Кухарки и горничные

— Нтъ, ужъ этого я не позволю! Поденщица все блье разворуетъ.

— Какъ-же она разворуетъ, если я буду смотрть. Вы съ меня спрашивайте. Я буду въ отвт. А за поденщицу я буду платить, а не вы…

— Нельзя этого допустить, все равно нельзя. Иначе для чего-же ты-то будешь въ дом? Для украшенія, что-ли?

— Ну, тогда мн нужно въ больницу ложиться или на квартир отдохнуть. Пожалуйте разсчетъ и паспортъ.

Объявивъ это, горничная вышла опять въ гостиную.

— Вотъ къ чему это все и клонилось. Накопила у насъ денегъ и хочетъ въ углу пожить, — проговорила барыня. — Надо нанимать новую горничную.

Баринъ опять съежился.

— Мое дло сторона. Ты хозяйка. Но, по-моему, ее надо оставить. Болзнь… Болзнь всегда уважается. А мы изъ-за ея болзни не потерпимъ даже и никакого убытка.

— Поблажка, поблажка — вотъ чего я не люблю, — стала сдаваться барыня.

Горничная проносила ведро грязной воды изъ умывальника, направляясь въ кухню.

— Такъ вотъ и потрудитесь мн дать отвтъ: согласны вы или не согласны, — сказала она барын и барину.

— Хорошо, хорошо. Пусть будетъ по-твоему. Плати поденщиц. Но чтобъ это было только на время твоей болзни.

— Мерси васъ.

Барыня ушла изъ столовой. Черезъ минуту горничная возвращалась изъ кухни съ пустымъ ведромъ. Баринъ былъ одинъ. Она фамильярно тронула его рукой по плечу, улыбнулась и произнесла:

— Давайте скорй денегъ, чтобы поломойк отдать. За сегодняшній полъ три гривенника, да за вчерашнюю маленькую стирку шесть гривенъ. А для ровнаго счета давайте ужъ три рубля.

— Шельма! — проговорилъ ей баринъ, подмигнулъ и вынулъ изъ кошелька три рубля.

VII

Пожилая барыня въ линючей ситцевой блуз и съ крысинымъ хвостикомъ вмсто косы на затылк бгала по комнатамъ, фыркала и горячилась.

— Нтъ, это просто изъ рукъ вонъ! — говорила она. — Нигд, нигд пыль не стерта.

— То-есть какъ: нигд? Везд стирала, но вдь пыль ужъ такая вещь, что вотъ ты ее сотрешь, а она опять насядетъ, — отвчала молоденькая, кокетливая горничная съ косымъ проборомъ въ волосахъ, быстроглазая и въ ловко сшитомъ шерстяномъ плать, поверхъ котораго спереди былъ пришпиленъ блый передникъ.

— Не смть возражать! Будто я не вижу, что ты не стирала пыли! — топнула ногой барыня, мазнула по столу пальцемъ, поднесла его къ носу горничной и прибавила:- На, понюхай.

Горничная отшатнулась.

— Зачмъ-же вы въ носъ-то тыкаетесь! Я сотру, ежели гд пыль.

— Сотру! Ты это должна была раньте сдлать, а ты дрыхнешь до десяти часовъ. Господа встаютъ въ десять часовъ, и ты вмст съ ними.

— Вовсе и не вмст съ вами, а завсегда ужъ въ семь часовъ утра на ногахъ. Поспишь при вашей работ, какъ-же!

— Не груби, теб говорятъ! А паутина? Сколько разъ я теб говорила, чтобы ты смела эту паутину въ углу, а ты и ухомъ не ведешь.

— Да вдь передъ праздниками обметали паутину, такъ неужто же опять? Паутина только передъ праздниками…

— А если посл праздниковъ паутина появится, такъ, стало-быть, въ грязи сидть? Себя, небось, припомадила… Вонъ какъ передникъ-то раскрахмалила и какія фалборки вывела! А что для господъ — теб и горюшка мало.

