Ленька-гимназист

Мы нашли отца в цеху, возле огромного клёпанного корпуса почти готовой бронеплатформы. Он стоял, склонившись над чертежом вместе с мастером Степаном Лукичом Малиновским.

— Слышь, бать! — задыхаясь, выпалил я. — У Игната отца забрали! Мобилизовали! Сказали, в Синельниково отправляют!

Отец выпрямился, нахмурился. Мастер тоже обернулся, внимательно глядя на нас.

— Новикова? Трофима Иваныча? — переспросил он. — То-то он сегодня не пришёл! Но как же его забрали? Он ведь на заводском учете…

— А вот так! Пришли и забрали! — Гнатка снова покраснел от гнева и сжал кулаки. — Сказали — приказ, да и весь вам сказ!

Отец переглянулся с мастером.

— Погоди, Илья Яковлевич, — сказал мастер отцу. — Я сейчас до управителя сбегаю, узнаю, что за дела. Не могёт такого быть…

Он быстро скрылся в дверях конторы. Мы остались ждать, напряженно вслушиваясь в грохот цеха. Отец положил руку Гнатке на плечо.

— Держись, хлопец. Может, обойдется…

Мастер вернулся минут через десять. Лицо у него было растерянное и злое.

— Вот же сволочи… — пробормотал он, вытирая пот со лба. — Все верно. Был декрет из Екатеринослава — срочная мобилизация рабочих для обороны станции Синельниково. Хватали всех, кто под руку попался, списков толком не составляли… Управляющий звонил на станцию — эшелон с мобилизованными уже ушел. Минут двадцать назад. Наспех формировали: кого там погрузили, кого нет — один чорт и разберет…

Гнатка помрачнел.

— Значит… все? — мрачно произнёс он, глядя в стену.

Мастер развел руками.

— Пока не ясно, был ли твой отец именно на этом поезде. Но… если и был, вернуть его сейчас… сам понимаешь. Никто не будет тормозить эшелон из-за одного человека. Война…

Он тяжело вздохнул и посмотрел на моего отца.

— У управителя был, у Яна Иоанновича. Говорит, комиссары сейчас лютуют. Всех подчистую гребут — и на фронт. Он им: «Что же вы делаете, зачем берете рабочих? Это же ваши главные сторонники, а вы их — на фронт. Вот перебьют их, и что делать будете? Ведь крестьяне — они сплошь за Махно и за зеленых». Нет, ничего не слушают! Был бы еще Арсеничев, может, и уладили бы дело, да он сам на фронт отбыл, а заместители — сам знаешь, никто ни за что не желает отвечать! Ну, навроде договорился с ними: зампредревкома, Харитонов, распорядился немедленно всем ключевым рабочим, кто на бронепоезде занят, выписать бумаги о брони. Прямо сейчас! Ну и, сейчас в правлении завода списки составляют, чтобы в ревком передать, а там заверят своей печатью и выдадут всем бумагу о брони. Чтобы больше ни одна сволочь без спросу никого не тронула. Где-то на 600 душ список будет. Идем, Илья Яковлевич, твою фамилию первой впишем!

Отец кивнул, еще раз сжал плечо Гнатки и пошел за мастером в контору. Мы остались стоять посреди гудящего цеха. Грохот молотов, шипение пара, лязг металла — все эти звуки сливались в один тревожный гул, который отдавался в ушах и сердце.

Бронь… Бумажка, которая могла спасти жизнь. Одним она спасет жизнь, другие же, такие же рабочие, уже ехали в неизвестность, навстречу казачьим шашкам и пулям деникинских «добровольцев» потому что кто-то решил, что они нужнее там, в окопах под Синельниково.

Гнатка молчал. Слезы высохли на его лице, оставив грязные разводы. В глазах застыло новое выражение — не злость, не отчаяние, а какая-то взрослая, тяжелая решимость. И я, стоя рядом с ним, не знал, чем теперь ему помочь.

