Кухарки и горничные

— Нтъ, ужъ чтобъ этого не было, а то только ссора одна. И сухой провизіи, къ примру, крупы, муки, масла — тоже оптомъ не покупать.

— Нтъ, на это я не согласенъ, — отрицательно покачалъ головой хозяинъ.

— А коли вы не согласны, то и я не согласна. Я воровать не буду, а только чтобъ ужъ все мн покупать и чтобъ отъ лавочниковъ халтура мн очищалась. Помилуйте, наша сестра изъ-за того только и на мсто идетъ, чтобы нажива была.

— А жалованье?

— Да какое-же это жалованье восемь рублей! Половину этого жалованья я своимъ гостямъ на пив проугощаю. Жалованье мы не очень цнимъ, главное для насъ нажива. Такъ не согласны? — спросила кухарка еще разъ и, получа отрицательный отвтъ, сказала: — Ну-съ, затмъ прощайте, извините, что не сошлись… По виду вы и хорошій баринъ, да ужъ очень серьезны.

V

Варвара Герасимовна Фелисатова, какъ поучившаяся все-таки три-четыре года въ гимназіи, не любила сама стряпать и тяготилась даже просмотромъ кухаркиныхъ счетовъ, которые той писалъ лавочный мальчишка за чашку кофею, передъ Пасхой все-таки выходила въ кухню и помогала длать кухарк куличи и пасху. Вотъ и сегодня она въ кухн, подвязала холщевый передникъ и лущитъ миндаль и промываетъ изюмъ для пасхальныхъ яствъ, тогда какъ кухарка протираетъ сквозь ршето творогъ. Варвара Герасимовна дама лтъ за тридцать, полная, но не обрюзглая и могущая еще нравиться. Кухарка Анисья — тоже ея лтъ, скуластая, съ маленькими калмыцкими глазами и съ челкой на лбу. На рук она носитъ постоянно серебряный браслетъ — «для ревматизма», какъ она говоритъ, и питаетъ слабость къ польскимъ сапогамъ и пуховымъ подушкамъ, которыхъ у нея, на хорошо прибранной кровати съ блой покрышкой съ кружевами, всего штукъ пять или шесть. Во время работы Анисья то и дло заговариваетъ съ барыней о постороннихъ предметахъ. Барыня ей отвчаетъ свысока и неохотно.

— А вотъ тоже я васъ, барыня, давно хотла спросить, — опять начинаетъ кухарка. — Правда, что для прислуги хотятъ клубъ открыть?

— Какой клубъ? Не слыхала.

— А вотъ какъ у чухонъ. Докторская кухарка чухонка Анна туда ходитъ по субботамъ. Тамъ танцы бываютъ, театръ по ихнему представляютъ и кружка пива шесть копекъ стоитъ.

— Докторская кухарка даже вовсе не чухонка, а латышка.

— Ну, это все равно. У нихъ также не попъ, а пасторъ и молятся они по-чухонски. Такъ вотъ она каждую субботу въ клубъ…

— Странно. Неужто ее каждую субботу отпускаютъ?

— Ну, не каждую субботу, такъ черезъ субботу. Такъ ужъ она и нанималась съ условіемъ, чтобъ ее не задерживали. И ужъ въ эти дни она раньше какъ къ тремъ часамъ ночи не вернется.

— Врешь ты, кажется. У доктора то и дло по субботамъ гости бываютъ. Кто-же тогда ужинъ стряпаетъ?

— Ну, иногда-то она уважаетъ имъ и остается. А вотъ по воскресеньямъ утромъ, какъ въ ихъ чухонской церкви служба — она ужъ ни за что дома не останется. Наднетъ шелковое платье, тальму, шляпку — и въ церковь. Тогда ужъ господа на холодномъ завтрак сидятъ.

— Да что ты врешь!

— Врно-съ. Она по книжк живетъ и тамъ въ книжк у ней сказано: «я-же, докторъ, обязуюсь Анну отпускать въ клубъ черезъ субботу»… Также и насчетъ церкви обозначено.

— Не можетъ быть.

— Сама книжку видла, барыня.

— Да вдь ты читать не умешь.

— Кто вамъ сказалъ! Я писать не умю, а читать я въ лучшемъ вид… Вотъ ежели какая вывска — портерная, трактиръ или лабазъ — я завсегда прочту. Тамъ въ книжк у ней также сказано, чтобъ и къ праздникамъ ей ситцу на платье не дарить, а дарить шерстяную матерію.

— Что ты, что ты! Никогда не поврю, чтобъ докторъ, благоразумный человкъ, такое условіе подписалъ, — отрицательно покачала головой Варвара Герасимовна.

— А вотъ подписалъ. Она стряпаетъ хорошо. Она кухарка за повара и докторъ ей двнадцать рублей жалованья платитъ.

