Ленька-гимназист

В тёмных глазах долговязого промелькнуло несказанное удивление.

— Ты шо, сдурев, али жить надоило?

— Мочи его, Степан! — подначил один из его «свиты».

И он ударил — не сильно, скорее толкнул кулаком в грудь, чтобы унизить. Но я был готов. Не став упираться, я сделал именно то, чему учил ребят вчера: поддался толчку, шагнул назад и чуть в сторону, разворачиваясь, и одновременно поймал его вытянутую руку за запястье. Степан, не ожидавший такого, по инерции пролетел мимо, теряя равновесие.

Но мой противник оказался и силен, и ловок. Устояв на ногах, он развернулся, и лицо его исказилось от бешенства.

— Ах ты ж, гнида!

И тут у нас началась настоящая драка. Он был выше, тяжелее, и бил по-настоящему. Пара ударов пришлась мне по плечу и в бок, сбив дыхание. Я отскочил, чувствуя, как гудит голова. Гнатка попытался было сунуться на помощь, но Степан отшвырнул его так, что тот отлетел к стене сарая.

— Не лезь! — рявкнул он. — Один на одину мы!

И он снова кинулся на меня. Я увернулся от одного удара, от другого, пытаясь вспомнить еще что-нибудь из той, прошлой жизни. Противник пер напролом, рассчитывая на силу. Я увидел его ногу, делающую широкий шаг, и инстинктивно подставил свою ступню ему под голень — передняя подсечка!

Получилось коряво, не так, как на тренировке, но петлюровский выкормыш споткнулся. Он не упал, но на мгновение потерял равновесие, и этого мгновения мне хватило. Я рванулся вперед, обхватил его за пояс и, подвернувшись так, как показывал вчера Костику, попытался бросить через бедро.

В чистом виде прием не получился; но сам факт неожиданного броска, когда мой противник ожидал простого, как мычание, обмена ударами, сбил того с толку. Мы оба рухнули на пыльную землю, причём я оказался сверху. Не раздумывая, я навалился на его руку, вывернул в неестественное положение, и надавил на локоть всем своим весом — болевой прием на локтевой сустав!

Степан взвыл от боли и неожиданности. Он задергался, пытаясь освободиться, но я держал крепко, вложив в этот захват всю свою мальчишескую силу и отчаяние.

— Пусти, гад! Сломаешь! — прохрипел он.

Я держал еще секунду, чувствуя, как бешено колотится сердце, а потом разжал руки и отскочил в сторону. Поднялся на ноги, тяжело дыша. Одежда была в пыли, рубаха снова порвана на плече, бок болел от удара.

Петлюровский выкормыш медленно поднялся, держась за локоть. Лицо его было бледным, нагловатая ухмылка исчезла. Он смотрел на меня с непонятной смесью злости и… удивления.

Гнатка и Костик, оправившись от первого шока, подошли и встали рядом со мной. Гнатка сжимал в кулаке свинчатку, Коська выразительно сжал кулак в кармане саржевых штанов.

Степан помолчал, глядя на нас, потом поднялся и сплюнул в пыль.

— Ладно… гимназист. Сегодня твоя взяла. Ходи теперь да оглядывайси.

Он повернулся и, не глядя на друзей и оглядываясь, пошел прочь, на ходу разминая локоть и стараясь сохранять гордую осанку.

Мы проводили его взглядами.

— Ну ты даешь, Ленька! — восхищенно выдохнул Гнатка, бросая камень. — Как ты его! Здоровый, зараза, на голову тебя выше, а ты его на землю кинул!

— Все равно он тебя побил, — заметил практичный Костик, осматривая мою порванную рубаху и ссадину на скуле.

— Побил, — согласился я, ощупывая ноющий бок. Разница в весе и возрасте давала о себе знать. Техника — это хорошо, но и силу никто не отменял. — Но и ему досталось. Испугался он, когда я ему руку заломил.

