Ленька-гимназист

Гнатка подошел первым.

— Здорово, Митяй. Это вот Ленька. Тот самый.

Митька кивнул мне, не улыбнувшись.

— Здорово.

— Здравствуй, — ответил я, стараясь выглядеть так же невозмутимо.

Мы помолчали. Ждали. Солнце палило, где-то вдалеке лаяла собака, с железной дороги донесся протяжный гудок паровоза.

Наконец, со стороны Новых планов показалась ватага. Впереди, пытаясь выглядеть грозно, вышагивал Казимир Зданович, Козлик. А за ним, как и опасался Гнатка, семенила его «свора» — четверо или пятеро пацанов помельче, его верные подпевалы.

Они подошли ближе. Козлик остановился шагах в десяти, упер руки в бока. Лицо у него было красное, не то от жары, не то от злости.

— Ну что, большевистская сволочь? Пришел получать? — вызывающе выкрикнул он.

Митька Баглай медленно повернул голову в его сторону. Его светлые глаза холодно прошлись по Козлику, а потом задержались на его свите. Он не повысил голоса, но сказал так, что каждое слово прозвучало на раскаленном воздухе пустыря отчетливо и веско:

— Уговор был — один на один. Свидетель — я. Остальные — пошли вон.

Пацаны из свиты Козлика замялись. Они переглядывались, косились на своего предводителя, потом снова на Митьку. Видно было, что приказ Козлика для них — закон, но ослушаться Баглая никто не решался.

— Да мы это… просто поглядеть… — пробормотал один из них.

— Ну, за смотр денег не берут! — равнодушно обронил Баглай, и сразу же стало понятно: никто из банды Козлика в драку не сунется. Не посмеют.

— Это что? — ткнул Баглай Козлику в живот. Я не сразу понял, в чём дело: оказалось, что у поляка на ремне была массивная латунная пряжка. Тот начал снимать ремень; кто-то из толпы его сторонников услужливо протянул веревку — перепоясать сползающие брюки.

— Ну? — Митька кивнул мне и Здановичу.

Козлик, видимо, решил взять нахрапом, пока не растерял всю свою злость. Он вдруг сорвался с места и, пригнувшись, побежал на меня, явно намереваясь сбить с ног или ударить ногой с разбега. Он даже не пытался боксировать или бороться — просто пер, как бычок.

Я ждал этого. Память услужливо подсказала простой, но эффективный прием против такого прямолинейного нападения. Когда Зданович был уже в паре шагов и заносил ногу для удара куда-то в район живота, я сделал резкий шаг влево, уходя с линии атаки. Одновременно я выставил руку и схватил его за атакующую лодыжку. И не просто схватил, а сильно дернул ее вперед и вверх, используя его же инерцию.

Эффект превзошел все ожидания. Лишенный опоры и увлекаемый вперед собственным весом и моим рывком, Козлик взлетел в воздух и в следующий миг с каким-то утробным воплем рухнул на землю. Да так неудачно, что ноги его разъехались в стороны самым неестественным образом. Он не просто упал — он со всего маху сел на пыльную землю в подобие шпагата, которого явно никогда в жизни не делал.

Вой перешел в скулеж. Козлик корчился на земле, обхватив руками пах, лицо его исказилось от боли и унижения. Драка, по сути, закончилась, так и не начавшись.

Я стоял над ним, тяжело дыша, пыль оседала на мокрых от пота волосах. Гнатка рядом присвистнул. Митька Баглай оставался невозмутимым, лишь чуть заметно качнул головой, то ли одобряя, то ли просто констатируя факт.

— А гонору-то было… — сказал я, глядя на поверженного противника. Сказал тихо, больше для себя, но Козлик услышал и заскулил еще жалобнее.

Подниматься он не спешил. Да и куда ему было спешить в таком положении? Честь его была втоптана в пыль пустыря гораздо основательнее, чем он сам.

Митька подошел ближе.

— Все? — спросил он меня.

— Все, — кивнул я.

— Честно было, — констатировал Митька, глядя на корчившегося Козлика. Потом повернулся и, не говоря больше ни слова, пошел прочь, своей неспешной, уверенной походкой, обратно к тени шелковицы, а затем и дальше, к своей слободке, называемой почему-то Волчья пасть.

Мы с Гнаткой еще постояли немного, глядя на жалкое зрелище. Потом Гнатка не выдержал и фыркнул.

— Ну и вояка!

Он подошел к Козлику и легонько пнул его босой ногой под задницу.

— Вставай давай, шантрапа. Убирайся отседова!

Козлик, постанывая, кое-как поднялся и, прихрамывая и держась руками за штаны, поддерживаемый своими прихвостнями, поковылял прочь, не оглядываясь.

Мы остались на пустыре одни. Солнце все так же пекло. Я вытащил из кармана ненужную уже свинчатку, повертел в руках тяжелый, покрывшийся серой патиной кусок металла.

— Зря таскал, — заметил Гнатка.

— Не зря, — возразил я. — Надо быть готовым ко всему. Может, теперь и Стёпка этот угомонится. А нет — так и ему навешаем!

Игнат засмеялся, довольный исходом дела. Я тоже улыбнулся. Может, и правда, эта победа что-то изменит в расстановке сил на наших улицах! А это в наше время уже немало.

* * *

Действительно, кое-что изменилось: Казимир два дня не появлялся на улице, а когда всё-таки выполз на свет божий, при встрече старался смотреть сквозь меня, будто я был пустым местом или столбом на обочине. Его «свора» тоже держалась поодаль, провожая нас с Гнаткой мрачными взглядами исподлобья. Иногда за спиной слышался какой-то злобный шепоток, но в открытую они больше не лезли. То ли Митькино слово подействовало, то ли воспоминание о незадавшемся бое оказалось слишком унизительным. Как бы то ни было, одна проблема на время отступила.

Тем временем незаметно подкрался конец учебного года. Последние уроки тянулись бесконечно нудно, как патока в жаркий день. В воздухе уже пахло не пыльными классами и чернилами, а свободой, рекой и грядущими каникулами. Наконец, прозвенел последний звонок, и мы высыпали из гимназии с облегченным гулом, предвкушая три долгих летних месяца.

Для меня, правда, «каникулы» означали не только вольницу на берегу Днепра и тренировки с друзьями. Мать, Наталия Денисовна, тут же нагрузила меня домашними делами. Отец пропадал на заводе — бронепоезд «Советская Россия» требовал неусыпного внимания; к тому же, ему и его «бригаде» вскоре поручили по тому же методу забронировать тендеры и вспомогательные вагоны у другого однотипного бронепоезда, «Советская Украина». Так что мужская работа по хозяйству легла на мои, еще не слишком крепкие, плечи.

— Лень, сбегай-ка к тетке Палашке, — говорила мать, вытирая руки о передник. — У них редиска своя пошла, да лучок зеленый. Попроси пучочек, скажи — от нас. Да поживее, пока солнце не спалило все.

И я бежал по пыльным улицам Новых планов, мимо глинобитных хат с маленькими, огороженными плетнем огородиками. У тетки Палашки, словоохотливой вдовы с морщинистым, как печеное яблоко, лицом, в подвёрнутой коричневой паневе, действительно, на грядках уже алела крепкая редиска и торчали сочные перья лука. Возвращался домой с добычей, вдыхая острый, свежий запах зелени — самый что ни на есть летний запах.