Легенды и сказы лесной стороны

ная да ладная, с косой породистой. Дочка-клад, сме-

лая да своенравная, вольно жила, куда вздумала —

туда пошла. И стал задумываться Тупой Бердыш о

судьбе Оленки-дочери. «Девка в летах, давно бы по-

ра под замок до жениха богатого да знатного, пока

боярский сынок какой под угор не заманил. Вот у

ханов-басурманов с бабами строго-настрого, по воле

не разгуляются. Не худо и нам такое перенять!»

Вот зазвал воевода молодца-умельца и указал ему

наперво кованый сундук оглядеть и замки-запоры на-

ладить, да так, чтобы без звона не открывались. Си-

дит парень в боярском тереме у окна светлого, над

пустым сундуком думу думает, догадывается, как

замки-запоры со звоном подогнать. По наковаленке

молоточком стучит, зубилом железки рубит-долбит,

пружинки подгоняет, заклепками дело скрепляет. И

песенку тихо, как молитву, поет. В самый полдень,

когда воевода с челядью после обеда задремали, в

сенцы, где молодец над сундуком колдовал, вое-

водина дочка впорхнула, кругом молодца раз да дру-

гой обошла, приглядываясь.

Потом подсела к нему и ручкой по русым кудрям

и по бородке провела, погладила. Да и отдернула ру-

ку, как огнем обожглась:

— Ой, какие жесткие! Чай, и сам сердит, как бар-

сук?!

— Волосом груб, да сердцем люб. Вот так-то! —

сказал молодец, на девчонку глянул да и сам диву

поддался:

— Эка краса писаная! И где такая уродилась!

Приглядывается Оленка, дочка воеводина, к мо-

лодцу темно-русому, вспоминает вслух, где такого

раньше встречала, видела?

— Как, чай, не видать, по всей Волге воеводой

хожу, за порядком гляжу. Добрый человек встретит-

ся — пропускаю, боярина назад вертаю, басурмана-

баскака на дно пускаю. Вот пойдем-ка за мной, по-

кажу тебе всю мою вотчину!

Час, другой проходит, молодец к делу пригляды-

вается, а воеводина дочка все больше на него загля-

дывается, о чем-то догадываясь. Поплотнее к нему

подсела и тихо спрашивает:

— Слыхала я от челяди, что батюшка и на мою

горенку надумал замки-запоры подвесить. Ты, чай, и

тут покрепче запор смекнешь, чтобы без родительской

воли шагу мне не шагнуть?

Глянул на нее молодец искоса да с жалостью:

«Не сладко-то ей будет, как пичужке в клетке, жить!»

Да и молвил так, что сама догадывайся:

— Это кому как понадобится. Можно со звоном,

можно с простым поклоном, а то и с двойным по-

тайным : кому прозвонит, кого так пустит!

Тут Оленка ручку на его плечо положила, голов-

ку склонила:

— Вот бы ладно-то было! Не сиди под запором,

как басурманская жена под надзором, а сама себе

птица вольная!

— Знамо так. Кому мило ждать, чтобы за старого

боярина выдали. Выбирай сама, пока молода!

Тут удалой умелец Оленку за плечики обнял, и

заслушалась она говора доброго, молодецкого:

— Житье у нас будет вольное, вотчина приволь-

ная, прислуга расторопная, надежная. И над всей

Волгой и землей низовской мы хозяева!

И день, и другой живет молодец на воеводском

дворе. Починил заново замки на сундуках кованых,

пригнал запоры со звоном на ворота и двери терема.

И стало надежно на боярском дворе от воров и раз-

бойников, спокойно у воеводы на сердце. На всех две-

рях и сундуках запоры со звоном, а самый певучий —

на дверях Олениной светелки-горенки. Как запоет под

ключом-отмычкой серебряными колокольчиками —

все подворье разбудит. Тупой Бердыш спал теперь без

заботушки, запоры со звоном, как псы сторожевые,

всякого облают, только рукой прикоснись. Одного не

ведал воевода. Под рукой Оленки без звука отмыкал-

ся запор со звоном на дубовых дверях терема.

Пропал из Новгорода низовского умелец по зам-

кам и запорам, ушел и следа не оставил. Поначалу

его добрым словом поминали. Радовались и бояре бо-

родатые и посадские богатые, что их клети да кладо-

вухи, амбары и погребухи теперь за надежными за-

порами, а на сундуки да лари, где самое дорогое ухо-

ронено, замки со звоном поставлены. Порадовались

до первых темных ночей да вдруг и начали ахать да

плакать. Без шума, без шороха мышиного опустоша-

лись их клети и кладовухи. Пойдут с отмычкой на

погребец за медом хожалым, дедовским, а там ни

замка, ни запора, ни браги-медовухи. Отомкнут сун-

дук кованый, прозвенит он звоном протяжным да неж-

ным, а не порадует. Замок-то со звоном, а сундук пус-

той. Все добро-серебро, и парчу, и шелка будто домо-

вой на плечах утащил. И понеслись по городу и по-

садам брань да причитания.

Только воевода Тупой Бердыш в бороду посмеи-

вался. Не заходили на его подворье ни тать ночной,,

ни разбойник дневной. Никто чужой це подходил к

его погребцам и кладовухам, как завороженные стоя-

ли сундуки кованые, дополна добром набитые. Над,

чужой бедой смеялся, перед челядью похвалялся:

«Слово такое знаю, наговорное. Не миновать того сло-

ва ни смерду голодному, ни змею подколодному. Са-

мому удалому молодцу не подступиться к моему те-

рему и погребцу!» Похвалялся так, но не забывал па

вечерам замки со звоном проверять, за горенкой доч-

ки доглядывать, дубовые двери терема своей рукой на

ночь закрывать. И казалось воеводе, что все ладно на

его подворье и в тереме, не догадывался, что его Олен-