Ленька-активист

— Дядя Лёня, я вам хочу кое-что рассказать. Только с глазу на глаз!

— Хорошо. Пойдём на кухню.

По загадочному и немного бледному лицу Митьки видно было, что он чем-то напуган.

— Дядя Леня. Помните, был у нас беспризорник по кличке Крюк?

— Да, конечно. Он когда от нас убежал, вроде бы связался с какой-то дрянной компанией…

— Я видел его. Здесь, на заводе. На дальних складах, возле железнодорожных путей!

— Когда?

— Еще осенью, когда мы кипрей собирали. Идем мы по заводу. Я дальше всех зашел. И вдруг, смотрю, какие-то хмыри возле амбаров трутся. И Крюк с ними, гадина… Потом видел его там же, с Филином, скупщиком краденого.

— Ну ладно, и что?

— Дядя Лёня, я тут намедни видал, как у того же амбара две дрезины стоят. Лошадьми запряженные. И опять, люди вокруг ходили… Крюк с ними был.

— Ну хорошо, ладно. Надо проверить. Молодец, Митька. Посматривай тут, вдруг он попробует спереть что-то у нас! — похлопал я его по плечу, сам же занятый мыслями не о каком-то Крюке, а о ночном происшествии.

— Непременно, дядя Лёня!

И Митька убежал в общую залу, мне же надо было идти в школу. Наскоро перекусив вареной картошкой, я побрел в сторону здания бывшей гимназии, на ходу прикидывая, на сколько уроков опоздал. Правда, это давно не было какой-то проблемой — я давно уже учился экстерном.

День прошел в обычной кутерьме. И школа, и город были полны самых разнообразных слухов. Школьники младших классов на полном серьезе рассказывали друг другу про неуловимых «попрыгунчиков».

— Ходют они, завернутые в простыни. На ногах — пружины. Раз! — и он уж перед тобой. Бах! Бах! Убил, ограбил, бац, и перепрыгнул сразу на соседнюю улицу! Его милиция хочет схватить, а он — раз — и перепрыгнул прямо через вагон! Потому и поймать их не могут!

Учеба в тот день не шла мне в голову. Раз за разом мои мысли возвращались к этому злополучному ограблению. И как так получилось, что огромная, тяжелая партия ценностей исчезла без следа? Это казалось выше всякого понимания.

Из школы я вернулся в отряд, затем, уже вечером, в сумерках побрел домой. Пересекая железную дорогу, бросил взгляд в одну, в другую сторону. Тускло поблескивавшие рельсы бесконечной лентой устремлялись вдаль, пропадая в туманном воздухе…

И вдруг меня как прострелило. Дрезины. ДРЕЗИНЫ! И как я сразу после слов Митьки не сообразил?!

* * *

Вот они как все устроили! Подогнали по параллельному пути дрезины, загрузили серебро, да и увезли потом. Но далеко так действительно не уедешь — ведь с железной дороги сильно-то не свернешь! Значит… значит они разгрузились где-то рядом с железной дорогой. А что может быть лучше заводского склада, в который железнодорожные пути входят прямо внутрь?

Крюк! Этот тип, которого Митька видел возле складов. А потом еще и дрезины… Неужели поезд ограбили те самые бандиты, с которыми он якшался? Неужели Крюк был одним из них, наводчиком или соучастником? Наверняка он, зная все потайные ходы и выходы на заводской территории, предложил им спрятать награбленное именно там, на этих дальних, почти не охраняемых складах, где их никто и никогда искать не будет? Вот так-так! Сейчас это кажется логичным и очевидным, а вот еще утром, не отойдя от ночного происшествия, провести параллель у меня не получилось.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодный, колючий озноб. Вот она, разгадка! Или, по крайней мере, ключ к ней, самая вероятная ниточка.

Так. Похоже, мне следует срочно поделиться своими соображениями. И я бросился в ревком.

