали (и популяризировали) практику рекреационного употребления рецептурных успокоительных в хип-хопе, да и в стране в целом: он читал о том, как ест таблетки (“плиточки”) ксанакса и запивает их сиропом от кашля с повышенным содержанием кодеина, тем же наркотиком, который вдохновлял – а затем свел на тот свет – архитектора современного хип-хопа из Хьюстона, DJ Screw.

С 1980-х в хип-хопе царило презрительное отношение к наркотикам, за очевидным исключением марихуаны. Но из-за популярности отпускаемого по рецепту сиропа от кашля, также известного как “лин”, это табу рассыпалось – а вместе с ним рассыпался и некогда присущий жанру цельный саунд. Чем больше Лил Уэйн подсаживался на сироп, тем более бездумной и неровной становилась его музыка (“Увидел в холодильнике целую чашку лина / Решил отхлебнуть, но в итоге выпил до дна”, – каркал он). Влияние Фьюче (и, возможно, влияние лина) можно было услышать в песнях целого поколения молодых рэперов, которых иногда пренебрежительно называли “мамбл-рэперами”^[71] – они записывали расплывчатый, импрессионистский хип-хоп. Это и Янг Таг из Атланты, великолепный бормотун, крикун и ревун; и Трэвис Скотт из Хьюстона, создававший иммерсивные записи, используя собственный голос в качестве дополнительного музыкального инструмента; и меланхоличные эмо-рэперы Лил Пип, XXXTentacion и Juice WRLD, налаживавшие связи между хип-хопом и панком. Самым талантливым в этой когорте, вероятно, был Пост Мэлоун, который тоже делал вид, что принадлежит к “бормотунам” (первая же песня с его первого альбома стартовала со строчки: “Я выпил кодеина из разбитого бокала для виски”), но позже раскрылся как необыкновенно умелый поп-певец и автор песен. Как-то раз я брал у него интервью прямо на кухне его уютного домика в горах Юты и в числе прочего задал вопрос об эволюции его стиля. Пост Мэлоун ответил, что поначалу имитировал любимых рэперов, а затем смог выработать собственный трудноклассифицируемый звук в предельно широком жанровом диапазоне. “Я обязан всем хип-хопу, – сказал он, но затем поправился: – Я обязан всем року. Я обязан всем долбаной музыке”. И действительно, один из его многочисленных хитов – коллаборация одновременно с Трэвисом Скоттом и с пионером хэви-метала Оззи Осборном, и будет даже странно, если в какой-то момент он не попадет и в кантри-чарт. Пост Мэлоун – белый, и, с одной стороны, он просто очередной белый артист, который вдохновлялся хип-хопом, но в итоге достиг больших высот, чем многие его темнокожие коллеги. Но, с другой стороны, он служит и хорошим примером все более свойственной хип-хопу неопределенности, размытости – сегодня этот термин описывает уже не сообщество и не метод создания музыки, а скорее, как и рок-н-ролл, некий дух, незримую сущность, являемую нам в том числе и в совместном треке белого парня с Оззи Осборном. Традиционно у хип-хопа было два определения: это рэп-речитатив и это афроамериканская молодежная культура. Что происходит, когда оба перестают работать?

Смешение

Как рок-н-ролл, а возможно, и в большей степени хип-хоп пустил корни по всему миру, способствовав появлению локальных сцен – некоторые даже слишком добросовестно копировали образец, зато из других выросли весьма своеобразные музыкальные жанры. Дух хип-хопа можно было услышать в записях направления “фанк кариока”, неистовой музыке из Бразилии конца 1980-х, которая отталкивалась от наследия 2 Live Crew. Он же присутствовал и в “квайто”, пульсирующей музыке с влиянием хауса, во многом определившей звук южноафриканской сцены по окончании эпохи апартеида, а также во многих других гибридных стилях. На Ямайке, откуда хип-хоп когда-то и вышел, параллельно с американским хип-хопом всю дорогу развивался яркий, многословный подвид регги, известный как “дансхолл” – в его пространстве возникла богатая и своеобразная вокальная традиция, которую невозможно было описать ни как “пение”, ни как “рэп” (в ямайской прессе местных звезд регги и дансхолла называли “диджеями”, как и их предшественников из 1970-х, или просто “артистами” – то есть максимально общим термином). Порой представители дансхолла вроде Шона Пола попадали и в американские хит-парады; их музыка также служила источником вдохновения для рэперов, особенно в Нью-Йорке, где у большинства деятелей сцены были те или иные связи с островами Карибского бассейна – например, Ноториус Б. И. Г. происходил из семьи ямайских иммигрантов. Все это разветвленное древо стилей в широком смысле росло из хип-хоп-корней: жизнерадостная и вызывающая музыка с полуразговорной подачей текста, связанная с бедными городскими районами и маргинализированными группами населения. В то же время каждое из этих направлений заметно отличалось от хип-хопа в узком смысле слова – на песни, звучавшие в американском радиоэфире, эта музыка была не похожа ни по языку, ни по звучанию. В большинстве вышеперечисленных стран наряду с подобными стилистическими гибридами существовали (и даже иногда расцветали) и более канонические хип-хоп-сцены.

В Англии в 2000-е появился гламурный жанр под названием “грайм”, вдохновленный дансхоллом и беспокойными ритмами местной электронной музыки. Грайм вызвал во всей Великобритании моральную панику – но он возвестил и нечто вроде культурной революции, дав голос целому поколению темнокожих британцев. Правда, на мир американского хип-хопа эта история не произвела большого впечатления: британский акцент и специфические биты грайма звучали для США слишком экзотично. Хип-хоп стал по-настоящему трансатлантическим жанром в 2010-е, когда чикагский вариант гангста-рэпа, известный как дрилл, породил более жесткий по музыке и тексту аналог в Британии, так называемый UK-дрилл. В отличие от грайма, этот стиль срезонировал и в Америке – вдохновившись им, конгломерат рэперов из Бруклина придумал свой, бруклинский дрилл, причем за музыку в нем нередко отвечали британские продюсеры. Бруклинский дрилл был неотвратимо глобальным и при этом подчеркнуто локальным стилем: как и у его британского предшественника, песни здесь строились на грязных басовых партиях и звукоподражательной имитации пулеметных очередей, но тексты повествовали о районных бандах и сообществах, словно свидетельствуя о том, что даже в эпоху соцсетей было непросто скрыться от реальности у тебя за дверью. Поп Смоук, первая звезда бруклинского дрилла, был убит в феврале 2020 года через несколько месяцев после выхода его дебютного альбома, возглавившего чарт Billboard.