— Только ругаетесь, только ругаетесь.

— Молчи. Сейчасъ возьми тряпку и обмети везд пыль.

Горничная принялась вытирать пыль.

— Нигд, нигд не вытерто, — продолжала барыня, пробуя по мебели пальцемъ. — А небось, придетъ праздникъ, такъ подарокъ теб подай. Отъ ситцу носъ воротить. Подавай теб шерстяную матерію.

— Нынче ужъ ситцу-то и самые простонародные мужики своимъ кухаркамъ не дарятъ, — бормотала горничная.

— Поговори еще! Поговори! Батюшки! Да ни какъ у тебя и полъ не метенъ? Не метенъ и есть. Вонъ окурокъ папироски валяется, вонъ спичка… Не метенъ.

— Да зачмъ же его месть-то, ежели въ три часа полотеры придутъ? Придутъ, натрутъ и подметутъ.

— Да заткни ты свой ротъ-то поганый!

— Зачмъ затыкать? Не нравлюсь, такъ откажите.

— Да я-бы давно тебя, дуру, отказала, да баринъ… Благодари барина. Баринъ тебя жалетъ. «Откажешь, говоритъ, отъ мста, а двчонка спутается».

— Не спутаюсь, будьте покойны. На свобод, можетъ, сама барыней стану. Давно ужъ люди дожидаются, чтобы меня барыней сдлать.

— Ахъ, мерзавка! Ахъ, что она говоритъ! Погоди, я барину скажу! Авось, онъ перестанетъ за тебя заступаться. Михаилъ Миронычъ! Михаилъ Миронычъ! Слышите, что Лизутка-то говоритъ?

— Что такое, матушка? — послышалось изъ кабинета.

Барыня вбжала въ кабинетъ. Баринъ, пожилой человкъ съ лысиной и въ очкахъ, сидлъ у письменнаго стола и просматривалъ газеты. Барыня начала повствовать:

— Я ей говорю: выгнать-бы тебя, да баринъ жалетъ. А она мн: «гоните, говоритъ, авось, сама барыней сдлаюсь». Каково!

— Ну, что объ этомъ разговаривать! Глупая двчонка и больше ничего, — отвчалъ баринъ, отрываясь отъ чтенія и вскидывая на лобъ очки.

— Глупая? Нтъ, вовсе она не глупая. Ей одно слово, а она десять въ отвтъ.

— Да какъ-же вамъ не отвчать-то, ежели вы ругаетесь, чего нтъ хуже: и подлая, и мерзавка! — раздался изъ другой комнаты голосъ горничной.

— Слышите? Слышите? Нтъ, силъ моихъ больше не хватаетъ съ этой двчонкой! Сердиться мн вредно, ты самъ знаешь, у меня порокъ сердца. Буду браниться — себ поврежу. А ты молчишь. Ахъ ты, Господи! Да она и твой кабинетъ не убирала. Видите, какъ вы вчера карандашъ чинили, такъ и по сейчасъ стружки валяются на полу.

— Сегодня, сегодня чинилъ карандашъ, а не вчера, — сказалъ баринъ.

— Удивляюсь, какъ вы любите прислугу выгораживать! Позвольте, позвольте… Да у васъ и сапоги она не вычистила. Совсмъ рыжіе сапоги на ногахъ.

— Это, душечка, я самъ виноватъ. Я самъ ихъ съ вечера изъ спальни не выставилъ — вотъ она и не вычистила.

— Хорошо, хорошо. Потворствуйте прислуг!

— Да гд-же я потворствую?

— Кто не потворствуетъ, тотъ даетъ выговоръ, а вы сидите, сопите носомъ и выгораживаете двчонку. Чортъ плшивый! Столбъ фонарный! Истуканъ безчувственный! — выбранила барыня мужа. — Барыня приказываетъ, сердится, а ты вы какъ ни въ чемъ не бывало! Понятное дло, что она меня черезъ это не боится. Мужчина-ли крикнетъ на прислугу, или женщина! Женщина слабое существо.