Несмотря на позднее время, товарищ Фирсов оказался на месте. Перед ним горела лампа с зеленым абажуром, на столе лежала куча разного рода бумаг, а пепельница перед ним была полна окурков.

— Брежнев? Заходи. Что, не спиться? Вот и мне, брат, тоже. Куча декретов, циркуляров, инструкций… А я ведь военный, мне все эти хозяйственные дела, как собаке контрабас. Не разбираюсь я, в общем. Еще и бандитское нападение это…

— Товарищ Фирсов, я как раз насчет бандитов. Тут мне поступили сведения от пионеров нашего отряда, что бандиты могут хранить похищенные ценности на территории Днепровского завода. Думаю, надо бы срочно все проверить!

Услышав это, Фирсов привстал с места.

— Серьезно? Так-так…

— Собирайте отряд — милиция, ЧОН, все, кого сможете найти!

Тут Фирсов сразу как-то сник.

— Никого особенно-то нет, Леонид. ЧОН уехал в уезд. Там устроена облава на атамана Чеглака. Подозревают, что это он напал на поезд — у кого, как не у него, есть силы на такое дело!

— Хорошо, но хоть кто-то есть? Надо действовать быстро, пока ценности не перепрятали!

— Ну, разве что, наш комсомольский актив. Они в депо живут. Остапенко у них главный.

— А милиция?

— Милиция у нас есть, но всего пять человек. Да и то, прямо скажем, ненадежные люди, с ними каши не сваришь. Иди лучше к комсе, к Остапенко!

Не теряя времени, я бросился к станции. Мне уже было известно, что в городе наконец-то, после долгих мытарств и согласований с губернским начальством, организовалась первая настоящая комсомольская ячейка. А вот о том, что ее возглавил Петр Остапенко — тот самый молодой, высокий, светловолосый и синеглазый рабочий с Днепровского завода, с которым мы когда-то, еще при деникинцах, вместе готовили дерзкую диверсию против бронепоезда «Дроздовец», я узнал лишь утром от него самого.

Парень он был смелый, решительный, идейный, настоящий «комиссар в пыльном шлеме», и я нисколько не удивился, что именно ему, а не кому-нибудь из более старших и опытных партийцев, доверили такое ответственное и хлопотное дело — создание комсомольской организации в нашем неспокойном городе.

Располагалась эта ячейка, как мне рассказали ребята, в пустующем, полуразрушенном здании старого железнодорожного депо, на самой окраине Каменского, недалеко от станции. Место было, прямо скажем, не слишком уютное — огромное, гулкое, продуваемое всеми ветрами, с выбитыми стеклами и ржавыми, покосившимися воротами, — но зато просторное и, главное, бесплатное, что в наше голодное время было немаловажно. И вот уже вскоре я стоял возле железнодорожного депо.

Сильно поврежденное последними боями с деникинцами, здание депо производило удручающее, почти зловещее впечатление. Но в одном из его дальних, менее всего разрушенных помещений, в небольшой, наскоро отгороженной горбылевыми досками каморке, теплилась жизнь. Здесь, при тусклом, дрожащем свете единственной керосиновой лампы, и располагалась первая в Каменском ячейка Коммунистического союза рабочей молодёжи Украины (КСРМУ), как гласила немного кривая, но гордая вывеска, намалеванная красной краской на куске холста.

Постучав, я решительно вошел внутрь.

Здесь было тесно, дымно от едкой махорки, не очень чисто, но зато царила атмосфера какого-то особого, заразительного, присущего только молодости энтузиазма. За грубо сколоченным из неструганых досок столом, покрытым старой, истрепанной газетой вместо скатерти, сидели несколько молодых парней в потертых, засаленных гимнастерках и рабочих спецовках, оживленно, с жаром обсуждая какие-то свои насущные комсомольские дела. Среди них я сразу узнал Петра Остапенко — высокого, широкоплечего, с открытым, энергичным лицом и густыми, непокорными, светлыми волосами, выбивавшимися из-под старенькой, заломленной набекрень кепки.