Курсант Сенька. Том 2

— Смотрите-ка, ребята! — сиял он как ребёнок. — Уже всходы проклюнулись! Скоро свежие помидорчики будут!

Но радость оказалась преждевременной. Через пару дней местные козы обнаружили огородик Рахмона. Та самая наглая коза, что недавно пыталась сожрать документы Макаренко, теперь привела с собой целое стадо.

— Рахмон! Тревога! — завопил Козлов. — Там твои помидоры атакуют!

Рахмон вылетел наружу и застыл на месте — козы методично и невозмутимо уничтожали его драгоценную рассаду.

— Эй, шайтаны! Шу! Пошли вон отсюда! — закричал он, размахивая руками и подпрыгивая на месте.

Козы лениво подняли головы и посмотрели на него с таким презрением, будто он отвлёк их от важного государственного дела. Затем неспешно развернулись и удалились, оставив после себя вытоптанную землю и жалкие остатки зелени.

— Ну вот… — вздохнул Рахмон печально, глядя на разгромленный огород.

— Ничего, браток! — похлопал его по плечу Захаров. — В следующий раз забор поставим или часового выставим.

— Верно говоришь! — поддакнул Петренко. — Опыт — дело наживное. Теперь хоть знаем, что афганские козы — те ещё гурманы.

Козлов затянулся сигаретой и философски заметил.

— А может оно и к лучшему? Представьте — выросли бы твои помидоры, а завтра приказ поступит — переезжаем. И кому бы они достались?

— Козам! — хором ответили все и расхохотались.

А солнце медленно уходило за горные вершины, окрашивая небо в густые розовые тона. Издалека доносился мелодичный голос муэдзина, призывающего верующих к вечерней молитве. Советские же солдаты готовились к очередной ночи в стране пыльных дорог и непредсказуемых встреч, где каждый день приносил что-то новое — иногда опасное, иногда смешное, но всегда живое и настоящее.

* * *

Вот и позади остались зимние каникулы, да и сама зима уже давно растаяла в памяти. За окном казармы, пробиваясь сквозь тоскливые облака, робко пригревало весеннее солнце. Весна вступала в свои права, а значит, мой второй учебный год скоро подойдет к концу. Время летело незаметно — особенно, когда рядом такие друзья, как мои.

— Семёнов! — вдруг прорезал воздух голос старшины. — Построение через пять минут!

— Есть! — отозвался я и обернулся к товарищам по взводу.

Лёха Форсунков, успевший за зиму нарастить себе внушительную мускулатуру, по-прежнему любил вкусно и сытно поесть. Сейчас он задумчиво смотрел в окно, будто высматривал приближение обеда. Рядом с ним Пашка Рогозин — сухой, жилистый, всегда подтянутый и аккуратный до занудства — педантично складывал одежду. А в углу казармы возился с очередным хитроумным устройством Колька Овечкин.

Я подошёл ближе и хлопнул его по плечу.

— Коль, чего опять мастеришь?

— Да вот думаю, как бы нам стирку облегчить, — не поднимая головы, ответил он. — Надоело уже руками драить…

— Овечкин! — строго вмешался Пашка, застёгивая последнюю пуговицу. — Потом будешь рационализировать. Сейчас на стрельбы идём!

И мы быстро оделись и выскочили на плац. Там старший лейтенант Кузеванов окинул нас цепким взглядом и рявкнул команду строиться.

— Товарищи курсанты! Сегодня у нас практические стрельбы из 122-миллиметровой гаубицы Д-30! Напоминаю — чёткое выполнение команд, дисциплина железная и никаких самодеятельностей! Всё ясно?

— Так точно! — дружно гаркнули мы.

На полигоне же разбились по расчётам. Мне выпало стоять вместе с Лёхой Форсунковым, что слегка напрягало — его аппетит к приключениям был ничуть не меньше аппетита к пище.

— Расчёт номер три! Приготовиться к стрельбе! — звонко командовал Кузеванов.

Лёха застыл у орудия с серьёзным лицом, но я заметил, как он то и дело косится на часы. Видимо, желудок уже напоминал ему о себе.

— Заряжай! — скомандовал старший лейтенант.

— Заряжено! — бодро откликнулся наводчик.

— Прицел установлен! — доложил ещё один курсант.

— Огонь! — резко выкрикнул Кузеванов.

И тут Лёха, который должен был чётко повторить команду, громко и уверенно выпалил.

— Обед!

И над полигоном повисла гробовая тишина, а мы все замерли. Кузеванов же медленно повернул голову в сторону Форсункова. Лёха стоял красный как варёный рак и явно проклинал себя за эту оговорку. Сначала кто-то тихо прыснул от смеха, потом захихикал второй, а через секунду весь взвод уже катался от хохота. Даже суровый старший лейтенант прикрывал рот кулаком, тщетно пытаясь скрыть улыбку.

— Форсунков! — рявкнул наконец он, но голос его предательски дрожал от смеха. — Что это сейчас было?

— Товарищ старший лейтенант… я… я про обед думал… — честно признался Лёха, опустив глаза в землю.

— Потерпи немного, проглот! — улыбнулся Кузеванов, подходя ближе. — Скоро твой любимый обед будет. А пока давайте-ка продолжим стрельбы! И команды подавать будем правильные! Ясно?

Ну а остальные учения прошли без происшествий, но Лёхина оговорка стала легендой училища ещё надолго. Однако, отличился не только он — через неделю случилась история с Пашкой Рогозиным. Он заступил в караул у складов, а мы втроём — я, Лёха и Колька — решили немного подшутить над его педантичностью. Уж слишком серьёзно он относился ко всем мелочам службы — просто просился на розыгрыш.

— Слушай, Сенька, — шепнул мне заговорщически Колька Овечкин вечером перед отбоем. — А что если мы ему чучело подсунем?

— Какое ещё чучело? — переспросил я недоумённо.

— Ну, это же манекен, с которым на рукопашке возимся, — азартно зашептал Лёха. — Мы его тихонько к складу подставим. Пашка проснётся, увидит незнакомца — сразу решит, нарушитель проник.

— Да Пашка на посту не спит никогда! — возразил я.

— А мы подождём, — хитро прищурился Лёха. — Он к утру точно задремлет.

И правда, около четырёх утра мы заметили, как Пашка возле входа в склад начал клевать носом. Голова его то и дело падала на грудь, и он тут же встряхивался, пытаясь удержать глаза открытыми. Мы осторожно прокрались поближе и аккуратно подсунули ему манекен прямо под руку. Получилось так ловко, что Пашка даже приобнял «нарушителя», сладко посапывая.

Не прошло и получаса, как нас разбудил его дикий вопль.

— Стой! Кто идёт?!

Мы осторожно выглянули из-за угла и чуть не лопнули от смеха — сонный Пашка, крепко сжимая в объятиях учебный манекен, отчаянно пытался его допросить.