Глава 14

Солнце палило так, словно решило выжечь все живое на пыльных улицах Каменского, превратив их в сплошную раскаленную сковороду. Воздух дрожал над крышами, и даже воробьи попрятались в редких тенях. Мы с Костиком Грушевым, Оськой и Волькой, битый час ждали Гнатку Новикова. Ждали на нашем обычном месте — пустыре за Нижней колонией, пропахшем пылью, полынью и чем-то неуловимо речным от близкого Днепра.

Здесь, среди колючего бурьяна и обломков кирпича, под присмотром ржавых остовов каких-то неведомых ориентиров, мы обычно устраивали наши «тренировки». Боролись до седьмого пота, а потом удили рыбу, метали плоские камни — «блинчики» — по зеркально-гладкой поверхности реки, карабкались, кто выше, по громадным дубам и вётлам, играли в расшибалочку или просто бакланили. Но Гнатка снова не пришел. Не было его вчера, не появился он и сегодня.

— Пошли к нему, что ли? — предложил наконец Костик, отирая взмокший лоб рукавом рубахи. Глаза его, обычно веселые, были встревожены. — Может, стряслось чего?

— Пошли, — согласился я, поднимаясь с теплой земли.

Дом Новиковых ютился на самом окраине, почти у заводских задворок, где воздух гуще пах шлаком и гарью. Маленький, вросший в землю домишко с подслеповатыми, мутными от пыли окошками. Калитка была приоткрыта, и оттуда, из глубины двора, сквозь глухой стук донесся тоненький, надсадный плач младшего Гнаткиного брата и усталый, укоризненный голос пытавшейся его утешить матери. Мы опасливо заглянули во двор.

Игнат ожесточенно колол дрова. Неуклюжий колун взлетал вверх и с треском вгрызался в очередное полено. Щепки разлетались во все стороны, как гранатные осколки. Лицо у него было хмурое, отчуждённое. Зная Гнатку не первый день, я понял, что он сильно не в духе. Рядом, на завалинке, сидела его мать — исхудавшая, бледная женщина с глубокими темными тенями под глазами. Она механическая качала на руках плачущего малыша, младшая сестренка, совсем кроха в выцветшем платьице, молча ковыряла прутиком пыль у ее ног.

— Гнатка! — негромко позвал Костик. — Ты… чего не пришел?

Игнат вздрогнул, словно его ударили, и медленно обернулся, окинув нас колючим как чертополох взглядом.

— Не видишь — дрова колю. А вы тут чего потеряли? — буркнул он, с силой вонзая колун в очередную чурку.

Коська нахмурился. Этот враждебный тон и меня-то резанул по сердцу, а что сказать про хлопца, с которым Игнат дружил с самого детства?

— Мы тебя ждали… Тренироваться хотели, — я начал говорить, как можно спокойнее, но Гнатка меня перебил.

— Тренироваться? — он криво усмехнулся, зубы сверкнули на загорелом лице. Усмешка выглядела злой и несчастной. — Ну так идите, играйтесь себе. А мне некогда. Не видишь, что ли?

Он дернул подбородком в сторону матери, плачущего брата, кучи неколотых дров.

— А отец-то твой где? Все там же? — спросил прямолинейный Костик, не подумав.

— Где… — Гнатка сплюнул сквозь зубы. — На позициях! Землю роет вашим хваленым красным! Загребли под метелку… А ваши-то папаши дома сидят, в тепле! Твой, Костик, на заводе, мастер! И твой, Ленька, — он впился в меня взглядом, — тоже теперь при заводе, под бронью! Чистенькие! Ловко устроились!

В его голосе звенела такая горькая, неприкрытая обида, что мы разом смолкли, потупившись. Я чувствовал, как щеки заливает краска стыда. Да, мой отец теперь был на заводе, мне удалось вернуть его, и все благодаря моим взрослым мозгам и постзнанию из будущего. Но как объяснить это Гнатке? Для него все было просто и жестоко: его отец, простой рабочий, отправлен на фронт, под шашки и пули, а наши, такие же работяги, объявлены «ценными специалистами», и остались на заводе.

Несправедливо. Страшно несправедливо.