— Надо было не отпускать! — горячился Гнатка. — Дожать гада!

— Не надо, — покачал я головой. — Небось, теперь не сунутся.

— Слушай, Лёнь, так давай с Козликом разберемся. По-честному: забьем ему стрелку. И вы там один на один…

— Стрелку? — переспросил Костик. — Это как?

— Ну, договориться, чтобы сойтись в условленном месте, — пояснил Гнатка. — Без кодлы своей чтобы он был. И ты один. Чтобы все по-честному. А чтобы никто не соврал потом, свидетеля позвать надо. Нейтрального.

— А кого звать? — спросил я. Идея показалась мне не такой уж плохой. Лучше решить дело раз и навсегда, чем ждать нападения из-за угла.

— А Митьку! — оживился Гнатка. — Митьку Баглая. Знаешь такого?

Я покачал головой.

— Он из «Волчьей пасти», — пояснил Костик. — Его дед, говорят, у самого батьки Махно в отряде сейчас, пулеметчиком на тачанке. Сам Митька парень молчаливый, но крепкий. И ни с кем особо не водится — ни с поляками, ни с кем. Его все побаиваются немного, но уважают. Слово его — закон. Если он скажет, что было по-честному, — значит, так и было.

Потомок махновца в качестве третейского судьи в разборке между сыном рабочего-металлурга и сыном польского мастера… Да уж, Каменское — удивительное место.

— А он согласится? — усомнился я.

— А мы поговорим, — уверенно сказал Гнатка. — Объясним, что, мол, «дело чести». Он такое понимает. Завтра после уроков сходим к нему. А потом — к Козлику. Что скажешь, Ленька? Согласен?

Я посмотрел на свои сбитые костяшки пальцев, вспомнил порванную рубаху, наглую рожу этого Степана, презрительную физиономию Козлика. И кивнул. Ничего не поделаешь, надо «поставить себя» на достойное место.

— Согласен. Пора накостылять ему. По-честному так по-честному.

Глава 13

Едва успели закончиться уроки, как меня перехватил Гнатка. Глаза его горели азартом, будто не на серьезное дело собирались, а на какую-то интересную игру.

— Ленька, я с Митькой говорил! — выпалил он шепотом, оглядываясь по сторонам, хотя коридор гимназии уже опустел. — Согласился! Сказал, подойдет после уроков на пустырь, где мы мяч гоняем. Чтобы все по-честному было. Ну, идешь?

— Иду, — кивнул я, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Свинчатка, отлитая вчера, приятно оттягивала карман штанов. Я ее взял так, на всякий случай. Конечно, уговор был «один на один», но кто его знает, этого Козлика?

— Костик не пойдет, — добавил Гнатка. — Мать его засадила за какие-то дела.

— Ладно, — ответил я. — Пошли вдвоем.

Пустырь встретил нас пылью и сухой, потрескавшейся землей. Солнце стояло еще высоко, пекло немилосердно. Вдалеке, над крышами заводских построек, лениво вился дымок из труб — завод исправно трудился над военным заказом.

На краю пустыря, в тени одинокой, кривой шелковицы, уже стоял парень. Это и был Митька Баглай. Он оказался не таким высоким, как я ожидал, но крепко сбитым, широкоплечим. Лет ему было, наверное, как и Степану — около пятнадцати. Одет он был просто — выцветшая сатиновая рубаха навыпуск, подпоясанная узким ремешком, темные штаны, босые ноги. Лицо скуластое, обветренное, с очень светлыми, почти прозрачными глазами, спокойно и как-то отстраненно смотревшими на мир. Он не курил, не лузгал семечки, просто стоял, заложив руки за спину, и молча наблюдал за нами. Что-то в его спокойном взгляде было такое, что сразу внушало… нет, не страх, а какое-то уважение, что ли. Чувствовалось — этот не из тех, кто будет кричать и размахивать кулаками по пустякам, но если врежет — мало не покажется.