— Что двнадцать рублей жалованья платитъ — можетъ быть, а что такое условіе подписалъ — не врю.

— Вы, барыня, себя съ нимъ не равняйте. Вы человкъ невроятный. Вы вонъ къ корешкамъ иногда привязываетесь, зачмъ много, а докторша прямо говоритъ Анн: — «бери больше, но только чтобы вкусно было».

— Какъ ты смешь мн говорить, что я привязываюсь! Когда-же я къ теб привязывалась? — возвысила голосъ Варвара Герасимовна.

— А вчерась-то. Забыли? Я вамъ показываю расходъ на лукъ, а вы кричите: «опять восьмушка луку!» Поврьте, барыня, я лишняго не возьму, я не такая. А если-бы и взяла, то кухарку въ корешкахъ, да въ лук никогда не усчитаете. Въ мяс усчитаете, въ масл усчитаете, а въ корешкахъ — ни въ жизнь. А только зачмъ я буду показывать, чего я не брала? Я женщина честная. Мн чужого не надо. У меня зеленщикъ обложенъ въ рубль за то, что я въ его лавк зелень и дичину беру — больше мн и не надо. И вотъ теперь, въ четвергъ страстной, какъ передъ Истиннымъ говорю, что отъ зеленщика я рубль на кофей имю и это за грхъ не считаю, потому вашимъ добромъ я на грошъ не пользуюсь. Ни у меня солдата, ни у меня двоюроднаго брата, какъ это у другихъ кухарокъ бываетъ. Была двушка глупа, была неосторожна, имла при себ слесаря — и все время безъ гроша сидла и съ синяками ходила. А теперь довольно. Зато у меня и дюжина рубашекъ новыхъ теперь есть, простыни съ прошивками, перину изъ господскаго пера прикопила, шесть подушекъ и завсегда я обумшись и одмшись хорошо.

— Зачмъ ты это все мн говоришь? — пожала плечами Варвара Герасимовна.

— Чтобы вы понимали, что я двушка вразумительная, — отвчала Анисья. — Замужъ — сколько угодно, замужъ я съ удовольствіемъ пойду, найдись только швейцарикъ какой или вахтеръ подходящій, а такъ я не согласна. Зачмъ баловать!

— Ну, все это и знай про себя.

— Нтъ, вдь это я такъ къ слову, — продолжала Анисья. — А не найдется никого, такъ и не надо. Двочка у меня была въ деревн отъ него, изверга, но теперь она померши — и я вольный казакъ. Одно вотъ только — жалованье маловато.

— Восемь-то рублей на всемъ готовомъ?! Вдь ты горячее отсыпное получаешь.

— Ахъ, барыня! Шесть рублей хорошіе польскіе сапоги стоютъ.

— Зачмъ-же ты польскіе покупаешь?

— Не могу. Люблю, чтобы чисто одмшись быть. Да плохіе-то сапоги, вы думаете, выгодне? Хуже-съ. Не напасешься. Вы ужъ поговорите съ бариномъ и посл Пасхи мн лишній рублишко… Такъ ужъ, чтобы для ровнаго счета, девять рублей было.

— У насъ положеніе восемь. Ты получаешь восемь, горничная восемь, — сказала Варвара Герасимовна.

— Кухарка всегда больше горничной должна получать. Кухарка цлый день у плиты жарится.

— А наша горничная со стиркой. Она то около корыта, то около лоханки стоитъ. Это стоитъ плиты.

— Да вдь стирка-то только два раза въ мсяцъ, а я каждый день у плиты. Опять-же горничной нтъ, нтъ да и ваше старое платьишко перепадетъ. Ну, и доходы. Вотъ придетъ Пасха, ей за христосыванье гости будутъ на кофей давать, а я какъ оплеванная. Кто ко мн въ кухню заглянетъ!

— Зато ты съ лавочниковъ получаешь. Сама-же говоришь, что у тебя зеленщикъ рублемъ обложенъ.

— Обложенъ. И за грхъ не считаю, потому тутъ я не ваше беру. И мясникъ рубль даетъ, и мелочной лавочникъ даетъ. А у горничной тоже свои доходы. Вы думаете, изъ свчной лавки, гд она керосинъ и мыло забираетъ, ей не даютъ? Тоже даютъ. Вы посмотрите, вдь она помады никогда для себя не покупаетъ, миндальнымъ мыломъ завсегда моется — и все изъ свчной лавки. Нтъ, ужъ вы рубликъ-то прибавьте. Вдь вотъ ужъ на дачу подемъ, такъ съ зеленщикомъ-то придется распрощаться.

— Съ здшнимъ распрощаешься — на дач новаго найдешь.